Он протянул к жене руку, увидел, как дрожит рука. Алкоголь еще не до конца выветрился. Когда он попытался положить ей руку на плечо, она отстранилась. Только тогда он заметил, что губы у нее распухли и уже начинают приобретать багровый оттенок.
- Все кончено. Семнадцать лет! С меня хватит. У всякого терпения есть предел.
- Анна, я… это все виски, ты ведь понимаешь, я не собирался делать ничего плохого. Бога ради, Анна, ты ведь понимаешь, что вчера это был не я…
- Бенни, вчера ночью твой сын помог тебе встать со стула. Помнишь? Знаешь, что ты ему сказал? Ты помнишь, как ты ругался и богохульствовал, пока у тебя не закатились глаза? Нет, Бенни, ничего ты не помнишь - и не вспомнишь никогда. Знаешь, что он, твой сын, сказал тебе? Когда ты валялся с разинутым ртом и храпел, а от тебя разило спиртным? Знаешь? - Она готова была расплакаться, но сдерживалась.
- Что же он сказал?
- Он сказал, что ненавидит тебя.
Гриссел задумался.
- А Карла?
- Карла заперлась в своей комнате.
- Анна, я поговорю с детьми, я все исправлю. Они знают, что я пью из-за работы. Они знают, что на самом деле я не такой…
- Нет, Бенни.
Он уловил в ее голосе нотки какой-то обреченности, и сердце у него сжалось.
- Анна, не надо!
Она даже не взглянула на мужа. Кончиком пальца провела по вспухшей губе и отошла от него.
- Именно так я и говорила им всякий раз, оправдывая тебя: во всем виновата его работа. Он хороший отец, просто у него работа такая, вы должны понять. Но больше я тебе не верю. И самое главное, дети тебе больше не верят… Потому что это все-таки был ты, Бенни. Ты! Другие полицейские тоже каждый день сталкиваются с похожими вещами, но не напиваются в стельку. Они не орут, не ругаются, не ломают мебель и не бьют жен. Все кончено, Бенни. Окончательно и бесповоротно.
- Анна, я брошу пить, ты знаешь, я ведь уже бросал. Я могу бросить… Ты знаешь, что это в моих силах.
- Да, ты бросал, а как же… На сколько тебя хватило - на шесть недель? Да, шесть недель - твой личный рекорд. Но моим детям этого мало. Они заслуживают большего. Да и я… я тоже заслуживаю большего.
- Наши дети… Наши…
- Пьяница не может быть отцом.
Его затопила волна жалости к себе. Страх.
- Анна, я ничего не могу поделать! Я ничего не могу поделать! Я слаб, ты нужна мне. Прошу тебя, вы все мне нужны - без вас я не смогу жить!
- Ты нам больше не нужен, Бенни.
Она встала, и он увидел за ее спиной, на полу, два чемодана.
- Ты не можешь так со мной поступить! Это мой дом!
В его голосе послышались умоляющие нотки.
- Хочешь, чтобы мы пошли на улицу? Выбирай: либо ты, либо мы. Больше мы не будем жить под одной крышей. У тебя есть полгода, Бенни, - вот и все, что мы можем тебе подарить. Шесть месяцев на то, чтобы сделать выбор: мы или выпивка. Если сумеешь продержаться трезвым, можешь вернуться, но учти: полгода - твой последний шанс. С детьми можешь видеться по воскресеньям. Приезжай за ними, но только трезвый! Если от тебя будет пахнуть спиртным, я захлопну дверь перед твоим носом. В пьяном виде можешь даже не приходить - не трудись.
- Анна…
Он чувствовал, как в нем вскипают слезы. Не может она так с ним поступить; она понятия не имеет, как ему тяжело!
- Бенни, избавь меня от лишних разговоров. Я знаю все твои штучки. Мне вынести твои чемоданы или ты вынесешь их сам?
- Мне нужно принять душ, помыться… Я не могу выходить на улицу в таком виде.
- Значит, я вынесу твои вещи сама.
Анна кивнула, присела и взяла в каждую руку по чемодану.
