На стенах гостиной, выкрашенных под розовато-бежевый мрамор, висело множество гравюр с видами Санкт-Петербурга, исторической родины Апраксиной, и два писанных маслом портрета в тяжелых золоченых рамах. Оба лица на портретах имели явное фамильное сходство с графиней: такие же, как у нее, живые и блестящие карие глаза были у седого старика, обвешанного орденскими крестами и звездами, и у дивной красавицы в серебряном парике, писанной в жемчужных тонах. Это были предки графини, но какой степени, Миллер не запомнил. Но зато он хорошо помнил рассказанную отцом историю о том, как Елизавета Апраксина в подарок своей тетушке вывезла эти портреты из подсоветской России. Случайно узнав, что они хранятся в запасниках какого-то музея в Крыму, Апраксина поехала в СССР в составе группы западных туристов; там она сумела добраться до музея и то ли нелегально выкупила портреты, то ли просто их похитила, а потом через верных людей переправила за границу с партией сибирского леса - внутри выдолбленного бревна. "Я экспроприировала экспроприированное обратно!" - ничуть не смущаясь, поясняла графиня. У Елизаветы Николаевны, как и у покойной тетушки, было яркое прошлое… Инспектор вздохнул, понимая, что явился на Будапештскую с делом, которое навряд ли особенно заинтересует графиню, к тому же теперь уже и пенсионерку. Скучное дело - тривиальное самоубийство, скорее всего на почве любви или ревности.
Апраксина скоро появилась с подносом, одетая все в те же ультрасиротские джинсы, но теперь сверху на ней была просторная черная блуза из натурального шелка, от руки расписанная венецианскими масками. Она расставила посуду и снова ушла на кухню, а Миллер, машинально взглянув на ее спину, обнаружил, что на спине блузы была изображена одна-единственная маска - но зато какая! - глаза на лопатках, нос на талии, а рот… ну, в общем, рот располагался гораздо ниже талии. Он добродушно отметил: "Еще один наряд от парижских внучек!" Соседи Апраксиной по Рамерздорфу считали, что русская графиня Элизабет Апраксина, их местная достопримечательность, одевается не по возрасту, но Миллер знал, что причиной тому была вовсе не экстравагантность, а элементарная бережливость: два раза в году, на русское Рождество и на Пасху, Апраксина ездила в Париж навестить сына и внучек и возвращалась оттуда с большим чемоданом одежды. Но это были не наряды от парижских кутюрье, а обноски от любимых внучек - девушки росли быстро и росли они все-таки в Париже. Большую часть одежды Апраксина раздавала новым эмигрантам из России, но кое-что оставляла себе для повседневной носки - отсюда и стиль, смущавший рамерздорфских соседей. Однако инспектору было известно, что Апраксина бывает на приемах у своей задушевной подруги, баронессы фон Ляйбниц, и он предполагал, что уж там-то она наверняка появляется одетая соответствующим образом, а не в легкомысленных "внучатых обносках", как она шутила. Сам он в высшем свете не бывал и графиню в полном блеске не видал ни разу. Зато он знал о самом что ни на есть пролетарском происхождении самой баронессы фон Ляйбниц, урожденной Якоревой: она была выдворенной из СССР диссиденткой, а родилась и выросла в небольшом приволжском городке Чапаевске. Он даже знал о характере ее диссидентской деятельности: Якорева создавала какие-то независимые подпольные профсоюзы, отсидела свое в лагерях, не угомонилась, а потому после отсидки была отправлена в изгнание. Все это он узнал не от графини, а от своего коллеги в американской разведке, причем действуя тайно от Апраксиной: Миллер беспокоился о своей партнерше. С диссиденткой из Чапаевска все оказалось в порядке, ее политическая репутация была безукоризненной, а с бароном фон Ляйбницем, как выяснилось, сама Апраксина ее и познакомила.
Графиня появилась из кухни с большим чайником, тут же распространившим по комнате экзотический аромат, и прервала размышления инспектора. Она разлила чай по чашкам и села в кресло.
- Какой удивительный цвет у вашего бадана. М-м, а запах какой!
- Я варю его на молоке, по-алтайски. Ну, пейте и рассказывайте! Что там за русская уголовщина?
Инспектор, прихлебывая чай, повел рассказ. 11ачал он со вчерашней поездки в отель "У Розы", а закончил сегодняшними новостями: уже утром он получил заключение медицинской экспертизы, где было сказано, что смерть неизвестной наступила в результате отравления растительным алкалоидом аконитином.
- В бутылке из-под "Асти спуманте" и в пластмассовом стаканчике для чистки зубов, которые мы нашли в отеле, были обнаружены следы этого яда. В заключении сказано, что случайное отравление в результате приема повышенной дозы лекарства, содержащего аконитин, исключается: аконитин применяется только в гомеопатии, то есть в микроскопических дозах, а также в мазях для наружного употребления: им лечат подагру, суставные болезни и ревматизм.
