Но воспитательная беседа все-таки состоялась поутру, когда дети ушли в школу, а Юрикова отправилась в магазин за продуктами для обеда.
- Ну, терзайте, терзайте меня! - склонил Гранатов повинную голову, сидя за кухонным столом над чашкой крепчайшего кофе.
- Аспирин выпили?
- А как же!
- Тогда приступим. Скажите мне, Миша, честно и откровенно: когда вы, наконец, начнете жалеть себя и детей? У вас ведь такое хрупкое здоровье!
- А себя-то зачем жалеть, Елизавета Николаевна? - удивленно поднял голову Гранатов. - Это уж психопатология какая-то - себя, дурака, жалеть. И, между прочим, здоровье у меня вовсе не хрупкое, а очень даже гибкое. Я гнусь, но не ломаюсь: стоит мне только заболеть, как я обязательно через некоторое время выздоравливаю, представляете? Да вы не беспокойтесь за меня - я буду жить до тех пор, пока дети не встанут на ноги. Уж до пятидесяти я точно дотяну, обещаю вам!
- И в пятьдесят лет жизнь не кончается, Миша.
- Так куда же больше-то? Чего небо зря коптить, дыру озонную увеличивать?
- Вы что же, Миша, считаете, что я небо копчу?
- Ну, вы, Елизавета Николаевна, особый случай! А можно я вас поцелую?
- Вот еще! Что за глупости - целовать старуху!
- А я с благоговением - как икону!
- Очень мне это надо, чтобы ко мне перегарными устами прикладывались!
- Ну, тогда ручку пожалуйте, графинюшка.
И Гранатов уткнулся лицом в лежащие на столе руки Апраксиной.
- Балбес! - сказала Апраксина, целуя его в макушку. - А внуков, что, совсем-совсем не хочется увидеть?
- Опять пеленки?! - с ужасом воскликнул Гранатов, поднимая голову.
- Ну какой же вы несерьезный человек, Миша! Я когда-нибудь с вами поссорюсь, вот увидите!
- У вас не получится - ребята не дадут.
- Нашел защитников.
- А то! Вы нас никогда не посмеете бросить, потому что вы - наша единственная бабушка. Вы добрая, вы сирот не оставите!
- Тоже мне сирота! Глаза бы мои не смотрели на такое твое сиротство!
Гранатов вздохнул и посерьезнел.
- Елизавета Николаевна, я, честное слово, исправлюсь. Вот отправлю ребятишек в скаутский лагерь, а сам поеду в Германию лечиться.
- Почему же именно в Германию?
- Потому что там есть очень хорошая клиника и потому, что там есть Анна Юрикова.
- А Юрикова тут при чем?
- А при том, что она сама в этой клинике лечилась и вылечилась. Это какое-то такое свирепое лечение, что без поддержки его трудно выдержать - вот она и будет за мной присматривать. Мы так с ней договорились.
- Анна Юрикова лечилась от алкоголизма? Я об этом не знала…
- У-у! А я-то, дурак похмельный, выболтал ее секрет! Но ведь вы больше никому не скажете, правда?
- Посмотрим. А вы, Миша, давно ее знаете?
- С детства. Мы когда-то ходили в одну музыкальную школу.
- Вот как! Ну и какой человек по-вашему?
- Рыжая Анька-то? Сумасшедший человек, вот какой. У нее всегда все было с перехлестом. Нормальные люди сидели по кухням, рассказывали анекдоты и власть поругивали, а потом шли тихо-мирно на работку и за эту власть ручки поднимали. Анька же давай права качать, протесты писать, самиздат по ночам на машинке печатать - ну и залетела в Сибирь. То же и с художниками: ну ходили люди по выставкам, потихоньку даже картинки покупали, а она увидела, что художники бедствуют, и организовала Фонд помощи неофициальным художникам. Привлекла иностранцев, своих каких- то меценатов выискала, стала помогать ребятам, выставки им устраивать, собственную квартиру превратила в галерею - и в результате вылетела на Запад. Ну и все ее увлечения всегда были через край…
- Вы имеете в виду ее увлечение Константином Каменевым?