Кабинет следователя был запущен, неухожен. Повсюду неаккуратными грудами валялись папки с делами. Скудная мебель была старой, а устаревшие плакаты на стенах тщетно призывали граждан способствовать профилактике правонарушений. Рядом криво висел портрет Табо Мбеки в узкой дешевой рамке. Пол был выложен убогой серой плиткой. В одном углу стоял неработающий вентилятор; на решетке, закрывающей лопасти, скопилась пыль.
Здесь явно пахло упадком.
Тобела сел на стул с серо синей обивкой; в одном углу обивка продралась, и сквозь нее торчал кусок пенополиуретана. Следователь стоял прислонившись к стене и смотрел в окно. Вид отсюда тоже открывался невеселый - на автостоянку. У следователя были узкие, покатые плечи; в козлиной бородке виднелись седые волосы.
- Я передал дело в Центральное управление уголовной полиции провинции. Они включили Косу и Рампеле в общенациональную базу данных. Как всегда происходит в таких случаях.
- Они в базе данных беглых преступников?
- Можно сказать и так.
- Большой объем у этой базы?
- Большой.
- Значит, их имена просто загнали в компьютер?
Детектив вздохнул:
- Нет, мистер Мпайипели. Туда загнали не только имена. Теперь в базе данных есть их фотографии, адреса, по которым они зарегистрированы, биографические сведения, данные о судимостях, имена и адреса родственников и знакомых. Их приметы разошлют по всей стране. Мы делаем все, что можем. У Косы есть родные в Кейптауне. Мать Рампеле живет здесь, в Умтате. Их обязательно навестят…
- Значит, вы едете в Кейптаун?
- Нет. Все необходимые справки наведет полиция Кейптауна.
- Что значит "наведет необходимые справки"?
- Мистер Мпайипели, мои коллеги сходят к родственникам Косы и спросят, нет ли у них сведений о нем.
- А они скажут: "Нет", и на этом все прекратится?
Следователь снова вздохнул - на сей раз глубже.
- Есть вещи, которые не в состоянии изменить ни вы, ни я.
- Раньше чернокожие говорили так об апартеиде.
- По-моему, здесь все-таки другое дело.
- Вы мне скажите, каковы шансы? Шансы, что вы их поймаете?
Следователь медленно оттолкнулся от стены, выдвинул стул, стоящий перед ним, и сел, сцепив пальцы рук. Он заговорил медленно, словно на него давил груз огромной усталости:
- Я могу сказать: да, шансы велики, но поймите меня правильно. Коса уже отбывал срок, полтора года за грабеж. Потом вооруженное нападение в гараже, стрельба, а теперь еще и побег. Он действует по схеме. И все развивается по спирали. Люди вроде него не останавливаются. Только их преступления становятся все более тяжкими. Именно поэтому я надеюсь, что мы скоро схватим его. Не могу обещать, что мы непременно поймаем их сейчас. Я понятия не имею, когда мы их схватим. Но мы обязательно, непременно схватим их, потому что они неизбежно нарвутся на неприятности.
- Как по-вашему, скоро это произойдет?
- Понятия не имею.
- Ну хоть приблизительно.
Следователь покачал головой:
- Не знаю. Девять месяцев? Год…
- Я не могу так долго ждать.
- Мистер Мпайипели, примите мои соболезнования, я понимаю, что вы сейчас чувствуете. Но вы должны помнить: вы - лишь одна жертва из многих. Взгляните на эти панки с делами. В каждом деле есть жертва. И даже если вы пойдете и побеседуете с НП, ничего не изменится.
- Кто такой НП?
- Начальник полиции всей провинции.
- Я не хочу беседовать с начальником полиции всей провинции. В данный момент я беседую с вами.
- Я уже объяснил вам, как обстоят дела.
Тобела махнул рукой в сторону документа, лежащего на столешнице:
- Мне нужна копия дела.
Следователь ответил не сразу. Он наморщил лоб, обдумывая вероятные последствия.
- Это запрещено.
Тобела понимающе кивнул:
- Сколько?
Глаза следователя смерили его оценивающим взглядом, словно определяя сумму. Потом следователь расправил плечи:
- Пять тысяч.
