Она вышла, а графиня надела висевший возле плиты фартук и принялась за посуду. Покончив с ней в несколько минут, она вышла в коридор. Вова продолжал свои скрипичные экзерсисы в комнате мальчиков, а в Галкиной комнате Федя помогал делать уроки сестре. Апраксина вошла к ним и сообщила, что они с тетей Аней пойдут прогуляться, а потом она вернется и приготовит им ужин.
- А после ужина будет сказка, правда? - тут же сориентировалась Галка.
- Лучше какая-нибудь детективная история из вашей практики, - попросил Федя.
- Ладно, пусть сначала будет детективчик, а потом - сказка! - легко согласилась Галка. На том и порешили.
Апраксина снова вышла в коридор, плотно прикрыв за собой дверь, и пошла по нему дальше, тихо и осторожно ступая. Вова продолжал играть, и потому скрип и треск старого паркета под ногами графини был почти не слышен. Она незаметно приблизилась к "чуланной": дверь в нее была чуть приоткрыта, и Апраксина без малейшего стеснения заглянула в эту щель. Анна, уже одетая для выхода на улицу, неподвижно стояла возле узкого окна, выходившего в полутемный колодец. Медленно и как-то боязливо она подергала задвижку, с усилием повернула ее и растворила узкое окно. Потом наклонилась и заглянула вниз, на дно колодца.
- Я решительно не советую вам даже думать об этом, не то чтобы примериваться! - сказала Апраксина, быстро входя в комнату. - Там, внизу нет ничего хорошего: только залежи пыли, битые стекла, кошачий помет и крысы.
Анна вздрогнула и оглянулась.
- Я и не собираюсь кидаться вниз! Просто жизнь порой кажется похожей на этот колодец: сумрак, кругом стены без дверей, чужие равнодушные окна, а на самом дне, как вы справедливо заметили, - экскременты и крысы.
- Категорически не согласна! Этот колодец похож не на жизнь даже в самые горькие ее минуты, а на ад, в котором оказываются самоубийцы, не пожелавшие справляться с горечью жизни.
Анна судорожно вздохнула.
- Я подумала не о вас, - продолжала Апраксина, - а о Наталье Каменевой. Вы-то живы! А в жизни всегда есть дверь, которая выводит на свет. Пойдемте на улицу? Я думаю, мы еще застанем солнце.
- Идемте!
Анна затворила окно, взяла сумочку, и они отправились.
Погода стояла великолепная, и солнце, как и обещала Апраксина, все еще заливало город золотыми предвечерними лучами.
- Не будем снова забиваться в темноту, а поговорим при свете дня, - предложила она.
Они вышли на бульвар, немного прошлись, потом пересекли его и уселись за столиком перед кафе, куда доставала тень огромных каштанов на бульваре. Апраксина села так, чтобы тень падала ей на лицо, а Юрикова - прямо под мягкие вечерние лучи.
- Вам не будет холодно в тени? - спросила Анна. - Мы можем и пересесть.
- Ничего, у меня теплая кофта. Прохладно сейчас потому, что каштаны еще не отцвели: вот они отцветут - сразу потеплеет. Примета такая.
- А у нас дома скоро пройдет ладожский лед и начнутся черемушные холода… А солнца уже много, ведь скоро белые ночи. Вы бывали в белые ночи в Ленинграде?
- Не приходилось. А вот моя мать успела родиться в Петербурге, тогда в Петрограде, и как раз 15 июня, в разгар белых ночей. Но и она их не помнила, поскольку еще младенцем сбежала от большевиков.
- Умный младенец была ваша матушка! - без улыбки пошутила Юрикова. - Она еще жива?
- Нет, она умерла давным-давно, когда меня рожала. Я ее, естественно, не помню. А мой отец погиб в начале прошлой войны, при взятии немцами линии Мажино, в Арденнах.
- Он был француз?
- Нет, русский, но воевал за Францию.
- Так вы у нас тоже сирота? - опять невесело пошутила Анна.
