Священник не сводил глаз с ее лица и губ. Интересно, на самом ли деле он ее слушает? Видит ли он ее такой, какая она есть на самом деле? Вспомнит ли он об этом потом, когда она расскажет ему о своей грандиозной афере? На секунду она замолчала, поднесла чашку к губам, отпила глоток чаю и, как бы оправдываясь, сказала:
- На то, чтобы все вам рассказать, уйдет немало времени.
- Вот уж чего у нас тут в избытке, - спокойно ответил он. - Времени у нас хватает.
Гостья указала на дверь:
- У вас семья, а я…
- Они знают, что я здесь, и знают, что такая у меня работа.
- Может, мне стоит прийти еще раз завтра…
- Рассказывайте, Кристина, - мягко сказал он. - Снимите тяжесть с души.
- Вы уверены?
- Совершенно уверен.
Она скосила глаза на чашку. Осталось еще много - почти половина. Кристина подняла ее, в два глотка допила чай, поставила чашку на блюдце, а чашку с блюдцем - на поднос на столе. Потом снова поджала под себя ногу и скрестила руки на груди.
- Не знаю, когда все пошло не так, - сказала она. - Мы жили как все. Ну, может, не совсем как все, потому что отец был военным и в школе мы были на хорошем счету. Когда наши самолеты, "флосси", вылетали к границе, весь городок знал: наши отцы летят сражаться с коммунистами. Тогда к нам было особое отношение. Мне это нравилось. Но в остальном мы ничем не отличались от других. Мы с Герхардом ходили в школу, а вечером дома нас ждала мама; мы делали уроки и играли. По выходным ходили по магазинам, устраивали пикники, жарили мясо и колбаски на решетке, ходили в гости и в церковь, а на Рождество ездили в Хартенбос. Ничего необычного в нас не было. Ни когда мне было шесть, ни когда восемь и десять, я не вспоминаю ничего из ряда вон выходящего. Папой я восхищалась. Помню, как от него пахло по вечерам, когда он приходил домой и обнимал меня. Он называл меня своей большой девочкой. У него была красивая форма со сверкающими звездами на плечах. А мама…
- Ваши родители еще живы? - вдруг перебил ее священник.
- Отец умер, - ответила Кристина с таким видом, что сразу делалось понятно: дальше она развивать эту тему не намерена.
- А мать?
- Я очень давно ее не видела.
- Вот как?
- Она живет в Моссел-Бэй.
Священник ничего не ответил.
- Ей все известно. Она знает, чем я занимаюсь.
- Но так было не всегда?
- Да.
- Как она узнала?
Она вздохнула:
- Это часть моей истории.
- Вы думаете, она вас оттолкнет? Потому что теперь ей все известно?
- Да. Нет… Мне кажется, она чувствует себя виноватой.
- Из-за того, что вы стали проституткой?
- Да.
- А в том действительно есть ее вина?
Кристина больше не могла сидеть спокойно. Вскочила, подошла к стене, словно желая увеличить расстояние между собой и священником. Потом подошла к стулу и схватилась руками за спинку.
- Может быть.
- В самом деле?
Она опустила голову, и длинные волосы закрыли ее лицо. Так, неподвижно, она постояла некоторое время.
- Мама была красивая, - заговорила она наконец, поднимая голову и убирая руки со спинки стула. Она шагнула вправо, к стеллажу, и стала невидящим взглядом рассматривать книги. - На медовый месяц они ездили в Дурбан. Фотографировались там… Она могла бы выйти за любого. У нее была красивая фигура. Лицо… такое милое, такое нежное. И на всех фотографиях она смеялась. Иногда мне кажется, тогда она смеялась в последний раз.
Она повернулась к священнику, опершись плечом о стеллаж, одной рукой ласково проводя по книжным корешкам.
- Должно быть, маме приходилось нелегко, когда отец уезжал. Но она никогда не жаловалась. Когда она узнавала, что он возвращается, она делала генеральную уборку - прибиралась в доме. Называла это "весенней уборкой". Но сама она никогда не прихорашивалась. Одевалась чисто, аккуратно, но все меньше и меньше пользовалась косметикой. Ее платья становились все бесформеннее, и цвета стали какие-то серые, невзрачные. Она коротко обрезала волосы. Знаете, как бывает, когда видишь человека каждый день, - какие-то важные перемены не замечаешь.