- Это слишком много, - сказал Тобела, вставая и поворачивая к выходу.
- Три.
- Пятьсот.
- На карту поставлена моя работа. За пять сотен я ее терять не согласен.
- Никто ничего не узнает. Вы в безопасности. Семьсот пятьдесят.
- Тысяча, - с надеждой произнес следователь.
Тобела развернулся кругом:
- Идет! Тысяча. Сколько времени нужно, чтобы сделать копию?
- Я смогу скопировать документ только вечером. Приходите завтра.
- Нет. Сегодня.
Следователь снова посмотрел на него - теперь его глаза уже не казались такими усталыми.
- К чему такая спешка?
- Где мы с вами встретимся?
Здешняя нищета была ужасна. Хижины из кусков фанеры и листов рифленого железа, вонь, от которой не было спасения, валяющийся повсюду мусор. Из пыли вверх тянуло парализующей жарой.
Миссис Рампеле выгнала из хижины четверых детей - двух подростков и двух дошкольников - и предложила ему сесть. Внутри было убрано, чисто, хоть и жарко; скоро под мышками у него выступили большие круги пота. На столе лежали учебники; на колченогом буфете были расставлены детские фотографии.
Она решила, что он из полиции, и Тобела не стал развеивать ее иллюзии. Она начала извиняться за сына, уверяла, что ее Эндрю не всегда был таким; он был хорошим мальчиком, но паршивец Коса сбил его с пути истинного. Как легко сбиться с пути, когда ни у кого ничего нет, даже надежды! Эндрю уехал в Кейптаун искать работу. Он закончил восьмилетку, а потом сказал, что не может позволить матери биться и дальше; мол, закончит школу позже. Работы не было. Нигде: ни в Ист-Лондоне, ни в Эйтенхейге, ни в Порт Элизабет, ни в Джеффри-Бэй, ни в Кписне, ни в Джордже, ни в Моссел-Бэй, ни в Кейптауне… Людей много, а работы мало. Время от времени он присылал ей немного денег; она не знала, как он их зарабатывал, но надеялась, что деньги не краденые.
Знает ли она, где Эндрю может быть сейчас? Есть ли у него знакомые в Кейптауне? Насколько ей известно, нет. Был ли он здесь?
Мать посмотрела ему прямо в глаза и ответила: нет, не был. Интересно, подумал Тобела, есть ли в ее словах хотя бы доля правды?
На могилу поставили надгробную плиту: "Пакамиле Нзулувази. Сын Мириам Нзулувази. Сын Тобелы Мпайипели. 1996–2004. Покойся с миром!"
Простая надгробная плита из гранита и мрамора стояла в зеленой траве у реки. Тобела прислонился к стволу перечного дерева и подумал: ведь здесь было любимое место мальчика. Сколько раз он наблюдал за сыном из окна кухни и видел его маленькое тельце - Пакамиле стоял на четвереньках, иногда просто смотрел на медленно текущую мимо коричневую воду. Иногда в руке у него была палочка; он царапал на песке буквы или узоры. Тогда Тобела недоумевал: о чем он сейчас думает? Когда ему казалось, что мальчик думает о матери, ему становилось очень больно, потому что здесь он ничего не мог поправить и исправить - и не мог исцелить его боль.
Время от времени он пытался поговорить с сыном о матери, но осторожно, потому что ему не хотелось бередить старую рану. Поэтому он спрашивал просто: "Ну, как ты, Пакамиле?", "Тебя что-то беспокоит?" или "Ты счастлив?" И мальчик отвечал со свойственной ему природной бодростью, что у него все хорошо, что он очень счастлив, потому что у него есть он, Тобела, и ферма, и коровы, и вообще все. Но Тобела всегда подозревал, что мальчик говорил ему не всю правду, что у него в душе имелось тайное место, куда он наведывался в одиночестве, чтобы погрустить о своей потере.
Мальчик прожил на свете восемь лет - за это время его бросил родной отец, а потом он лишился любящей матери.
