Чем больше он старался не думать, тем труднее ему становилось. Наконец, застонав, он встал и раздернул занавески. За окнами было движение, там был солнечный свет и яркие краски. Тобела увидел канал, дорожку, ведущую на Ватерфронт. Портовые рабочие возвращались с работы; они шли по направлению к центру города, к стоянкам такси на Аддерли-стрит. Черные и цветные, в ярких, разноцветных комбинезонах. Они шли целенаправленно, торопливо, им не терпелось начать выходные - либо дома, либо в каком-нибудь злачном заведении. С семьей. Или с друзьями.
А вот его родные мертвы… Тобеле захотелось рывком распахнуть окно и закричать: "Черт побери вас всех! Мои родные мертвы!"
Он глубоко вздохнул, оперся ладонями о холодный подоконник и повесил голову. Ему необходимо поспать: так больше не может продолжаться.
Он отвернулся от окна и окинул комнату взглядом. Постель смята. Тобела аккуратно расправил простыни, разгладил их своими большими руками, натягивая до тех пор, пока не осталось ни единой складочки. Взбил подушки и аккуратно положил их в изголовье, одну рядом с другой. Потом сел на кровать и вынул из тумбочки телефонный справочник, нашел нужный номер и позвонил Боссу Мадикизе в "Желтую розу".
- Это Крошка - тот, кто ищет Джона Косу. Помнишь меня?
- Помню, брат мой.
Несмотря на то что вечер только начинался, в "Желтой розе" уже было шумно.
- Слышал что-нибудь?
- Ничего. Ничегошеньки.
- Держи ухо у земли.
- Держу, все время.
Он встал и открыл платяной шкаф. Стопка чистого белья на верхней полке уменьшилась, количество грязного белья росло - носки, трусы, брюки, шорты, все разложено отдельно.
Он вынул из чемодана два ведерка стирального порошка и смягчающее средство для воды и принялся сортировать белье по цветам. Такой ритуал сложился у него двадцать лет назад, с тех времен, когда он жил в Европе и должен был обходиться одним чемоданом вещей. Тогда он обязан был постоянно находиться в состоянии боевой готовности. Для этого требуются собранность и организованность. Потому что ему в любое время могли позвонить и отдать приказ. Тогда Тобела превратил стирку в игру: раскладывал одежду по цвету и улыбался, потому что это был апартеид - белое здесь, черное там, смешанные цвета отдельно; каждая группа боится, что цвет другой ее испачкает. Он всегда сначала стирал темное, потому что "здесь черные идут первыми".
Так он поступил и сейчас - просто но привычке. Намыливал, тер, споласкивал - раз, другой, выжимал почти досуха, пока не заныли мышцы. Развесил. Дальше шли цветные вещи, а белые подождут до последнего.
Утром надо позвонить в обслуживание номеров и попросить гладильную доску и утюг. Тогда он займется тем, что ему нравится больше всего, - будет гладить рубашки и брюки шипящим горячим утюгом, а потом развешивать их на плечики в гардеробе, идеально наглаженные или заглаженные стрелками.
Повесив последнюю выстиранную белую рубашку сушиться на спинку стула, Тобела нерешительно замер посреди комнаты.
Он не может здесь оставаться.
Нужно где-то протянуть время до вечера. Вечером он постарается снова заснуть. А до тех пор необходимо решить вопрос с женщиной.
Он сунул в карман брюк бумажник, взял электронный ключ-карточку, захлопнул дверь номера, спустился по лестнице и вышел на улицу. Завернул за угол Док-роуд, по которой еще шли рабочие. Всем не терпится поскорее начать отдыхать. Он шагал за группкой из пяти цветных мужчин; со стороны могло бы показаться, что он - один из них. Следом за рабочими завернул на Кун Стейтлер. Он подслушивал их болтовню: разговор был ни о чем, постоянно перескакивал с одного на другое.
Андре Марэ не была виновата в том, что операция едва не закончилась провалом. Она искусно исполняла роль одинокой женщины средних лет, проявив смутный интерес, когда с ней заговорил мужчина между винным рядом и прилавком с полуфабрикатами.
