- Из-за ее пакета, ведь магазином "Альди" пока, слава Богу, пользуются в основном эмигранты да еще пенсионеры. И на голове у нее теперь был большой вязаный платок, а ведь турецкие женщины всегда носят платки.
- И русские, - добавил инспектор.
- О, это правда, инспектор! Я видела в кино русских женщин, они тоже все в платках. А вы знаете, у нее и лицо было, пожалуй, русское: высокие славянские скулы, голубые глаза и светлые волосы - у турчанок таких не бывает. И вид у нее был усталый, но вовсе не забитый. Она разговаривала решительно, хотя и нервничала.
- Вы очень, очень наблюдательны, госпожа Блюменталь, - опять похвалил ее инспектор. Хозяйка благодарно улыбнулась, но Миллер продолжил: - И при вашей наблюдательности вы, конечно же, раскрыв ее водительское удостоверение, сразу поняли, что это вовсе не Ада фон Кёнигзедлер и гостья подсунула вам чужой документ.
Хозяйка внезапно уронила голову на руки и громко заплакала.
- Простите, простите меня, господин инспектор! Я так растерялась!
- Ну-ну, ничего страшного, это ошибка простительная, - инспектор протянул руку через стол и успокаивающе похлопал ее по округлому локтю с ямочкой. - Вас можно понять, госпожа Блюменталь: у женщины был усталый вид, она произвела на вас хорошее впечатление своим беличьим жакетом, и вы решили проявить снисходительность. Так это было?
- О, мой Бог! Именно так, господин инспектор! Но, вы знаете, я ведь не сразу заметила, что у нее чужой документ. Сначала я проводила ее в номер, а уж потом спустилась вниз и принялась вносить ее данные в регистрационную книгу. Увидев фотографию на водительском удостоверении, я засомневалась и собиралась уже подняться к ней, но тут меня позвала моя сестра Эльза: к нам в ресторан явилась проездом целая итальянская свадьба, и началась кутерьма и беготня. Только после закрытия ресторана, когда у меня появилось время заняться регистрацией, я достала ее удостоверение и стала его рассматривать. Но теперь я уже не была до конца уверена, что на фотографии другое лицо. Я решила, что у Ады фон Кёнигзедлер, может быть, сегодня просто нездоровый вид, да еще этот большой платок закрывал ей лицо. В общем, я решила, что не стоит из-за этого поднимать шум, и отправилась спать. А утром…
- Что было утром, нетрудно догадаться. Но не будем забегать вперед. Вечером эта женщина не спускалась в ресторан, чтобы поужинать?
- Нет, господин инспектор. Я бы ее сразу заметила, появись она за столиками.
- Она заказывала что-нибудь в номер? Может быть, вино?
- Нет.
- Она никому не звонила?
- Нет. В последние дни я вообще никому не выписывала телефонных счетов.
- Понятно… Ну, так что же было утром?
- В девять часов я увидела, что один поднос с завтраком остался нетронутым: мы готовим под- носы по числу гостей. Я немного подождала, подогрела еще раз кофе для заспавшегося гостя. Но к десяти часам в отеле уже никого не осталось, кроме этой женщины: все гости расплатились, сели в свои машины и поехали дальше. Я вспомнила, какой измученный вид был у нее вчера вечером, и подумала, что она, возможно, заболела и нуждается в помощи. Сначала я позвонила в пятнадцатый номер по телефону, а когда мне никто не ответил, поднялась наверх и постучалась. Ответа не было. Тогда я открыла дверь своим ключом и увидела, что женщина все еще лежит в постели. Я ее окликнула. Сначала совсем тихо, чтобы не испугать, потом громче. Она не двигалась. Тогда я подошла и тронула ее за плечо. Бог мой, это был такой ужас! Плечо у нее было каменное, как будто под одеялом лежал не человек, а статуя. Я заглянула ей в лицо - она лежала, отвернувшись к стене, - и лицо у бедняжки было белое, как мрамор.
- И что же вы сделали, госпожа Блюменталь?
- Закричала, конечно! На мой крик прибежала снизу моя сестра Эльза. Сестра хоть и младше меня на пятнадцать лет, но такая умная, такая решительная: она не растерялась, а сразу же велела мне выйти из комнаты и заперла ее на ключ. Потом она позвонила в местную полицию. Дежурный полицейский попросил выяснить номер машины, на которой приехала та женщина. Эльза велела мне сбегать на стоянку и посмотреть: там стояла только одна машина, с мюнхенским номером. Я его запомнила, и мы продиктовали его дежурному.
- Местные полицейские так и не заглянули к вам?