- А, старый добрый аконит! - воскликнула Апраксина. - Как интересно…
- Вам что-то известно об этом яде, графиня?
- Известно. Аконитин - это самый сильнодействующий растительный алкалоид из всех известных. Содержится он в растении аконит, или борец. - Она прикрыла глаза и задумчиво проговорила: - Пожалуй, по степени литературной известности он далеко оставляет за собой знаменитую цикуту. "Королем ядов" называли его древние греки; галлы и германцы натирали его соком наконечники стрел и копий. Где-то у Овидия сказано, что Медея собиралась отравить им Тесея. Император Траян запретил выращивать аконит под страхом смертной казни, и хорошо сделал: уж очень популярным стал этот способ отравления в Римской империи. Между прочим, существует предание, что именно им был отравлен хан Тимур: будто бы соком аконита враги пропитали его тюбетейку.
- Простите?
- Тюбетейка - это такая круглая шапочка, которую носят на Востоке.
- Кипа?
- Вроде того. Но тюбетейки расшивали шелками, золотом и украшали их драгоценными камнями и золотыми монетками. У нас в России старое название аконита "волчеборец", потому что на Руси им травили волков. Это очень, очень сильный яд, инспектор. У нашего русского писателя Чехова в его книге о каторжном острове Сахалин есть рассказ о том, как люди отравились, съев печень свиньи, наевшейся клубнями аконита.
- Поистине зловещая слава у этого растения! - заметил инспектор.
- А вы о нем не слышали?
- Никогда!
- То-то и оно. Самоубийца должна была обладать большими литературными познаниями, чтобы выбрать именно этот яд.
- Но если смертельную дозу аконита невозможно приобрести в аптеках, то где неизвестная могла его взять?
- Она могла его приготовить сама.
- Разве это не редкое растение?
- Аконит растет во многих садах Мюнхена, он очень декоративен. Но ядовиты только дикорастущие экземпляры: пересаженный на плодородную почву, аконит через несколько поколений теряет все свои ядовитые свойства.
- Выходит, что яд можно добыть только из дикого растения?
- Да. И растет он на альпийских лугах и вдоль горных тропинок.
- Но даже если знать, где растет аконит, ведь надо еще уметь извлечь из него и приготовить яд?
- Достаточно выяснить, как его применяли древние отравители, а они просто использовали свежий сок растения. Где-то я читала, что частенько сами отравители погибали раньше, чем успевали преподнести яд врагу: сок настолько ядовит, что достаточно ему было попасть в самую мелкую царапину на коже, как человек умирал. Какова физиологическая причина смерти этой женщины, инспектор?
- Паралич сердца и остановка дыхания.
- Все сходится. Однако оставим яд пока в стороне. Что еще вы успели выяснить?
- Очень мало. В Мюнхене и его окрестностях сообщений о пропавших молодых женщинах не появилось. Фотографию покойной поместили в нескольких газетах и показали в новостях по телевидению, но откликов пока не было. Зато сегодня утром пришел ответ на запрос в автоинспекцию: туда поступило заявление о пропаже автомобиля, принадлежавшего некой Аде фон Кёнигзедлер. Я запросил фотокопию заявления и тут же получил ее по факсу. В своем заявлении Ада фон Кёнигзедлер написала, что два дня назад, то есть накануне обнаружения трупа в отеле "У Розы", у нее угнали автомобиль марки "ауди", припаркованный возле ее дома на улице Эйнштейна. В салоне машины лежала ее куртка с водительским удостоверением в кармане. Ничего примечательного в коротком заявлении Анны фон Кёнигзедлер не было, если не считать нескольких грамматических ошибок. Но когда я запросил данные об Аде фон Кёнигзедлер из базы данных полиции, я понял, что госпожа фон Кёнигзедлер может быть не просто случайная жертва автоугона.
- Почему же?
- Позвольте, я прочту: "Ада Кёнигзедлер, урожденная Светлова, родилась в Киеве в 1950 году. Там же заключила брак с подданным ФРГ Клаусом фон Кёнигзедлером, архитектором, и вскоре выехала на постоянное жительство в Германию. В настоящий момент находится в состоянии бракоразводного процесса с упомянутым архитектором и по совету своего адвоката проживает отдельно от него по адресу: улица Эйнштейна, 174". Убедившись окончательно, что дело носит явно "русский характер", я вам и позвонил, - закончил Миллер.
- Это все, инспектор?
- Да, все.
- Хотите еще чаю? Нет? Ну, тогда… В общем, скажу вам сразу: я этим делом заниматься не стану.
- Почему же, графиня?
- Не люблю самоубийц.