- Отнюдь. Я росла с тетушкой, которая любила меня так, как сорок тысяч родителей любить не могут.
- Вам повезло.
- Да, мне повезло… А вы, я вижу, любите солнце?
- Очень! В тюремной камере солнца не было: там я научилась ценить каждый солнечный зайчик.
- Вас держали в камере без окон?
- На окне были железные жалюзи, не пропускающие солнца…
- Вместо решеток?
- Нет, решетка тоже была.
- Так для чего жалюзи?
- Дополнительная кара, надо полагать - чтобы заключенные не могли смотреть на белый свет.
- Понятно. Это было, конечно, в советской тюрьме?
- Где же еще?
- Ну, мало ли… Наш мир велик, и тюрем в нем хватает. Однако какое злодейство - лишать заключенных света! Нет, в германских тюрьмах вы не встретите подобного издевательства: там камеры светлые, просторные, со всеми удобствами, даже с телевизорами. И запираются только на ночь.
- Надо же, как интересно…
Подошла официантка.
- Что будут заказывать дамы?
- Не хотите ли выпить пива или вина? - спросила Апраксина. - Впрочем, здешнее пиво не идет ни в какое сравнение с баварским, а вот австрийские светлые вина очень хороши, рекомендую.
- Нет, никакого алкоголя! - сказала Юрикова и попросила официантку: - Принесите мне, пожалуйста, кофе и минеральную воду!
- А для меня бокал сухого белого, пожалуйста! Между прочим, вы напрасно пьете кофе в это время суток. Спать не будете.
- Так и так не буду, - усмехнулась Анна.
В ожидании заказа обе молчали, рассеянно поглядывая на проходивших по бульвару прохожих. Каштан изредка ронял бело-розовые цветки на темную деревянную столешницу. Где-то шарманка наигрывала штраусовский вальс, над головами переговаривались горлинки.
Принесли заказ. Апраксина подняла свой бокал и одним глазом посмотрела на Юрикову сквозь золотистую жидкость.
- Ваше здоровье!
- Прозит! - ответила та, подняв бокал с минералкой и тоже глянув на Апраксину сквозь прозрачное стекло.
- Какой чудесный денек, не правда ли, госпожа Рюрикова… Простите, Юрикова.
- Между прочим, у нас в семье существует легенда, что до революции мы и вправду звались Рюриковыми, и мой дед сменил фамилию во избежание неприятностей.
- Весьма не лишняя предусмотрительность.
- А вы действительно из тех самых Апраксиных?
- Определенно из тех. А по материнской линии я из Воронцовых-Галицыных.
- И с такой родословной - служить в немецкой полиции!
- Так я же не во время войны начала в ней служить.
- А где вы были во время войны?
- Я жила в тихом местечке Франции, но тоже воевала с фашистами: я участвовала в Сопротивлении.
- О!
- По крайней мере, сама я считала именно так. Мы с тетушкой жили в маленькой деревушке на берегу Ла-Манша в Нормандии, неподалеку от Фекана. У нас там был загородный дом, и в нем устроили что-то вроде больницы для партизан- маки: они ведь не могли обращаться в обычные больницы с огнестрельными ранениями. У нас был свой врач, две сестры милосердия и кухарка.
- И вы им помогали?
- Да, в перевязочной и на кухне.
- Так что же вас заставило после войны сотрудничать с немецкой полицией?
- Сразу после войны сотрудничала с немецкой полицией не я, а моя тетушка, я тогда была совсем девчонкой.
- А ее что привело из Сопротивления в полицию?
- Желание помочь соотечественникам. Их была целая группа эмигрантов, как теперь говорят, первой волны, спасавших русских "ди пи" от выдачи советам.
- И удавалось им обмануть НКВД?
- Обычно удавалось. Гораздо труднее было организовать для спасенных выезд из Германии в Южную Америку - в Бразилию, Чили и Аргентину: больше их никто не брал, бывшие союзники ходили по струнке перед "дядей Джо".