Позже она призналась, что представляла его себе более пожилым. А тому, кто с ней заговорил, было едва за тридцать. Он был высокий, чуть полноватый, с трехдневной щетиной на подбородке. Одет он был странновато - старомодный клетчатый пиджак, зеленая рубашка, пожалуй слишком яркая, нечищеные коричневые туфли. Не будь Андре Марэ сержантом полиции, она бы назвала такого человека воплощением безобидности. Но она прекрасно понимала, что, когда речь идет о преступниках, на внешность полагаться нельзя.
Видимо, родным его языком был африкаанс, потому что по-английски он говорил с характерным акцентом. Он вежливо спросил, не знает ли она, где продается молотый кофе, и она ответила: кажется, вон там.
Со смущенной улыбкой он поведал ей, что обожает свежесваренный кофе. Андре Марэ ответила, что обычно покупает растворимый, потому что дорогой кофе ей не по карману. Незнакомец ответил, что не может жить без чашечки свежесваренного кофе но утрам - как будто извиняясь, как если бы любовь к кофе была грехом.
- Я люблю итальянский помол, - добавил он.
Как она позднее объясняла Грисселу, в тот миг он ей даже понравился. В нем чувствовалась какая-то хрупкость, ранимость, которая легко находила отклик в женской душе.
Их тележки стояли рядом. В тележке Андре лежало десять-двенадцать покупок, его тележка была пуста.
- Неужели? - рассеянно откликнулась она, почти уверенная в том, что он - не тот, кого они ищут. Ей хотелось поскорее избавиться от него.
- Да, итальянский кофе очень крепкий, - сказал он. - Благодаря ему мне не хочется спать во время ночных дежурств. Я ведь служу в полиции - отряд особого назначения.
В голове у сержанта Марэ зазвенел сигнал тревоги. Она точно знала, что он лжет. Она сама служит в полиции и своего коллегу вычислила бы за километр, а новый знакомый совершенно точно полицейским не был.
- Вы полицейский? - спросила она, притворяясь, будто страшно поражена.
- Капитан Йохан Рейнеке, - представился он, протягивая довольно женственную руку и обнажая в улыбке лошадиные зубы. - А вас как зовут?
- Андре, - сказала она, чувствуя, как сердце забилось чаще.
Капитан? В отряде особого назначения нет капитанов! Интересно, почему он лжет?
- Андре, - повторил он, словно пытаясь запомнить.
- Мама хотела назвать ребенка в честь отца, но рожала только девочек.
Сержант Марэ уже привыкла к тому, что все удивляются ее имени. Правда, новый знакомый ни о чем ее не спрашивал. Ей с трудом удавалось сохранять спокойствие.
- Красивое имя. Мне нравится. Очень интересно. Чем вы занимаетесь, Андре?
- Да так, работаю в одной конторе… Ничего интересного.
- А ваш муж?
Она посмотрела ему в глаза и солгала:
- Я разведена.
При этом она опустила голову, как будто признавалась в чем-то постыдном.
- Ничего страшного, - сказал новый знакомый. - Я тоже разведен. Мои дети живут в Йоханнесбурге.
Она собиралась сказать, что ее дети уже выросли и живут отдельно - по легенде, которую составили они с Грисселом, но вдруг сзади послышался голос - довольно пронзительный женский голос:
- Андре!
Она обернулась через плечо и узнала женщину, Молли… фамилию забыла. Мать одноклассника одного из сыновей, такая вечно занятая, активная мамаша. Господи, подумала Андре, только ее здесь недоставало!
- Привет, - сказала Андре Марэ; заметив, что Рейнеке прищурился, она скорчила гримасу, пытаясь дать ему понять, что ей жаль, что их перебили.
- Как ты, Андре? Что ты здесь делаешь? Какое совпадение! - Молли подошла к ней с корзинкой в руке, не успев понять, что две тележки, стоящие рядом, что-то да значат. Потом она разглядела жесты стоящих рядом мужчины и женщины, и наконец до нее дошло. - Ах, извините, надеюсь, я вам не помешала?