- Я это знаю и не рассчитывал, что вы примете в деле непосредственное участие. Я только хотел познакомить вас с материалами дела и получить от вас пару советов.
- А, ну это пожалуйста. В таком случае, прошу в мой кабинет.
Кабинет Апраксиной неизменно производил на Миллера ошеломляющее впечатление, и он не раз говорил ей: "Не хотел бы я быть вашим душеприказчиком, графиня. Разве посторонние смогут разобраться в ваших бумагах?" - "Вот посторонние-то как раз и смогут, - отвечала Апраксина, - если доберутся до них первыми. Ох уж эти мне "посторонние"! Впрочем, у меня для них тоже кое-что предусмотрено". В последнем Миллер не сомневался: это могла быть хитрая электронная сигнализация, а могло быть и взрывное устройство! "Раньше я остерегалась только агентов КГБ, а теперь приходится опасаться всех, кто проявляет интерес к России!" - сокрушалась Апраксина. Сама графиня свой кабинет называла простенько и с долей самодовольства - "мой маленький институт криминалистики и человековедения". Эту большую светлую комнату, занимавшую добрую половину первого этажа, заполняли высокие железные картотечные ящики, запертые на ключ, полки до самого потолка, туго забитые папками, книжные шкафы со справочной литературой на нескольких языках, простой, но длинный, во всю стену стол, на котором в ряд стояли монитор, компьютер, магнитофон, телевизор, принимающий основные российские программы через установленную в саду мощную спутниковую антенну с американской радиостанции "Свобода", то ли списанную, то ли… Впрочем, сие Миллера не касалось, поскольку американцы о пропаже антенны в немецкую полицию не заявляли. На всемирно известной радиостанции еще и не такие пропажи случались: там как-то один из главных редакторов пропал, некто Олег Туманов, и об этом узнали лишь после того, как пропавший обнаружился в Москве и дал пресс-конференцию иностранным и советским журналистам.
Усадив Миллера в удобное и широкое кожаное кресло, сама Апраксина уселась в рабочее кресло перед компьютером, и перед нею мягко засветился огромный экран жидкокристаллического монитора. Миллер завистливо вздохнул - такой аппаратуры у них в полиции не было. Графиня экономила на тряпках, но не на электронике.
- Так, Ада фон Кёнигзедлер… посмотрим, что у нас есть на ее счет. Угу, вот она! Совершенно верно - урожденная Светлова. Родилась на Украине, но не в Киеве, а в городе Кривой Рог, 15 ноября 1950 года. А вот потом она действительно училась в Киеве и там же работала гидом в Интуристе. Странно, почему же она пишет по-немецки с ошибками?… В 75-м вышла замуж за архитектора Клауса фон Кёнигзедлера. Гм, похоже, что с КГБ она не была связана: разрешение на выезд к мужу в Германию она получила только в 78-м после многочисленных отказов. И это пока все. Вы говорите, она разводится? Да, выездные браки редко бывают прочными. Сейчас я внесу это дополнение в ее досье. Что у вас еще с собой, инспектор?
- Фотографии умершей женщины и увеличенная фотография Ады фон Кёнигзедлер с ее водительского удостоверения.
- Давайте их сюда!
Миллер разложил фотографии на свободном пространстве стола. Апраксина довольно долго молча их разглядывала, а потом подняла голову и сказала:
- Да, это очередное "русское дело", мой дорогой инспектор. Но еще раз скажу, что участвовать в нем я не буду. Мне, конечно, жаль самоубийцу, но копаться в ее белье я не намерена.
- Не смею настаивать. А можете вы мне сказать что-нибудь полезное, посмотрев на эти фотографии?
- Вы же знаете, инспектор, что у меня всегда найдется что сказать о человеке, если я вижу перед собой его фотографию.
- Вы считаете, что неизвестная погибшая тоже русская?
- Несомненно. Причем из России она выехала недавно. По фотографии вы можете без особого труда разыскать ее через организации, ведающие эмигрантами и политическими беженцами.
- Я тоже сразу заподозрил, что она русская. В номере отеля мы обнаружили меховой жакет из белки с русской этикеткой и теплый вязаный платок, тоже похожий на русский. И потом эта странная манера пить вино из стаканов для чистки зубов… А на чем вы строите свои предположения, графиня?
- Пока лишь на том, что у меня перед глазами, - Апраксина кивком указала на лежащие перед нею фотографии. - Вы обратили внимание на то, что лицо покойной накрашено?
- Да. И я еще удивился, почему она не сняла косметику перед сном, ведь разделась же она, прежде чем лечь?