- И никто из вас не попался?
- Попалась вся группа: кто-то донес, и нам пришлось бежать с последним транспортом в Бразилию.
- Нам?
- Ну да, я тоже должна была бежать вместе с тетушкой.
- А почему вы не уехали во Францию, ведь у вас же там был свой дом?
- Во Франции тогда было так же опасно, как в Германии. Советские агенты частенько хватали белых эмигрантов, чтобы пополнить списки возвращенцев.
- У вас была бурная юность, как я посмотрю.
- Мне, знаете ли, и сейчас не скучно.
- Соотечественники скучать не дают?
- Вот именно. Так поговорим о деле?
- О каком деле?
- О криминальном, естественно, - пожала плечами Апраксина.
- Это что - допрос?
- Если хотите, допрос в дружественной и непринужденной обстановке.
- А если я не стану вам отвечать?
- Воля ваша. Я, правда, люблю даже самые официальные разговоры вести со всем возможным комфортом: ну, хотя бы вот так, сидя на мягком вечернем солнышке под цветущим каштаном, попивая приятное винцо. Кстати, я угощаю - подобные расходы нам возмещаются.
- Как удобно.
- Очень! Но, может быть, вы предпочитаете более официальную обстановку?
- Вы мне угрожаете?
- Просто предоставляю выбор. А вы, пользуясь правом подозреваемой…
- Уж не подозреваете ли вы меня в убийстве Натальи Каменевой? - вспыхнула Юрикова и резко опустила на стол пустой бокал.
- Госпожа Рюрикова…
- Юрикова!
- Госпожа Юрикова, вы ведь неглупая женщина: посудите сами, а кого мы еще можем подозревать в первую очередь, как не вас с господином Каменевым?
- Ах, ну да, конечно! Особенно после того, как вы подслушали наш разговор на Главном вокзале.
- Вот именно. Хотя есть и другие улики…
- Ну, ладно, меня, положим, можно подозревать в желании избавиться от соперницы, но Константина! Это, уж извините, полная ерунда.
- Да отчего же ерунда, помилуйте? Некоторые мужья предпочитают криминальный развод юридическому.
- Константин Каменев, да будет вам известно, не то что убить - он и ударить человека не способен!
- А женщину?
- Что - "женщину"?
- Женщину Каменев ударить способен?
Анна скосила глаза в сторону.
- Так способен или нет?
- Ну, Каменев, знаете ли, не из дворян… Но все это глупости! Наталья покончила с собой, и это всем очевидно. И я ее понимаю: она была больше не в силах ждать, пока Каменев придет, наконец, к какому-то определенному решению. Боже, как я ее понимаю!
- Вы хотите сказать, что на ее месте вы тоже могли бы разбить этот треугольник таким вот способом?
- Я? Никогда!
- Самоубийство - удел слабых?
- Нет. Просто я не вправе так поступить.
- Ах, ну да - вы же хранительница уникальной коллекции картин!
- Представьте себе, что и по этой причине тоже. Так, значит, вы меня подозреваете в устранении соперницы?
- Не обязательно. Доведение до самоубийства - тоже криминальная статья.
- Кто может заранее сказать, что для любящего человека явится последней каплей… Как сказал поэт, "любимых убивают все".
- Да, это, к сожалению, часто случается и в наши дни, - сказала Апраксина и прочитала нараспев:
Любимых убивают все,
но все молчат о том:
их убивают злом, добром,
и ядом, и судом,
самой любовью иногда,
лишь простаки - ножом.
- "Самой любовью иногда"… - повторила Анна. - Этого перевода я не слышала. Чей он?
- Мой, - скромно сказала Апраксина. Она только забыла добавить, что перевод этот сделан ею экспромтом: память в последние годы стала все-таки графиню изредка подводить, и вот сейчас она не могла сразу вспомнить ни английского текста, ни русского перевода, а ей уж очень хотелось процитировать Уайльда.