- Тс-с! Больше никаких чужих секретов я не выдам! Молчу, бабушка Лиза, молчу! А что Каменев негодяй, так это разве секрет? Э, как глазки-то у вас загорелись, графинюшка! А не вы ли часом ведете расследование по делу о смерти Натальи Каменевой?
- Я.
- Так вы, выходит, неспроста к нам пожаловали? Так вы, значит, по Анькину душу приехали?
- Совершенно верно.
- Вон оно как! А вы что, до сих пор еще не поняли, что это Каменев довел жену до самоубийства? Чего это вы других виноватых ищете?
- Мишенька, голубчик, я вас еще и не начинала допрашивать, а вы меня уже вопросами закидали. Я бы тоже хотела в свою очередь вас кое о чем спросить…
- Нет, вы мне сначала скажите, вы Аньку подозреваете или нет?
- К сожалению, подозревать приходится всех, кто так или иначе имеет отношение к этой смерти.
- Ну да, понятно… То-то я смотрю, она бродит по дому как тень. А раньше она с ребятами возилась так, что в доме стулья плясали и лампы качались. Я их как-то в угол всех четверых поставил: мальчишек в тот, а девчонок - в этот. - И Михаил показал пальцем, кого в какой угол он ставил. - А теперь бедняга точь-в-точь "последняя туча рассеянной бури"…
Он как-то сразу сник и замолчал.
- Миша, а вам, я смотрю, совсем не безразлична Анна Юрикова?
- Как она может быть мне безразлична, если я влюбился в нее еще на приемных экзаменах в музыкальную школу? Такая рыжая, такая смелая девчонка! Всех привели родители, а она пришла самостоятельно и заявила: "Я хочу научиться петь громче всех!" Знаете, кем была Анькина мать? Приемщицей белья в прачечной!
- Это что-то не очень престижное, да?
- На втором месте после дворничихи. Да еще и больная, туберкулез у нее был. Умерла она, когда Аньке было семнадцать лет. Она в этом время как раз в университет поступала. И поступила! А вы говорите…
- Я ничего не говорю, Мишенька, я вас слушаю.
- Так я же там не был, в этой вашей Германии, Елизавета Николаевна, а она мне ничего не рассказывает. Она вообще молчит как рыба об лед. И с детьми почти не общается, а они чувствуют беду и сами ее сторонятся. В первый раз я такую Аньку вижу…
- Миша, мы с вами так давно знакомы и доверяем друг другу, правда?
- Истинная правда, Елизавета Николаевна!
- Так вот скажите мне как старому другу: можете вы со всей уверенностью сказать, что Анна Юрикова ни при каких обстоятельствах не могла быть замешана в убийстве Натальи Каменевой?
- В убийстве? Да вы что, Елизавета Николаевна! Анька-убийца - это ж надо такое выдумать…
- А ради любимого человека? Способна ли она так возненавидеть человека, чтобы пойти на все?
- Из ненависти - нет. А вот из любви… Она так давно любит этого Каменева, а такая любовь - это ведь что-то вроде психоза. Анька еще в Ленинграде на нем свихнулась, а сейчас я просто не узнаю ее. Но ведь смерть Натальи - это же самоубийство, разве нет?
- А если это убийство, можете вы мне поручиться, что Анна Юрикова к этому не причастна?
- Я Анну очень люблю, но лгать я вам не стану, Елизавета Николаевна. Не знаю я…
- И не надо. И говорить мне больше тоже ничего не надо.
Темные глаза Гранатова наполнились слезами, он опустил голову, чтобы скрыть их. Апраксина подошла к нему и погладила склоненную голову.
- Ах, Миша, Миша… Ну почему тебе так не везет с женщинами?