- Ну, как раз это случается с молодыми женщинами довольно часто и совершенно независимо от их национальности. Им кажется, что чистотой кожи можно и пренебречь, если они по каким-то причинам торопятся в постель. С годами, когда этих причин становится все меньше, а морщин все больше, женщина приобретает привычку снимать грим перед сном, преодолевая любую усталость, - иначе она рискует утром обнаружить на своем лице новую морщинку. Но покойная находилась еще в том возрасте, когда морщина на лице не кажется страшней, чем царапина на сердце. С другой стороны, она уже не так молода, чтобы опыт не оставил следов на ее лице. Давайте поищем эти следы.
Инспектор, хорошо знавший методы Апраксиной, усмехнулся.
- Дорогая графиня, эту часть расследования я целиком перекладываю на ваши плечи, а сам с интересом послушаю выводы.
- Хорошо, смотрите и слушайте. Вот эти мелкие горизонтальные морщинки над внешними краями бровей, - Апраксина взяла из стаканчика карандаш и острием показала инспектору едва заметные линии на фотографии, - говорят о преданности, а проще говоря, о привычке "смотреть в рот". Может быть, это самоубийство из-за потерянной любви? Допустим, она замужем и узнала, что горячо любимый муж собирается ее оставить.
- Все можно предположить.
- Да, конечно, - на этом этапе расследования… Теперь обратите внимание на вот эти, почти не заметные, морщинки: они образуют два прямых угла над внутренними краями бровей вершинами к переносице. Я зову их "морщинами тревоги". Подобные морщины редко носят постоянный характер, разве что у законченных психопаток: обычно они резко и внезапно появляются на лице, скажем, во время стресса, а потом так же легко исчезают, если причина тревоги уходит. На этом лице они появились недавно и едва заметны. Теперь немного порассуждаем о ее гриме. Если это самоубийство в отместку за измену, тогда становится понятным, почему она оставила лицо накрашенным, собираясь принять яд. Может быть, она даже наложила перед самоубийством свежий грим.
- Это зачем же? - удивился инспектор.
- Из чувства мести, разумеется. Ей хотелось хорошо выглядеть, когда тот, кого она задумала наказать своей смертью, увидит ее в морге или в гробу. Довольно ребяческое чувство: вот он увидит и пожалеет обо мне, но будет поздно! Но не исключено, что причина даже и не в мужчине: так называемые "настоящие женщины" в любом возрасте способны всерьез задуматься над тем, как они будут выглядеть на смертном ложе.
- А вы тоже задумывались над этим, графиня? Ведь вы у нас самая что ни на есть "настоящая женщина".
- Ошибаетесь, инспектор. "Настоящими женщинами" в наше время принято называть особ суетных и земных, до старости озабоченных своей внешностью. Я этим никогда не грешила, у меня, слава Богу, других забот хватало. Но, уверяю вас, инспектор, в гробу и на Страшном суде я буду выглядеть не хуже других.
- Это как понять?
- Я приготовила себе наряд на погребение в соответствии с православной модой.
- ?!
- На смертный час у меня приготовлена рубаха, освященная в Иерусалиме на Гробе Господнем, в которой я до этого окуналась в Иордане, а также саван, расшитый монахинями греческого монастыря, - с молитвами и распятием.
- Ах, так!
- Да, именно так. Но вернемся к нашим фотографиям. О чем же нам говорят эти краски на лице покойной?
- Лично мне ровно ни о чем, - пожал плечами Миллер. - Я как-то никогда не понимал этой "живописи".
- Простите меня, дорогой инспектор, но вы и в настоящей живописи разбираетесь не очень. Признайтесь, втайне вы вообще недоумеваете, для чего это люди пачкают красками такую отличную вещь, как натуральный холст, а другие люди платят за испорченную материю деньги?
Инспектор ничуть не обиделся, только рассмеялся в ответ: его любовь к искусству начиналась и заканчивалась игрой на тромбоне в сводном духовом оркестре пожарных и полицейских.
- А теперь просто поверьте мне на слово, что макияж, как теперь принято говорить, или боевая раскраска женщин, - это тоже целое искусство, недоступное большинству мужчин; о пресловутом меньшинстве мы речи не ведем. Некоторые женщины владеют этим искусством как природным даром, а другие этому старательно обучаются. Когда такая женщина садится перед зеркалом, она превращается в настоящего художника. Это искусство порой бывает изящно, его произведения трогательно мимолетны, и оно имеет свою историю, восходящую к глубокой древности. Это едва ли не древнейшее из всех искусств. И как судьба художника почти всегда напрямую зависит от ценности созданного им произведения, так и судьба современной женщины часто находится в прямой зависимости от того, насколько она умеет превратить собственное лицо в произведение искусства.
Миллер внимательно слушал.
- Как вы считаете, инспектор, которая из двух женщин, чьи фотографии лежат сейчас перед нами, красивее - Ада Кёнигзедлер или Неизвестная? Будем пока так ее называть.
- Разумеется, госпожа фон Кёнигзедлер красивее. Это очень интересная дама.