Анна откинулась на спинку стула, подняла голову и долго смотрела куда-то внутрь цветущего каштана. Потом произнесла медленно, явно подбирая слова:
- Да, мы с Константином любили друг друга, а Наталья знала об этом, и наша любовь ее убивала. Вы с Оскаром Уайльдом правы.
- А что именно могло в вашем поведении вызвать у нее желание покончить с собой?
- Да что угодно! Но спросить можно и по-другому: ожидали мы с Константином такого финала? Желали мы его? И ответ на оба вопроса будет - нет.
- А вот это еще надо доказать. И сделать это будет тем проще, чем больше я буду знать о вашем романе.
- Именно вы? Почему?
- Я же русская, - просто ответила Апраксина - Кто же вас поймет так, как я? Расскажите же мне ваш печальный роман. Я уверена, у вас самой есть сильная потребность высказаться.
- Почему вы так думаете?
- Исхожу из опыта: представляете, сколько несчастных романов я выслушала за свою жизнь, помогая полиции?
- Русская мисс Марпль!
- Сомнительный комплимент. Но разве вам в самом деле не хочется облегчить перегруженную душу?
- Может, и хочется. Но зачем я стану это делать перед совершенно чужим мне человеком?
- Затем, что другого подходящего человека нет. А может, вы уже успели исповедаться перед Мишей?
- Миша большой ребенок, да еще и сам обремененный детьми, зачем же я стану нагружать его своими бедами?
- А он бы вас пожалел!
- Я знаю, - улыбнулась Анна. - Добрее нашего Мишеньки во всей эмиграции не сыщешь!
- Уж будто бы!
- Ладно, уточню - в последней эмиграции. Ваши и вправду как-то участливей к ближнему.
- Тогда почему бы вам не довериться мне? Представьте себе, что я ваша старая тетушка, которую вы про себя считаете слегка выжившей из ума.
- Слегка полоумной, - поправила Юрикова.
- Поправка принята. И эта слегка полоумная "тетушка" совсем неплохо к вам относится.
- Вы - неплохо относитесь ко мне? - удивилась Юрикова.
- Представьте себе. Знаете, даже когда преступник уже находится в тюремной камере - в чистой и светлой немецкой тюремной камере, я подчеркиваю эту немаловажную деталь, - между ним и ведущим дело следователем неизбежно возникают обыкновенные человеческие отношения: токи взаимопонимания или, напротив, резкого взаимного неприятия. Вот у нас с вами сразу же сложился первый тип отношений.
- Вы думаете?
- Уверена! Бывает, что следователь с самого начала предубежден против подследственного и не может этого предубеждения перебороть: в этом случае ему лучше передать дело коллеге, ведь в его руках - судьба человека. А вот симпатия - это всегда хорошо для дела. При этом неважно, виновен подследственный или нет: для пользы следствия все равно крайне важно, чтобы отношение к подозреваемому со стороны следователя было не просто корректным, но и человечным. Он никогда не должен становиться его личным врагом!
- И вам это часто удается?
- Всегда!
- Даже если перед вами, например, убийца?
- В этом случае мое к нему расположение особенно ценно для расследования.
- Будто бы?
- Да. Следователь - это исследователь преступления: он должен выяснить не только его механику, характер и мотивы, но также и психологическую картину преступления и все сопутствующие моменты. И, конечно, смягчающие обстоятельства. Бывает, что виноват не столько сам исполнитель, сколько ситуация, в которую он попал, окружение, среда…
- Среда, четверг, пятница! Да не верю я, что на Западе суды придают этому значение!
- Еще как придают! Иногда послушаешь адвокатов, так это общество виновато перед сексуальным маньяком, загубившим десяток женщин, - он, видите ли, не мог реализовать себя другим способом! У него, бедняжки, оказывается, с детства был комплекс неполноценности. И "бедняжка" получает минимальный срок заключения. Весьма характерно для общества, где безработным женщинам в отделах по безработице вот-вот начнут предлагать работу стриптизерок. Я вам не о западном судопроизводстве толкую, а только излагаю свои мысли о том, какими должны быть отношения следователя и подозреваемого.