- Нет, нам сказали, чтобы мы ждали полицию из Мюнхена.
- Понятно. Они просто спихнули это дело на нас. Ну что ж, для вас это и к лучшему: меньше слухов пойдет по округе.
- Не дай Бог никому такой рекламы! Самое худшее в гостиничном деле - это дурная репутация. Кто захочет останавливаться в отеле, где тебе могут предложить кровать, в которой недавно ночевал труп?
- Следует ли понимать, что не в ваших интересах, чтобы отель "У Розы" упоминался в газетах?
- Упаси Боже! Только этого нам с Эльзой не хватало! В позапрошлом году у нас был пожар в семнадцатом номере: пьяный постоялец уснул с сигаретой в зубах, прожег наволочку, подушку и матрац. Конечно, ему пришлось за все заплатить, но все равно это было ужасно неприятно. Господин инспектор, а как вы думаете, мюнхенские газеты не пронюхают об этом случае?
- Определенно пронюхают, потому что полиции придется дать объявление: мы ведь так и не знаем, кто эта женщина.
У Розы Блюменталь сразу сделалось столь огорченное лицо, что инспектор понял: знай она хоть что-нибудь еще о покойной, она бы ничего не утаила, спасая репутацию гостиницы.
- Ладно, - сказал инспектор, - я подумаю, нельзя ли обойтись без названия: "В небольшом отеле близ автобана номер восемь Мюнхен - Зальцбург" - так это будет звучать вполне безопасно для вас, не правда ли?
- Ах, инспектор, я вам так благодарна! Мы с Эльзой две одинокие беззащитные женщины, выгнавшие своих мужей-бездельников и на свои скудные сбережения открывшие этот отель. Мы уже почти десять лет содержим его, но только-только начали вылезать из долгов. Мы почти все делаем сами, держим лишь повара, да раз в неделю к нам приходит работать садовник. Мы дорожим каждым постояльцем, поэтому дурная репутация…
- Я вас понимаю, - прервал ее сетования Миллер, поднимаясь из-за стола. - Сколько я вам должен за пиво?
- Семь марок двадцать пфеннигов, господин инспектор.
Миллер отметил, что хозяйка не забыла присчитать и свое пиво. Ну что ж, он, собственно, сам ей предложил. Отсчитав деньги и выложив их на стол, он спросил:
- А где сейчас находится ваша сестра?
- Она еще не вернулась с покупками. Извините, господин инспектор, я ей говорила, что следует подождать приезда полиции, но Эльза сказала, что случайная смерть одного постояльца еще не повод оставить без еды всех других, которые могут прибыть в течение дня. Не сердитесь на нее! Мертвые уходят своим путем, а жизнь продолжает идти своим.
- Гм. Это ваша сестра так сказала?
- Нет, это я прочла в журнале для домохозяек.
- Ах так! Очень глубокая и примиряющая мысль. - Тут инспектор увидел Зингера, входящего в зал ресторана с пластиковым пакетом в руке, в котором лежало что-то тяжелое. - Вы нашли бутылку, Петер?
- Обнаружил в розовых кустах, инспектор! Правда, совсем под другим окном, хотя и на той же стороне гостиницы.
- Гм. Ну ладно, давайте ее сюда. Тоже "Асти спуманте"… Хорошо, Зингер. Идемте упаковывать наши вещественные доказательства. Госпожа Блюменталь, последите, чтобы нас никто не тревожил, кроме врача - он должен вот-вот прибыть.
- И тогда эту бедняжку наконец уберут из нашего отеля? - оживилась Роза Блюменталь.
- Я думаю, она еще задержится у вас на часок- другой: мы ждем фотографа.
- Из газеты? - встревожилась хозяйка.
- Нет, из полиции. Если появится ваша сестра, пусть поднимется в пятнадцатый номер.
- Хорошо, инспектор.
Поднимаясь по лестнице на второй этаж, инспектор Миллер еще раз повторил:
- Чувствую, Петер, что в этом деле без графини не обойтись.
Глава 2
Детективное партнерство "Графиня Апраксина - инспектор Миллер" возникло в 1946 году. Рудольф Миллер-старший не раз рассказывал сыну Рудольфу историю своего знакомства с графиней Марией Владимировной Апраксиной. История была вполне детективная.