Андре понимала, что должна избавиться от знакомой. Рейнеке стиснул кулаки; ему явно не по себе. Она была на волосок от провала, и ей очень хотелось сказать: "Да, ты очень мешаешь, уйди" или просто "Убирайся!". Но прежде чем она успела подобрать нужные слова, лицо Молли разгладилось и она воскликнула:
- Ой, вы, наверное, вместе работаете - вы тоже служите в полиции? - и протянула руку Рейнеке. - Я Молли Грин. Вы сейчас что, на задании?
Для Андре Марэ время словно застыло. Она видела протянутую руку, которую Рейнеке проигнорировал. Он медленно переводил взгляд с одной женщины на другую; она явственно услышала, как скрипят шарики у него в голове. Вдруг он с силой толкнул к ней тележку и что-то закричал. Тележка врезалась в Андре, сбив ее с ног.
Дико вскрикнула Молли.
Андре ударилась о полку с винами; бутылки упали и со звоном разбились об пол. Она села на пол, размахивая руками и пытаясь обрести равновесие, потом схватила сумочку и вытащила оттуда служебный пистолет. В голове крутилась мысль: надо предупредить Гриссела. Свободной рукой она поднесла ко рту маленький микрофон и прокричала:
- Это он, это он!
Рейнеке подбежал к ней откуда-то сзади; он выхватил пистолет у нее из руки. Андре попыталась встать, но поскользнулась в винной луже и снова упала, порезав локоть об осколок. Ее пронзила острая боль. Выгнув шею, она успела заметить, куда побежал преступник.
- Главный вход! - закричала она, потом поняла, что коллеги ее не слышат, и схватила микрофон. - Главный вход, остановите его! - кричала она. - У него мой пистолет! - Вдруг она увидела, что из предплечья у нее мощной струей хлещет кровь. Когда она подняла руку и осмотрела ее, то увидела, что порез глубокий - до кости.
Едва услышав крики Молли Грин, Гриссел и Клиффи вскочили и рванули с места. Клиффи не вписался в поворот и врезался в столик, за которым двое мужчин поедали суши.
- Извините, извините, - сказал Клиффи.
Он увидел, что Гриссел уже выхватил табельное оружие - Z-88. Прохожие испуганно расступались. Послышались крики. Они неслись ко входу в магазин. В наушниках послышался голос сержанта Марэ:
- Главный вход, остановите его!
Гриссел ворвался в магазин и, остановившись у входа, принялся оглядываться. Клиффи, пытаясь затормозить, поскользнулся на гладком полу. Перед самым столкновением с напарником Клиффи увидел подозреваемого в мешковатом пиджаке и с большим пистолетом в руках. Он остановился в десяти шагах от них и тоже замахал руками, пытаясь не упасть.
Но Клиффи и Гриссел уже столкнулись и повалились на землю. Прогремел выстрел; где-то прожужжала пуля.
Клиффи услышал, как выругался Гриссел, услышал чьи-то громкие, пронзительные крики.
- Извини, Бенни, извини.
Он оглянулся и увидел, что подозреваемый уже повернулся кругом и несется по направлению к эскалатору. Купидон и Кейтер с пистолетами в руках спускались по другому эскалатору, но они вскочили на тот, который шел вверх. На секунду ему стало очень смешно, как будто он видел сцену из старого фильма с Чарли Чаплином: двое полицейских изо всех сил бегут по ступенькам, но не двигаются с места. На их лицах странная смесь досады, серьезности, сосредоточенности - и полной уверенности, что они выставляют себя полными идиотами.