Глава 8
Вернувшись в Мюнхен на другой день к вечеру, Апраксина позвонила инспектору Миллеру, чтобы сообщить о своем приезде, и узнала от него, что Анна Юрикова уже успела позвонить Константину Каменеву и что разговор их записан на пленку. Инспектор как раз собирался ехать домой, сама Апраксина намеревалась принять ванну с дороги, но, обменявшись новостями, оба тут же изменили свои планы и через полчаса встретились в кабинете Миллера.
В разговоре Юриковой с Каменевым не было ничего особенного: Анна коротко сообщила Каменеву, что ее допрашивала Апраксина, но передать их беседу дословно, как требовал Каменев, отказалась: "Костя, я не сказала ничего, чего бы ты не знал сам". Каменев попросил Анну немедленно вернуться в Мюнхен: "Раз они на тебя уже вышли, тебе нет смысла оставаться у Майкла. Возвращайся, Малыш! Мне без тебя очень тоскливо, я не справляюсь со всем этим один…" Но Анна решительно отказалась: "Я вернусь только в том случае, если меня вызовет полиция. Я хочу побыть здесь, с Мишей и детьми".
- Ничего нового мы из этого разговора не узнали, - сказал инспектор. - Вы меня познакомите с записью допроса Анны Юриковой, графиня?
- Когда все переведу и напечатаю, сразу же привезу к вам. Но сегодня остаток дня я проведу дома: мой сад уже кричит! Кроме того, я в последнее время что-то слишком много думаю. Надо дать мозгу передышку, столкнуть в подсознание все свои наблюдения, и тогда, глядишь, что-нибудь важное и всплывет само собой.
- Я знаю этот ваш метод. Ну что ж…
Они расстались, и вечер Апраксина действительно провела у себя в саду, ухаживая за растениями, разрыхляя вокруг них слежавшуюся за зиму землю, что-то обрезая, что-то пересаживая, что-то напевая и изо всех сил стараясь не думать ни о чем серьезном. Потом был легкий ужин, ванна с розмарином, вечерние молитвы и любимый Вудхауз на ночь: маленький томик, вынутый из шкафа с любимыми книгами - теми, которые она перечитывала постоянно; иногда некоторые из них убирались, редко-редко появлялись новые, но в основном состав их не менялся уже много лет. Она дочитала до самого конца первую попавшуюся повесть о Дживсе и Вустере и спокойно уснула.
На другой день графиня проснулась, как всегда, еще до рассвета. В последние лет десять она начинала утро не с молитвенного правила, а с "процесса реанимации". Сначала выполнялась зарядка в постели, потом она же - на коврике перед кроватью, наконец графиня выходила на середину комнаты и прыгала, размахивая руками, - это была самая энергичная часть зарядки, а после нее она принимала душ, уже не контрастный, как в прежние годы, а умеренно горячий, расширяющий и размягчающий сосуды. После душа - первая чашечка приготовленного с вечера кофе из маленького, всего на три чашки, термоса, выпитая стоя и "вприкуску" с целой горстью витаминов и таблеток; а уже после, прибранная, одетая, причесанная и даже наполовину проснувшаяся, она становилась перед киотом и читала свое утреннее молитвенное правило, к концу жизни выросшее до полутора часов. И только где-то около половины восьмого она чувствовала себя окончательно проснувшейся и готовой начать новый день.
Графиня приготовила себе завтрак: овсянка, яйцо, стакан апельсиново-грейпфрутового сока, два ломтика зернового хлеба и, разумеется, термос с кофе, поставила все это на поднос, накинула на плечи теплый платок и вышла на застекленную террасу. Здесь, на толстой соломенной циновке, стоял круглый деревянный стол и два легких плетеных кресла с подушками, а рядом с ними - старомодная этажерка с садовыми инструментом на нижних полках и простеньким приемником на верхней. Графиня опустила поднос на стол, раскрыла окна в сад, включила приемник - он стоял всегда на волне классической музыки, уселась в кресло и принялась за завтрак.