Она снова скрестила руки на груди, словно обнимала себя.
- Церковь… наверное, с нее-то все и началось. Однажды отец вернулся из очередной командировки и заявил: мы меняем церковь. Будем ходить не в Голландскую реформатскую церковь на базе, а в одну местную церковь… Воскресные службы проходили в актовом зале местной начальной школы. Там обращенные размахивали руками, падали ниц… Нам с Герхардом даже нравилось бы, не будь отец так серьезно настроен… Вдруг у нас в доме стали соблюдать религиозные обряды, и отец каждый день произносил длинные молитвы о том, чтобы из нас изгнали сидящих в нас демонов. Он всерьез заговорил о выходе в отставку - собирался заняться миссионерской деятельностью. Весь день он ходил с Библией, не с маленькой армейской, а с большой. Он словно попал в порочный круг; армейское начальство сначала отнеслось к нему с пониманием, но потом он начал молиться, чтобы Бог изгнал демонов из полковника и бригадного генерала, и сказал, что Господь отверз для него врата. - Кристина покачала головой. - Наверное, маме было тяжело, но она не возражала. - Она снова села. - Она ничего не говорила даже после того, как он взялся за меня.
7
В Кейптаун Тобела приехал в пикапе, потому что мотоцикл был бы слишком заметен. Чемодан лежал рядом, на пассажирском сиденье. Он ехал через Порт Элизабет и Книсну. По пути смотрел на горы и леса и, как всегда, думал: интересно, как они выглядели тысячу лет назад, когда здесь жили только койсанские племена, а в густых зарослях трубили слоны. За Джорджем он увидел дома богачей; они прятались среди дюн, похожие на разжиревших клещей; казалось, их хозяева соревнуются - у кого лучший вид на море. Большие дома почти весь год пустовали - в них приезжали, наверное, всего на месяц, в декабре. Тобела вспомнил о хижине миссис Рампеле из рифленого железа на выжженной солнцем равнине в пригороде Умтаты, где в двух комнатах ютится пять человек. Да, поистине, его страна - страна контрастов!
Но разительные контрасты - не повод для оправдания гибели ребенка. Тобела подумал: может быть, Коса и Рампеле тоже ехали в Кейптаун по этой дороге.
Моссел-Бэй, Свеллендам, мост через реку Бреде, Каледон. Наконец, ближе к вечеру, он добрался до перевала Сэра Лоури. Далеко внизу раскинулся Кейптаун; нависшее над Столовой горой солнце слепило глаза. Тобела не испытал радости возвращения домой, потому что воспоминания, которые навевало это место, лежали на его душе тяжелым бременем.
Он доехал до Пэроу. Насколько он помнил, на Фортреккер-роуд был небольшой отель "Нью Президент". Там постояльцам, вне зависимости от их цвета кожи и вероисповедания, не задавали лишних вопросов. Там легко сохранить инкогнито.
Оттуда он и начнет.
Гриссел стоял перед зданием на Бишоп-Лэвис, где располагался отдел особо тяжких преступлений уголовной полиции, и обдумывал, какие у него есть варианты.
Можно вытащить из багажника чемодан, пронести его мимо Мэйвис из приемной, завернуть за угол, пройти по коридору и войти в просторную душевую, оставшуюся в наследство после размещавшейся здесь прежде полицейской школы. В душевой можно помыться, почистить зубы, побриться перед запотевшим зеркалом и переодеться в чистое. Но тогда через полчаса все до одного полицейские на полуострове будут знать, что жена выгнала Бенни Гриссела из дома. В полиции слухи распространяются быстро.
Еще можно подняться наверх как есть - вонючим, в мятой одежде - и оправдаться тем, что он, мол, всю ночь работал. Тогда он на некоторое время сохранит лицо - но только на некоторое время.