Гриссел уже вскочил на ноги и пустился вдогонку за подозреваемым. Клиффи тоже встал и побежал за ним, вверх по эскалатору, перескакивая длинными ногами через две-три ступеньки. Гриссел тем временем повернул направо и увидел, что беглец направляется к выходу на втором уровне. Услышав крики "Стой!", беглец обернулся. Его лицо было искажено гримасой страха. Он остановился и прицелился в инспектора. Прогремел выстрел, и Клиффи сбило с ног. Он влетел в витрину отдела мужской одежды и упал, запутавшись в брюках и пиджаках. Ему показалось, что пуля попала в грудь; опустив голову, он увидел дыру у самого сердца. Нет, он не может умереть сейчас. Гриссел обязательно придет на помощь. Клиффи перекатился на спину. Тело стало непослушным, голова кружилась. Правой рукой он отодвинул вешалку с костюмами; левая была неподвижна. Он увидел, как Гриссел хватает беглеца. Мужской манекен в плавках зашатался и рухнул. Красивой дугой пролетела в воздухе яркая летняя шляпка; откатилась в сторону вешалка с футболками. Клиффи наблюдал за тем, как Гриссел методично поднимает правую руку и опускает ее. Он догадался: инспектор избивает подозреваемого пистолетом. Брызнула кровь. Рука Гриссела методично двигалась: вверх-вниз. Бенни от этого будет легче; ему нужно спустить пар. Бей его, Бенни, бей его - этот ублюдок подстрелил меня…
Тобела Мпайипели ждал, пока загорится зеленый, на углу Аддерли и Рибек-стрит, когда снизу вдруг послышался голосок:
- Ты почему такой гру-устный?
Рядом стоял уличный мальчишка, уперев кулаки в худые, детские бедра. Сколько ему лет - десять, одиннадцать?
- Я что, правда выгляжу грустным?
- Ты похож на кота, который украл сметану. Дай денег на хлебушек!
- Как тебя зовут?
- А тебя?
- Тобела.
- Дай на хлебушек, Тобела.
- Сначала скажи, как тебя зовут.
- Мозес.
- Что ты сделаешь с деньгами?
- Я ведь сказал, зачем они мне!
К ним подошел малыш поменьше - тощий, сопливый, в одежде не по росту. Тобела инстинктивно вытащил из кармана носовой платок.
- Пять рандов, - сказал малыш, протягивая руку.
- Пошел ты, Рандалл, я первый его увидел.
Ему захотелось вытереть Рандаллу нос, но малыш проворно отскочил в сторону.
- Не трогай! - пискнул он.
- Я хочу вытереть тебе нос.
- Зачем это?
Хороший вопрос.
- Ты нам денег дашь? - спросил Мозес.
- Когда вы ели в последний раз?
- Дай вспомнить. Какой сейчас месяц?
Из за угла показалась еще одна фигурка - девочка с копной вьющихся спутанных волос. Она ничего не говорила, просто стояла с протянутой рукой, другой рукой придерживая расходящиеся полы большого рваного мужского пиджака.
- Да ладно, забей, - сказал Мозес. - Я тут главный.
- Вы родственники? - спросил Тобела.
- Мы-то откуда знаем? - удивился Мозес; двое других захихикали.
- Есть хотите?
- Мать твою, - вздохнул Мозес. - Вечно мне не везет. Вот глупый ниггер!
- Ты много ругаешься.
- Я ведь уличный, мать твою!
Он посмотрел на троицу. Мрачные, босые. Ясные, живые глаза.
- Я иду в "Шпору". Хотите со мной?
Дети ошеломленно молчали.
- Ну?
- Ты что, извращенец? - спросил Мозес, прищурившись.
- Нет. Я просто есть хочу.
Девочка ткнула Мозеса локтем в бок и вытаращила глаза.
- Нас из "Шпоры" выкинут, - сказал Рандалл.
- Я скажу, что вы - мои дети.
На секунду все трое затихли, а потом Мозес засмеялся: смех у него был громкий и резкий.
- Наш папочка! Ну надо же!
Тобела зашагал вперед.
- Так вы идете?
Только через десять-двенадцать шагов девчушка ухватила его за палец, да так и шла всю дорогу до "Шпоры" на Странд-стрит.
22
Она смотрела в окно невидящим взглядом.
- Сначала я думала, что режу себя из-за отца, - тихо сказала она и вздохнула, вспоминая. - Или из-за Вильюна. Я думала, что мне нравится мое ремесло и что у меня все идет неплохо. - Кристина повернулась и посмотрела на него, снова вернувшись в настоящее. - До меня не доходило, что я такая именно из-за того, чем занимаюсь. Тогда не доходило. Сначала мне нужно было избавиться от этой работы.
Священник медленно кивнул, но ничего не ответил.
- А потом, после Карлоса, все изменилось, - продолжала она.