Солнце и ветер играли молодыми листочками в саду; на камнях террасы и на соломенной циновке плясали веселые солнечные блики. Графиня завтракала и наслаждалась жизнью. Звучала тихая музыка и громкое птичье пенье, а громче всех заливался скворец-новосел на старом каштане. Прямо перед окном покачивался на ветерке куст форзиции, весь сверху донизу в лимонно-желтых цветах - утро было чудесным, мир казался прекрасным, и голова была на редкость ясной.
- Ну, ладно, Лизавета, хорошего понемножку - грех так ублажаться! - с укоризной сказала себе графиня, допила одним глотком оставшийся кофе, поставила пустую чашку на поднос и понесла его в кухню, мимоходом выключив приемник. Быстро сполоснув посуду под краном, она засунула ее в посудомоечную машину и отправилась в свой кабинет. Там она забралась с ногами в широкое и мягкое сафьяновое кресло и пододвинула к себе папку с привезенными из Олимпийской деревни вещественными доказательствами. Полистала, почитала, подумала. Достала телефонную книгу и нашла домашний номер Мириам Фишман.
- Угу, слушаю… - раздался в трубке сонный голос. - Мама, это вы?
- Это говорит Елизавета Апраксина.
- А, Елизавета Николаевна! - голос сразу проснулся. - Как идут дела, как продвигается расследование? Я, наверное, могу вам чем-то помочь, правда? Иначе бы вы не позвонили…
- Да, наверняка можете. Вы не знаете, писала ли Наталья Каменева стихи?
- Господи, что за вопрос! Вы что, подбираете эпитафию на ее могилу?
- Не шутите так, голубушка.
- Да уж какие шутки… Писала она стихи, писала и даже, увы, заставляла нас слушать.
- А что, это были такие уж плохие стихи?
- Да нет, стихи вроде ничего. Вот только она норовила читать их в рабочее время.
- У вас они есть?
- Нет. Я к поэзии глуха. Но они определенно есть у Ады. Позвоните ей! Дать вам телефон?
- Благодарю, у меня есть. Но у меня к вам еще вопрос и просьба.
- В одном пакете?
- Как это?
- Ну, я хотела сказать, вопрос и просьба касаются одного и того же?
- Да. Скажите, вы могли бы прийти к Анне Юриковой в тот день и час, которые я назначу?
- Нет проблем!
- Даже если это будет внезапно?
- На дорогу-то время дадите?
- Мириам, дорогая, вам как свидетелю цены нет! А у вас получится напроситься к ней в гости?
- Конечно! Я скажу, что меня интересуют картины Каменева. Она поймет, что скандал пошел Каменеву на пользу, как это нередко бывает, и постарается не упустить момент.
- Ну что ж, повод не хуже всякого другого. Значит, договорились?
- Ну, конечно! Вы только позвоните - и я топ- топ к Юриковой. Так я могу себе спать дальше?
- Можете. Покойного утра!
Апраксина набрала номер Ады фон Кёнигзедлер. Там ее звонок встретили уже не столь приветливо.
- Доброе утро, госпожа фон Кёнигзедлер. Это говорит Апраксина. Я вас не разбудила?
- Конечно, разбудили! Вы еще раньше не могли позвонить?
- Могла бы, но повода не было. Скажите, у вас машина на ходу?
- Слава Богу!
- Тогда я вас попрошу сделать вот что: возьмите стихи Натальи Каменевой, которые у вас имеются…
- А кто вам сказал, что у меня есть Натальины стихи?
- Не имеет значения. Возьмите все, какие у вас есть, и срочно приезжайте ко мне. Записывайте адрес!
- Послушайте, но я еще в постели…
- А вы поднимитесь. Или вы предпочитаете попозже принести их в полицию?
- Хорошо, я привезу! Диктуйте адрес.
В ожидании Ады фон Кёнигзедлер Апраксина надела свой садовый костюм и вышла еще немного покопаться на клумбах. Через полчаса на улице раздались три коротких автомобильных гудка. Она подошла к калитке и получила из рук недовольной Ады голубую папку.
- Благодарю, и вы пока свободны, госпожа фон Кёнигзедлер!