Сразу после войны в Баварии оказалось много так называемых "ди пи" - "депортированных персон". Это были бывшие пленные, "остарбайтеры" и просто беженцы, выплеснутые войной на чужой негостеприимный берег. Агенты НКВД уже прочесывали Германию в поисках бывших граждан СССР и, найдя, агитировали их возвратиться на родину: "Родина простила, Родина не забыла, Родина зовет вас обратно" - именно так, с большой буквы. Но желающих вернуться было не много, поскольку в это время уже стали доходить слухи о том, как "Родина", а точнее подразделение НКВД, носившее мрачное название "Смерть шпионам", сокращенно Смерш, уже на границе освобождает возвращенцев от скудного багажа, фильтрует и, пересадив в теплушки, гонит прямиком в Сибирь. Менять лагерь на лагерь никому не хотелось, и люди застревали в лагерях "ди пи" в надежде как-нибудь ускользнуть от смертельных объятий "простившей Родины". Пока союзные власти решали их судьбу, застрявшие в Баварии "ди пи" жили в специально организованном для них лагере неподалеку от Мюнхена. Они пользовались относительной свободой передвижения, к великому неудовольствию обитателей ближайших деревень: то и дело к коменданту лагеря заявлялся какой-нибудь крестьянин с жалобой на кражу дров из аккуратно сложенной вдоль стены дома поленницы или на пропажу наполовину насиженных куриных яиц, выкраденных вместе с корзиной и наседкой. Комендант терпеливо выслушивал крестьян и переправлял их в местную полицию. Полицейские еще более терпеливо выслушивали подробнейшие истории об исчезновении сушившегося на веревке белья или варившейся в медном котле патоки, пропавшей, естественно, вместе с котлом, обстоятельно все записывали, осматривали место происшествия и… никаких репрессий против "ди пи" не предпринимали. Будучи все бывшими фронтовиками, они жалели их, чувствуя несправедливость происходящего: для них, побежденных, война уже кончилась, а для "ди пи", принадлежавших к народу-победителю, она все еще продолжалась.
Но вот однажды к Миллеру-старшему с жалобой явился крестьянин и заявил, что у него прямо из хлева свели корову. Пострадавший утверждал, что соседи видели прогуливающихся возле их деревни "русских" - так окрестное население звало всех "ди пи", несмотря на то, что в лагере кроме русских были украинцы, белорусы, а также поляки и сербы. Миллер с бригадой полицейских отправился в лагерь с обыском. Комендант дал им в помощь служившую при американской комендатуре переводчицу - это и была графиня Мария Владимировна Апраксина.
В лагере "ди пи" кроме дощатых бараков был каменный шестиэтажный особняк, в котором в годы войны располагался военный госпиталь. Как ни обшаривали бараки и особняк полицейские, они не нашли ни коровы, ни говядины. Миллер-отец и графиня осматривали здание бывшего госпиталя вдвоем, и Миллер потом говорил сыну, что он уже во время обыска понял: Апраксина догадывается, где находится искомая корова. Она еле сдерживала смех, глаза ее озорно блестели, но своих голодных и предприимчивых соотечественников графиня не выдала. И Миллер ее понял.
Спустя несколько месяцев судьба снова свела Миллера-старшего и графиню Апраксину при расследовании очередного "русского дела": на этот раз - об изнасиловании молодой немки. И тут уж Апраксина, снова приглашенная в качестве переводчицы, подозреваемого земляка не пощадила: она задавала ему, помогая Миллеру, такие каверзные вопросы, что прижатый к стенке преступник очень скоро признался в содеянном. Его арестовали и передали в ближайшую советскую комендатуру, и Миллер видел, что графиня удовлетворена таким исходом.
Когда дело было закончено, Миллер-отец вспомнил про похищение коровы. Клятвенно заверив Апраксину, что дело о корове уже закрыто и русским "ди пи" ничего не грозит, он уговорил ее раскрыть тайну сокрытия столь крупной скотины на небольшой территории лагеря.
"Вы недооцениваете русскую смекалку, - смеясь, сказала графиня. - Вспомните, в здании бывшего госпиталя был довольно вместительный лифт для транспортировки больных. Так вот, я почти сразу же обратила внимание, что, когда вы обыскивали этаж за этажом, лифт все время был занят и находился где-то на других этажах. И, конечно же, я скоро заподозрила, что корова запрятана в лифте. Чтобы удостовериться, я подошла к закрытым дверям лифта и принюхалась: из щели пахнуло как из хорошего хлева! Позже один "ди пи" мне рассказал, что корове, чтобы она себя не выдала, обмотали морду большим женским платком, а копыта обернули мешковиной. Так она и каталась мимо нас в лифте! Но задержать или скрыть ее естественные отправления похитители, разумеется, не могли". Миллер-отец хохотал до слез. Когда он отсмеялся, Апраксина сказала: "Корову, между прочим, вовсе не съели. В лагере много грудных и маленьких детей, и теперь у них есть молоко. Я этих людей понимаю, инспектор, у меня у самой на руках сирота-племянница, и я знаю, каково это, когда ты не можешь достать молока ребенку".