Карлос позвонил ей рано, в начале десятого утра, и сказал, что хочет пригласить ее к себе на всю ночь.
- Карлос не хочет ссориться из-за денег. Три тысячи, идет? Но ты должна выглядеть сексуально, кончита. Очень сексуально - у нас официальный прием. Черное платье, но такое, чтобы были видны сиськи. Карлосу хочется похвастаться. В семь часов мои ребята за тобой заедут. - Он отключился.
Сначала она рассердилась, потом гнев куда-то улетучился. Она сидела на краю кровати, по-прежнему прижимая к уху мобильник. Она понимала всю бесплодность своего гнева, понимала, что злиться на него бесполезно.
К ней подошла Соня с куклой в руке:
- Мама, мы поедем кататься на велосипеде?
- Нет, милая, мы пойдем по магазинам.
Малышка радостно бросилась к себе в комнату, как если бы магазины были ее любимым занятием.
- Эй, ты!
Соня остановилась на пороге и лукаво дернула плечиком.
- Кто, я? - Она отлично знала свою роль.
- Да, ты. Пойди-ка сюда!
Соня затопала по ковру - по-прежнему в зеленой пижамке - и бросилась прямо в мамины объятия.
- Ты моя любовь, - начала Кристина, целуя дочку в шейку.
- Ты моя жизнь, - хихикнула Соня.
- Меня бросает в дрожь от твоей красоты!
- Ты мое небо, ты мой дом. - Девочка положила голову на грудь матери.
- Ты мой единственный рай, - сказала она, крепко обнимая дочку. - Иди одевайся. Будем покупать до упаду!
- Покупки до упаду?
- Покупки до упаду! Совершенно верно!
Три года и четыре месяца. Еще два года - всего два года, - и она пойдет в школу. Еще два года, и ее мать оставит свое ремесло.
Она записалась в салон красоты "Карлтон" на вторую половину дня и повела Соню в "Хип-хоп" на другой стороне Кэвендиш-сквер. Продавцы уделяли больше внимания хорошенькой девочке со светлыми кудряшками, чем даже ей самой.
Она стояла перед зеркалом в черном платье. Низкий вырез, короткая юбка, голая спина.
- Очень сексуально, - одобрительно заметил цветной продавец.
- Нет! - возразила Соня. - Мама очень красивая.
Все трое рассмеялись.
- Я беру его.
Для салона красоты было еще рано. Она повела дочку в магазин детской одежды.
- Теперь можешь выбрать платье для себя.
- Я тоже хочу черное.
- У них нет черных.
- Я тоже хочу черное!
- Черные платья только для взрослых, малышка.
- Я тоже хочу быть взрослой!
- Нет, не хочешь. Поверь мне.
Няня неодобрительно покосилась на ее наряд, когда она привела Соню.
- Не знаю, когда закончится мероприятие. Будет лучше, если она у вас переночует.
- Судя по платью, мероприятие закончится очень поздно.
Кристина сделала вид, что не слышала последнего замечания, и крепко обняла дочку.
- Веди себя хорошо. Утром мама за тобой приедет.
- Пока, мам!
Прежде чем за ней закрылась дверь, Кристина услышала Сонины слова:
- Моя мама очень красивая.
- Неужели? - кисло спросила няня.
То был странный вечер. На площадке рядом с домом в Кэмпс-Бэй, в самом доме и снаружи, у бассейна, собралось около шестидесяти гостей. Мужчины в смокингах. Блондинки в платьях с откровенными вырезами - длинноногие, в туфлях на высоченных каблуках. Красивые игрушки, подумала про них Кристина; они словно предметы мебели. Блондинки висли на руках у своих кавалеров, улыбались и молчали.
Она быстро поняла, чего ждет от нее Карлос. Увидев ее, он пришел в восторг.
- Ах, кончита, ты выглядишь идеально! - заявил он, когда она приехала.
Толпа была пестрой, как Организация Объединенных Наций: латиноамериканцы, китайцы или другие представители стран Дальнего Востока - низкорослые мужчины, пожиравшие ее глазами, усатые арабы в тогах - или как там они называют свои одеяния, - которые не обращали на нее внимания. Два немца, англичанин. Один американец.