- И на том спасибо, - проворчала Ада, села в машину и укатила.
Апраксина, зажав папку под мышкой, прошла в ванную, вымыла руки и вышла на террасу. Там она села на солнышке, раскрыла голубую папку и стала внимательно читать стихи, неспешно перебирая листки разносортной бумаги. Стихи, стихи, стихи… А на самом дне папки - несколько официальных бумаг. Ну, конечно, - заверенные русским нотариусом переводы: все эмигранты запасаются переведенными и заверенными копиями дипломов, трудовых книжек и прочих официальных бумаг, имевших большой вес в России, но почти никакого на Западе… Через некоторое время она вернулась к началу и стала откладывать в сторону стихи о природе, о цветах и травах - таких было не меньше половины. Больше всего было совсем коротких стихотворений в три-четыре строки, явно подражаний японской поэзии:
Легко и скоро облетают вишни.
От горя побелевшими губами
Целуют так перед разлукой люди.
Потом ей попалось очень длинное стихотворение, называвшееся "Новогоднее гаданье". Начиналось оно так:
Что новый год мне принесет?
Открою свой ларец заветный:
В нем летний зной и запах летний -
Чабрец, душица, тмин, осот.
Дальше шло пространное описание гаданья по дыму сжигаемых трав, и все эти травы подробно описывались, а также перечислялись их лекарственные и колдовские свойства. Кончалось стихотворение такими строками:
Что принесет мне новый год -
Златой ларец, сосновый ящик?
Не знаю, кто из нас уйдет,
Но слышу поступь уходящих.
Стихи о растениях Апраксина положила рядом с собой, а папку с остальными отложила на самый край обширного стола - они ее не интересовали. Она придвинула к себе пластиковый мешок с бумажным сором из квартиры Каменевых и стала внимательно проглядывать клочки разорванных бумаг. Очень скоро на глаза ей попалась оторванная верхняя часть книжной страницы с номером 22 вверху и русским текстом ниже - ее она и искала. Листок был из книги небольшого формата, напечатанной на скверной газетной бумаге. Она разгладила его и прочла:
"…и др. вещества. Скрибоний Лярго употреблял Д. в значительных дозах как рвотное; Гиппократ - при нервном истощении, а также при легочных заболеваниях. Аристотель, Диоскорид, Плиний рекомендовали употреблять цветы и листья Д. с вином против всевозможных ядовитых укусов; настой - желудочное, противосудорожное, облегчающее менструации средство; эфирное масло - против зубной боли (наружное болеутоляющее), настой внутрь - против спазм и одышки, при застоях крови; в виде ванн - от сыпей; все растение - от золотухи. С медовой водой применялось…" - последние слова были подчеркнуты, а дальше текст был оторван.
Она перевернула листок и прочла: "Как медонос Д. гораздо продуктивнее, чем дудник, 100 цветков растения выделяют за сутки с нектаром до 24 мг сахара. Пчелиная семья заготавливает с зарослей Д. до 8 кг меда в день, а медовая продуктивность растения достигает 500 кг с 1 гектара. Дягильный мед красноватый, медленно кристаллизующийся.
Корневища Д. обладают приятным и сильным своеобразным ароматом, поэтому осенью их собирают, шинкуют, добавляют в салаты, горячие овощные блюда и супы".
"Полезная травка, - подумала Апраксина про дягиль и вспомнила заросли этого мощного зонтичного вдоль Изара, - но что за траву означает это Д. на другой стороне странички? Дягиль или что-то другое?" Она подошла к книжным шкафам, открыла дверцу и достала имевшийся у нее старинный травник.
- Посмотрим, что тут у нас на Д? - проговорила она, раскрывая книгу на перечне трав. На букву Д были:
!!!!Девясил высокий
Дербенник иволистный
Деревий
Дикая рябинка
Донник
Дуб
Дудник
Дурман вонючий
Дурника
Душица
Дягиль
- Ну, дягиль, положим, теперь уже можно исключить, - сказала она себе. - Как, впрочем, и дуб.