В ящике его стола спрятана бутылка "Джека Дэниелса"; еще у него есть три упаковки освежающих пастилок "Клоретс" - два глотка виски от нервов, две пастилки для свежего дыхания, и он как новенький. Господи, только почувствовать, как коричневая жидкость стекает по горлу, - прямо как в рай попадаешь! Гриссел громко захлопнул багажник. К черту душ; он лучше знает, что ему нужно.
Он шагал быстро; внезапно на сердце у него полегчало. Иди ты к черту, Анна! Не имеет она такого права - выкидывать его из собственного дома! Он пойдет к какому-нибудь адвокату-крючкотвору, который знает все буквы закона. Да, он зарабатывает на хлеб как умеет - пусть и пьет; какое она имеет право вышвыривать его вон? Он заплатил за дом, за мебель, за стол, за стулья! Гриссел поздоровался с Мэйвис, повернул за угол, поднялся по лестнице, шаря в кармане в поисках ключа. Руки у него дрожали. Он отпер дверь, закрыл ее за собой, обошел рабочий стол, выдвинул нижний ящик, поднял "Уголовно-процессуальный кодекс" и нащупал прохладное стекло. Вытащил бутылку и отвинтил колпачок. Пора смазать внутренности: индикатор уровня масла на нуле. Он ухмыльнулся, радуясь своей сообразительности. Тут открылась дверь. На пороге стоял Матт Яуберт; лицо его искажала гримаса отвращения.
- Бенни!
Он застыл, точно пригвожденный к месту; горлышко бутылки находилось в пятнадцати сантиметрах от облегчения.
- Ну тебя, Матт!
Матт закрыл за собой дверь.
- Бенни, убери это дерьмо.
Гриссел не шевельнулся. Он не мог поверить в такую неудачу. Счастье было так близко!
- Бенни!
Бутылка дрогнула, как и все его тело.
- Ничего не могу поделать, - тихо сказал он, не в силах взглянуть Яуберту в глаза.
Старший суперинтендент подошел и вынул бутылку из его руки. Бенни нехотя выпустил ее.
- Отдай колпачок!
Бенни с мрачным видом протянул Матту колпачок.
- Сядь, Бенни.
Он сел, и Яуберт опустил бутылку. Потом подался вперед; ноги у него не сгибались, руки были скрещены на груди.
- Что с тобой происходит?
Что толку было отвечать?
- Значит, теперь ты еще бьешь женщин и пьешь натощак?
Значит, она все-таки позвонила Яуберту. Вышвырнуть его из дома недостаточно - Анне нужно было унизить его еще и на работе.
- Господи, - без всякого выражения произнес он.
- Что "господи", Бенни?
- Да брось ты, Матт, что толку в болтовне? Чему она поможет? Мне крышка. Ты это знаешь, и Анна знает, и я знаю. Что еще можно сказать? Мне извиниться за то, что я еще жив? - Он подождал ответа, но ответа не последовало.
Молчание повисло в кабинете; Грисселу вдруг ужасно захотелось понять, найдет ли он у друга хоть каплю сочувствия. Он осторожно поднял голову и столкнулся с бесстрастным взглядом Матта. Яуберт медленно прищурился; лицо его залил красноватый румянец. Гриссел понял, что начальник вне себя, и отступил. Яуберт, не говоря ни слова, схватил его за горло и за плечо, выдернул из кресла и толкнул к двери.
- Матт, - сказал он, - да в чем дело-то?
Хватка у старшего суперинтендента была крепкая.
- Заткнись, Бенни! - прошипел Яуберт, толкая его вниз по лестнице.
В пустоте его шаги звучали особенно гулко. Когда они добрались до первого этажа, до приемной, где сидела Мэйвис, Яуберт положил ему руку на плечо. Потом они вышли на улицу, где ярко светило солнце. Никогда раньше Яуберт не был с ним груб. Их подошвы зашаркали по гравию; они подошли к машине старшего суперинтендента. Бенни снова сказал: "Матт!" - потому что все его нутро сопротивлялось нажиму. Никогда раньше такого с ним не случалось. Яуберт ничего не ответил. Он рывком распахнул дверцу машины, втолкнул Гриссела в салон и захлопнул дверцу.