С этого и началось: Миллер убедил начальство, что при современных условиях в полиции обязательно должен быть свой "консультант по русским делам". Графиня-тетушка много лет официально числилась русской переводчицей и консультантом при полиции, потом передала эту должность своей племяннице, Елизавете Николаевне Апраксиной, а Миллер-старший, выйдя на пенсию, передал свое место сыну, и знаменитая пара детективов "Инспектор Миллер - графиня Апраксина" продолжала сотрудничество. Миллеры, старший и младший, научились у графинь различать русские "эмигрантские волны": в первой, белоэмигрантской волне уголовные преступления были величайшей редкостью; вторая послевоенная волна выплеснула преступлений великое множество, особенно сразу после войны, но они были в основном мелкие: бытовые кражи, спекуляция на черном рынке, самовольная застройка; зато третья волна принесла с собой и выбросила на западный берег обетованный грозную и ужасную "русскую мафию".
Графиня-тетушка мирно скончалась во сне в прошлом году, а Миллер-младший ехал сейчас к ее "сироте-племяннице". Обитала Елизавета Николаевна Апраксина на южной окраине Мюнхена, в местечке Рамерздорф, где у нее был небольшой собственный домик на тихой Будапештской улице. Инспектор явился к ней после полудня, успев с утра поработать с вещественными доказательствами. Улочка была узкая, и Миллер поставил машину двумя колесами на тротуар, чтобы ее не задели проезжающие автомобили. Он подошел к знакомой калитке и протянул руку к звонку.
- Входите, инспектор! Калитка не заперта! - Знакомое полнозвучное контральто графини прозвучало почему-то с неба. Миллер закинул голову и разглядел Апраксину в ветвях старого каштана, росшего перед домом: стоя на последней ступеньке лестницы-стремянки, графиня прилаживала к стволу новенький скворечник.
- Могу я вам помочь? - спросил Миллер, пройдя в калитку и останавливаясь под каштаном.
- О нет, благодарю! Я уже заканчиваю и скоро спущусь к вам. Вы просто так или по делу?
- По очередному "русскому делу", - уточнил Миллер.
- Что-нибудь мрачное или на этот раз не очень?
- Дело совсем не веселое - самоубийство молодой женщины. У меня есть основания предполагать, что покойница русская, поэтому я и пришел к вам сразу, хотя дело начал только вчера.
- Ах вот как? В таком случае я немедленно спускаюсь на грешную землю, а скворечник пусть повисит на одном гвозде. Но только до завтра! Ни один добропорядочный немецкий скворец не поселит в нем жену, пока я не сдам квартиру "под ключ".
- Я мог бы повесить его после нашей беседы, - предложил Миллер.
- Ну нет! Вы же знаете, что у себя в саду я все делаю своими руками - это мой фитнес-центр!
- Но при вашей занятости и… - инспектор замялся.
- И моем возрасте, хотите вы сказать? Да ведь мне всего полседьмого!
- Полседьмого?…
- Десятка, инспектор.
Апраксина сошла со своей стремянки и величаво направилась к дому. Стройная, худая, с серебряной головой, графиня при работе в саду одевалась весьма демократично - в джинсы и свитер. Причем джинсы были вылинявшие и потертые, а свитер был так нелепо и криво растянут, что по экстравагантности, подумал Миллер, больше подошел бы внучкам Апраксиной: у графини их было две, и обе жили в Париже.
- Идемте в дом, инспектор, - сказала она, - я приготовлю чай, а за чаем вы мне все и расскажете.
- Я бы не отказался от чашечки кофе, - сказал Миллер, идя вслед за Апраксиной к дому.
Она обернулась и на ходу погрозила ему пальцем:
- Кофе? Сколько раз я вам говорила, инспектор, что до двенадцати кофе - допинг, а после двенадцати - яд! Я приготовлю для нас обоих особенный бодрящий чай из бадана.
- Чай вашего приготовления?
- Разумеется. Бадан, впрочем, тоже особенный - с Алтая.
- Ах так! В таком случае, я просто вынужден согласиться.
Оставив инспектора в гостиной, Апраксина ушла готовить свой экзотический чай. Инспектор уселся на диване немного боком, стараясь так распределить тяжесть своего крупного тела, чтобы под ним, не дай Бог, не подломилась одна из гнутых золоченых ножек.