- Так я все-таки подозреваемая?
- А как же, дорогуша?
Юрикова рассмеялась, немного истерично, но искренне.
- Какая вы… странная.
- Вы хотели сказать, смешная? Говорите, я не обижусь, я это часто слышу от моих внучек, И все-таки попробуйте поверить, что, если вы и Каменев действительно не виновны, именно я могу помочь вам это доказать. Вы оба русские, и, конечно, я испытываю к вам естественную симпатию. А лично вы мне симпатичны еще и потому, что мы с вами принадлежим к сходным женским типам: в молодости я тоже наделала немало глупостей из-за мужчин, но на первом месте для меня всегда была моя работа. Так что, поверьте, мне совсем нетрудно представить вас своей племянницей.
Юрикова вздохнула и чуточку насмешливо проговорила:
- Нет, дорогая моя тетушка-самозванка, я не воспользуюсь вашим предложением и откровенничать с вами не стану. У меня для этого есть духовный отец.
- А вы к какой церкви принадлежите, к Московской или Зарубежной?
- Вы что, собираетесь привлечь к следствию моего духовника? - прищурилась Анна.
- Если я и полоумная, то не до такой же степени!
- Впрочем, вам и некого допрашивать: я уже очень давно не исповедуюсь и не причащаюсь.
- Значит, все-таки Зарубежная церковь…
- С чего вы это взяли?
- Раз вас не допускают к причастию… Говорят, в Московской церкви батюшки более либеральны.
- Не верьте эмигрантским сплетням. Нет, мне не духовник запрещает причащаться, а я сама знаю, что не имею на это права. Но если я не исповедуюсь своему духовному отцу, то уж вам тем более не стану! Ну а к официальному полицейскому допросу я готова. Можете задавать свои вопросы - я отвечу на них.
- Что ж, очень жаль, что просто откровенного разговора у нас с вами не получилось, - вздохнула Апраксина и достала из сумки магнитофон. - Вы позволите мне записать нашу дальнейшую беседу? Я должна буду все потом перевести на немецкий для следствия.
- Да, пожалуйста! - пожав плечами, ответила Юрикова.
- В таком случае начнем. Как давно вы познакомились с Константином Каменевым и при каких обстоятельствах?
- Это было около восьми лет тому назад. Константин жил тогда в Кривом Роге, но иногда приезжал в Ленинград навестить сокурсников и старых друзей: он окончил Ленинградскую академию художеств. А еще у него было много друзей среди музыкантов и молодых литераторов. Тогда это называлось "культурный андеграунд" - вот к нему он и принадлежал.
- Это что, такое диссидентское движение?
- Скорее неофициальное движение творческой молодежи. Как-то он запросто пришел ко мне посмотреть мою коллекцию картин: адрес ему дал Миша Гранатов. Посмотрел он картины, мы разговорились. Потом он снова приехал, стал наезжать чаще и чаще, знакомство постепенно стало более близким. У нас с ним была большая духовная общность.
- Теперь в России это так называется? - улыбнулась Апраксина.
- А, вы об этом! Ну да, в конце концов мы стали любовниками, если вы хотите четких определений.
- Я слышала, что потом вы эмигрировали в Германию, а Каменевы переехали из Кривого Рога в Ленинград и поселились в вашей квартире?
- Ну да. Я оставила им свою кооперативную квартиру.
- И сколько лее они вам за нее заплатили, если не секрет?
- Какой секрет? Официально это было оформлено как передача кооперативного пая за определенную сумму, но на самом деле они и не могли мне ничего заплатить: у них едва хватило денег на переезд. У меня была большая и ценная коллекция картин. Бросить ее я не могла, музеи принять ее в дар отказались, и я решила оставить Константина Каменева хранителем моей коллекции до лучших времен.
- А почему именно Константина Каменева?