Неужели таков может быть итог человеческой жизни? Неужели так правильно? Где-то там, наверное, на небе… Тобела поднял голову и задумчиво посмотрел в голубое небо. Там ли Мириам среди зеленых холмов? Вышла ли она встретить Пакамиле? Найдет ли Пакамиле там место, где можно поиграть? Найдет ли он там друзей, встретит ли любовь? Перемешаны ли там все расы, все народы - живут ли они в мире и согласии? Есть ли там вода, рядом с которой можно отдохнуть? И Бог, могучая темная фигура, величественная, с окладистой седой бородой и мудрыми глазами, Который приветствует каждого в Великом Краале объятием и добрым словом, но смотрит с великой болью на холмистые зеленые равнины на горестной Земле. Бог качает головой, потому что никто ничего не делает, потому что люди слепы и не понимают Его великой цели. Нет, не такими Он их создавал!
Тобела медленно поднялся по склону холма. Подойдя к дому, он обернулся.
Всюду, куда простирался взгляд, лежала его земля…
Но земля ему больше не нужна. Ферма стала для него обузой. Он купил ее ради Мириам и Пакамиле. Тогда ферма была символом, мечтой, новой жизнью - а сейчас она стала не чем иным, как вехой, напоминанием о несвершившемся, о том, чего больше нет. Что толку владеть землей, но не иметь ничего?
6
Из окна квартиры на втором этаже в Грин-Пойнте, если посмотреть под нужным углом, можно увидеть океан. Убитая женщина лежала в спальне, а инспектор уголовного розыска Бенни Гриссел стоял в гостиной и рассматривал фотографии на пианино. Вошли судмедэксперт и полицейский фотограф.
- Господи, Бенни, ну и видок у тебя! - заметил эксперт.
- На одной лести далеко не уедешь, - огрызнулся Гриссел.
- Что тут у нас?
- Женщина за сорок. Удушена шнуром от электрочайника. Следов взлома нет.
- Знакомая картина.
Гриссел кивнул.
- Способ тот же самый?
- Уже в третий раз.
- Да, - согласился Гриссел, - уже в третий раз.
- Твою мать! - выругался судмедэксперт. Если их предположения верны, значит, никаких отпечатков они не найдут. Все тщательно вытерто.
- Но эта еще совсем свеженькая, - заметил фотограф.
- Потому что ее уборщица приходит по субботам. Двух предыдущих мы обнаруживали только в понедельник.
- Значит, он работает в пятницу вечером.
- Похоже на то.
Когда оба сотрудника протискивались мимо него в спальню, судмедэксперт многозначительно потянул носом воздух и сказал:
- А пахнет тут не очень… - Потом он понизил голос и дружески добавил: - Бенни, тебе не помешает принять душ.
- Делай свое дело, мать твою!
- Я ведь просто так сказал, - пожал плечами эксперт и ушел в спальню.
Гриссел услышал, как сотрудники щелкнули крышками чемоданчиков и эксперт сказал фотографу:
- Сейчас я только таких баб и вижу голышом. Мертвых.
- Трупы, по крайней мере, с тобой не ругаются, - заметил фотограф.
Грисселу сейчас был нужен не душ. Ему срочно нужно было выпить. Куда он пойдет? Где сегодня будет ночевать? Куда запрячет бутылку? Когда он снова увидит детей? Как ему сосредоточиться на этом деле? В Си-Пойнте есть винный магазин; он открывается через час.
"Шесть месяцев на то, чтобы сделать выбор: мы или выпивка".
Интересно, как, по ее мнению, ему удастся сделать выбор? Особенно после того, как она его выставила - то есть поставила в еще более затруднительное положение. Она отвергла его…
"Если сумеешь продержаться трезвым, можешь вернуться, но учти: полгода - твой последний шанс".
Он не может их потерять, но и не пить он тоже не может. Он в дерьме, в полном дерьме. Как она не понимает - если у него не будет семьи, он не сможет бросить пить!
Зазвонил его сотовый.
- Гриссел слушает.
- Еще одна, Бенни?
Старший суперинтендент Матт Яуберт. Его начальник.
- Способ совершения преступления тот же самый, - доложил он.