Потом Яуберт обошел машину с другой стороны, взгромоздился на водительское сиденье и повернул ключ в замке зажигания. Завизжали шины; они выехали со стоянки. Визг как будто высвободил кипевший в Яуберте гнев.
- Мученик хренов! - выплюнул он с выражением крайнего презрения. - Я застал тебя с бутылкой в руке! И это все, на что ты способен? Изображать мученика? Ты пьешь, бьешь жену, но, оказывается, жалеешь только себя! Бенни, господи ты боже мой! Мы с тобой работаем вместе четырнадцать лет, целых четырнадцать лет, но я ни разу не видел человека, который способен так поломать себе жизнь без всякой помощи извне! Ты ведь мог бы уже стать начальником полиции, мать твою, а где ты сейчас? Тебе сорок три, а ты все еще инспектор - и жажда у тебя как у пустыни Сахары! Ты бьешь жену, а потом пожимаешь плечами и говоришь: "Я ничего не могу поделать, Матт". Бьешь жену, надо же! Откуда у тебя это? С каких пор? - Яуберт отчаянно жестикулировал; изо рта брызгала слюна. Мотор ревел на высоких оборотах. - Тебе, значит, жаль, что ты еще жив?
Они направлялись к Фортреккер-роуд. Гриссел посмотрел вперед. Рука еще помнила приятную округлость бутылки. Он снова ощутил жажду внутри.
Успокоившись, он сказал:
- Вчера я ударил ее в первый раз.
- В первый раз? Да что ты говоришь! Как будто оттого, что ты ударил ее только в первый раз, что-то меняется! Ты полицейский, Бенни. Ты прекрасно понимаешь, мать твою, что это не довод. И потом, ты врешь! Она говорит, что уже несколько месяцев как начала тебя бояться. Три недели назад ты толкнул ее, но был слишком пьян, и тебе не удалось повалить ее на пол. А дети, Бенни? Что ты с ними-то творишь? Твои дети вынуждены смотреть, как их алкаш отец возвращается домой в стельку пьяный и бьет их мать? Мне бы надо посадить тебя в "обезьянник", а твоей жене - подать на тебя иск, но в результате пострадают твои дети. А что ты делаешь сейчас? Она вышвыривает тебя из дома, а ты хватаешься за бутылку. Выпивка, Бенни, только выпивка - больше ты ни о чем думать не способен. Что, мать твою, происходит в твоей башке? Что случилось с твоими мозгами?
На секунду ему захотелось ответить, закричать: "Не знаю, не знаю, мне просто этого хочется, не знаю, как я дошел до жизни такой, оставь меня в покое!" Вопросы Матта были ему отлично знакомы, и он знал ответы - все бессмысленно, никакой разницы. Он ничего не сказал.
На Фортреккер-роуд стоял плотный поток машин; на светофоре горел красный сигнал. Яуберт от досады хлопнул по рулевому колесу. Куда Матт его везет?
Старший суперинтендент возмущенно выдохнул воздух.
- Бенни, знаешь, о ком я часто вспоминаю? Можно сказать, каждый день… - Он как будто немного оттаял, помягчел. - О человеке, который был моим другом. О молодом сержанте, которого перевели из участка в Пэроу. Он был совсем неопытный, но очень энергичный. Он утер нос всему тогдашнему отделу убийств и ограблений, показал тамошним спесивым детективам, как надо работать. Я вспоминаю паренька из Пэроу - где он, куда пропал? Я еще помню весельчака, остроумца, который не лез за словом в карман. Он был легендой. Бенни, ты был прекрасен; у тебя было все! Твоему нюху все завидовали; все тебя уважали. Перед тобой лежало будущее. Но ты убил его. Пропил, спустил в унитаз!
Молчание.
- Сорок три. - Яуберт снова начал распаляться. Он обгонял одну машину за другой. На следующем перекрестке снова загорелся красный. - А ты еще такой пацан!
В машине повисло неловкое молчание. Гриссел больше не смотрел, куда они едут; он думал о бутылке, которая совсем недавно была так близко. Никто не способен его понять; для этого надо побывать в его шкуре. Надо знать, что такое "потребность". В прежние времена Яуберт тоже пил, развлекался, но он никогда не был в его шкуре, в шкуре Гриссела. Он не знает, что такое настоящая жажда; вот почему он его не понимает. Когда Бенни снова поднял голову, они были уже в Бедьвиле, на улице Карла Кронье.
Яуберт повернул за угол; он вел машину уже не так быстро. Они въехали в парк. Под деревьями стояли скамейки. Яуберт притормозил у обочины.
- Пошли, Бенни! - скомандовал он, вылезая.
Что они здесь делают? Гриссел медленно открыл дверцу.
Яуберт широким шагом шел впереди. Куда они идут - может, Матт хочет зайти подальше и избить его? Ну и чему это поможет? Над ними по шоссе № 1 проносились машины, но никто ничего не видел. Гриссел нехотя поплелся следом.
Яуберт остановился между деревьями и на что-то показал пальцем. Когда Гриссел поравнялся с ним, он увидел на земле человеческую фигуру, накрытую грудой газет, расплющенными картонными коробками и невообразимо грязным одеялом.
- Бенни, знаешь, что это такое?
Услышав человеческий голос, фигура шевельнулась. Из-под газеты показалось чумазое, заросшее лицо с маленькими голубыми запавшими глазками.
- Ты его знаешь?
- Конечно знаю, - сказал Гриссел. - Его кличка - Старый Ханжа.
- Здорово! - крикнул Старый Ханжа.
- Нет, - покачал головой Яуберт. - Познакомься с Бенни Грисселом.
- Бить будете? - спросил нищий.
Рядом с его гнездом стояла ржавая тележка из супермаркета. В ней лежал сломанный пылесос.
- Нет, - ответил Яуберт.
Старый Ханжа подозрительно покосился на стоящего перед ним крепыша.
- Я вас знаю?
- Вот твое будущее, Бенни. Вот каким ты станешь через полгода-год.
Бродяга протянул к ним сложенную чашечкой ладонь:
- У вас найдется десять рандов?
- Зачем?
- На хлеб.
- Ага, на хлеб. В жидком виде, - кивнул Яуберт.
- Вы, наверное, псих. - Бездомный расхохотался, обнажив беззубый рот.
- Старый Ханжа, где твои жена и дети?
- Давно это было… Ну, хоть один ранд. Или пять!
- Скажи ему, Ханжа. Расскажи, чем ты занимался раньше.
- Я был нейрохирургом. Какая разница?
- Ты этого хочешь? - Яуберт повернулся к Грисселу. - Ты таким хочешь стать?
Грисселу нечего было ответить. Он видел перед собой только руку Старого Ханжи - грязную лапу. Яуберт повернулся и зашагал к машине.
- Погодите, - сказал бродяга. - Чего он хотел-то?
Гриссел смотрел вслед Яуберту, а тот уходил. Нет, Матт вовсе не собирался бить его. Он проделал такой долгий путь ради детского урока нравственности. На секунду в душе Гриссела шевельнулась нежность к своему другу-здоровяку. Вдруг он кое-что сообразил, повернулся и спросил:
- Вы были полицейским?
- Я что, похож на идиота?
- Кем вы были?
- Санитарным инспектором в Милнертоне.
- Санитарным инспектором?
- Приятель, помоги голодному. Два ранда!
- Санитарным инспектором, - повторил Гриссел. В нем медленно вскипал гнев.
- Постой-ка, - сказал Старый Ханжа. - Я тебя вроде помню. Ты не из ресторана "Шпора"?
Гриссел развернулся и поспешил вдогонку за Яубертом.
- Он был санинспектором! - крикнул он.
- Ладно, дружище, хоть один ранд! Что такое один ранд между друзьями?
Старший суперинтендент уже уселся на водительское место и взялся за руль. Гриссел перешел на бег.
- Так нечестно! - закричал он прямо в окошко. - Нечестно сравнивать меня с каким-то жалким санинспектором!
- Все честно. Я сравниваю тебя с придурком, который не может бросить пить.
- Матт, а ты спрашивал его, почему он пьет? Ты его спрашивал?!
- Ему уже все равно.