- Хорошие новости есть?
- Пока нет. Он умный, сукин сын!
- Держи меня в курсе.
- Ладно.
- Бенни…
- Что, Матт?
- Как ты вообще?
Молчание. Он не мог лгать Яуберту - они слишком давно дружат.
- Бенни, приезжай, поговорим.
- Потом. Сначала здесь закончу.
Внезапно он понял: Яуберту что-то известно. Неужели Анна…
Она не шутила. На сей раз она даже позвонила Матту Яуберту.
Тобела поехал на мотоцикле в Алису к мастеру, который вручную изготавливает оружие. Как делали их предки.
В маленьком домике было темно; когда его глаза привыкли к скудному освещению, он рассмотрел ассегаи, стоящие в жестяных ведрах древками вниз, сверкающими лезвиями вверх.
- Зачем вам столько?
- Они для людей, которые ценят традиции, - ответил седобородый мастер, не переставая ошкуривать длинный сук - будущее древко. Наждачная бумага двигалась ритмично - вверх-вниз, вверх-вниз.
- Традиции, - повторил Тобела.
- Сейчас таких осталось немного. Да, немного.
- Зачем вы делаете еще и длинные копья?
- Они - тоже часть нашей истории.
Тобела повернулся к связке копий с более короткими древками. Пальцем провел по лезвию - он искал лезвие определенной формы, соответствующим образом сбалансированное. Выбрал одно, взвесил в руке, взял другое.
- Зачем вам ассегай? - спросил старик.
Он ответил не сразу, потому что его пальцы нащупали то, что он искал. Оружию в руке было удобно.
- Я иду на охоту, - сказал он.
Подняв голову, он увидел на лице старика выражение великого удовлетворения.
- Когда мне было девять лет, мама подарила мне на день рождения набор пластинок. В коробке было десять пластинок и книжка с картинками с изображением принцесс и добрых фей. Там были и сказки. И в каждой был не один конец, а целых три или четыре. Я точно не знаю, как там все работало, но всякий раз, когда пластинку ставили на проигрыватель, игла перескакивала на одно из окончаний. Сказки рассказывала женщина. По-английски. Если конец оказывался несчастливым, я ставила пластинку заново, пока сказка не заканчивалась так, как надо.
Она сама не знала, почему вдруг вспомнила об этом. Священник ответил:
- Но в жизни все не так, правда?
- Да, - согласилась Кристина, - в жизни не так.
Он помешал сахар в чашке. Она сидела, держа чашку с блюдцем на коленях. Перед тем как взять чай, она опустила обе ноги на пол. Сцена напомнила ей виденную когда-то пьесу: женщина и священник в его кабинете пьют чай из тонких белых фарфоровых чашек. Все так обыденно. Она могла бы быть его прихожанкой: невинная девушка ищет наставлений. Может, спрашивает совета, за кого ей выйти замуж? За какого-нибудь молодого фермера… Он смерил ее отеческим взглядом, и Кристина поняла: "Я ему нравлюсь, он считает меня красивой".
- Мой отец был военным, - начала она.
Хозяин отпил маленький глоток чаю - проверить, не горячий ли.
- Он был офицером. Я родилась в Апингтоне; тогда он был капитаном. Мать сначала была домохозяйкой. Потом она стала работать в адвокатской конторе. Иногда он надолго уезжал в командировки на границу, но то время я помню смутно, потому что тогда я была еще маленькая. Я старшая; брат Герхард родился через два года после меня. Кристина и Герхард ван Роин, дети капитана Рыжика и Марти ван Роин из Апингтона. Прозвище Рыжик он получил не из-за цвета волос. Просто в армии такой обычай: там всем дают клички. Мой отец не был рыжим. Он был красивый, черноволосый, зеленоглазый - глаза я унаследовала от него. А волосы - от мамы, поэтому я, наверное, рано поседею; блондинки седеют рано. У них сохранились фотографии со свадьбы; тогда мама тоже носила длинные волосы. Но позже она постриглась. Говорила, что с длинными волосами жарко, но мне кажется, она коротко постриглась из-за отца.