Он не случайно акцентирует внимание на кассетах, потому что их исчезновение подтверждает его предположение, будто покойник одолжил магнитофон вместе с кассетами тому же человеку, кто сделал ему укол морфия.
- А провод? Одолжил магнитофон с кассетами, а провод от магнитофона не дал?
- Очень просто - тому, кому он отдал магнитофон, провод был не нужен. Вероятно, у него у самого имелся дома такой провод.
Я и тут не оспариваю прокурора. Просто я сейчас вроде счетно-вычислительного устройства, которое для начала заглатывает без разбора все данные, все точки зрения, всю информацию… Я их заглатываю, накапливаю, чтобы потом, когда придет время, все переработать, переварить, выдать окончательный ответ.
- А исчезновение фотографии как вы объясняете?
- Пункт "в"?.. Очень просто, возвратил ее своей девушке. Вполне объяснимый поступок нашего субъекта, - ораторствует прокурор со все возрастающим красноречием. - Вы были когда-нибудь влюблены? Расставались когда-нибудь с любимой девушкой? Вспомните - в юности этот факт вырастает до размеров катастрофы. "Верни мне мои письма! - требует она. - И фотографии тоже!"
Что ж, немалый жизненный опыт у моего коллеги по расследованию…
Мне приходится волей-неволей тоже несколько драматизировать свою позицию:
- А знаете ли вы, милостивый государь, откуда я был похищен вчера и доставлен сюда? Знаете ли вы, что из-за этой истории моя собственная девушка готова тоже вернуть мне мои письма и фотографии! Возьмите у меня это дело! Мое будущее семейное счастье - в ваших руках!
Но он лишь снисходительно улыбается во весь рот и ищет, где бы погасить докуренную сигарету. В конце концов героически гасит ее пальцами, а окурок заворачивает в бумажку. На месте происшествия ничего постороннего оставлять нельзя.
- Мне очень жаль, капитан, - разводит он, посмеиваясь, руками. - Мне вовсе не безразлично ваше семейное счастье, но я не могу затребовать обратно это дело. Увы, нам придется вместе составить протокол, дополнить показания Лукреции Будеску, опа их подпишет, и до окончательного выяснения всех обстоятельств дело останется у вас…
Но мое раздражение уже улеглось, теперь и мне хочется поскорее уйти с этого чердака и приняться за дело.
- А вас не интересует, почему именно я не хочу затребовать обратно это дело? - спрашивает меня в упор Бериндей. Наша беседа ему пришлась, видимо, по вкусу. - По трем мотивам, - говорит он почти торжественно, - а) наличие ампулы с морфием; б) исчезновение магнитофона; в) исчезновение фотографии… - и громко хохочет.
Что ж, посмеюсь и я, хоть мне вовсе не до смеха.
- Не собираетесь ли вы засесть за полицейский роман в духе Агаты Кристи? - подтруниваю я над ним в свою очередь.
- Почему именно в духе Кристи? - оскорбляется прокурор.
- Вы используете одни и те же факты для доказательства противоположных истин. Но в манере Агаты Кристи есть один порок. Стоит прочесть две-три ее книги, и ты уже догадываешься, как будут вести себя герои в следующей.
Не знаю отчего, но во мне вдруг возникает неодолимое желание вновь посмотреть на портрет возлюбленной Кристиана Лукача. Я подхожу к столу, на котором лежит папка с рисунками, и открываю ее как раз на портрете Петронелы. Любуясь ее лицом, я задаю самому себе вопрос: "Он рисовал ее по памяти, или же модель была у него перед глазами?.." На этот раз я замечаю в углу рисунка едва различимую подпись художника и дату, когда он сделал его: 23 октября. Любопытно! Всего за четыре дня до трагической развязки!
Прокурор, глядя на портрет из-за моего плеча, не удерживается:
- До чего же хороша!
- Может быть, модель на самом дело вовсе не так красива… Глаза влюбленного имеют обыкновение видеть действительность сильно приукрашенной…
- Не знаю, я в этом не судья… - признается прокурор. - Вам еще предстоит беседовать с ней, вот вы и сможете убедиться сами.
Неожиданно тишину, царящую вокруг, нарушает какой-то шум. Я резко оборачиваюсь к двери - она закрыта. Бериндей хочет что-то сказать, но я останавливаю его жестом.
У меня такое впечатление, что кто-то подкрался к двери.
- Вы ничего не слышали? - спрашиваю я прокурора шепотом и, не дожидаясь его ответа, в два прыжка бросаюсь к двери, распахиваю ее, выскакиваю на лестницу. Я не ошибся: слышно, как кто-то сбегает по ней. Я кидаюсь за ним, ничуть не сомневаясь, что это тот же человек, который подходил только что к двери мансарды. На лестнице никого нет. Я сбегаю во двор, выглядываю на улицу - никого… Ничего подозрительного. Неужто мне все это померещилось? Я стою некоторое время у ворот, затем возвращаюсь обратно. Что подумает теперь обо мне прокурор? Что мне уже чудятся привидения? Но я нахожу его спокойно покуривающим, все еще рассматривающим портрет Петронелы Ставру.
- Вы ничего не слышали?
- Я несколько туговат на ухо, так что мог ничего и не услышать, - пожимает плечами прокурор.
Хоть не смеется надо мной, и на том спасибо..
- Пошли, - торопит он. - Пора.
Я завязываю папку с рисунками и бережно кладу ее на место.
- Да… - соглашаюсь я. - Идемте. Надеюсь, что доктор Патрике завершил свои труды. Экспертиза и решит, закрываем мы дело или нет.
Он согласно кивает. Бегая вниз и вверх по этой крутой лестнице, я здорово запыхался. Неужто обманул меня мой слух? А почему бы, собственно, и нет? Почему это я не могу ошибиться?..
Мы выходим. Прокурор, зажав сигарету в уголке губ, собирается вновь опечатывать дверь. И тут я вспоминаю об уборной на лестничной площадке, несколькими ступеньками ниже. Я подхожу к двери, берусь за ручку, но изнутри слышится женский голос:
- Занято! Не ломитесь!
Прокурор Бериндей успел опечатать мансарду. Мы спускаемся, и, когда у двери комнаты Лукреции Будеску я хочу остановиться, прокурор решительно берет меня под руку:
- Оставьте ее в покое, пусть бедняжка придет в себя. Идемте сейчас к нам, в прокуратуру.
Мне, собственно говоря, нечего ему возразить. Идти, так идти. На нижней площадке лестницы я замечаю еще один клозет, но только уже в прокуратуре мне приходит в голову простейшая догадка: а не там ли, в уборной, спрятался тот, за кем я гнался по лестнице? Увидев мое огорченное лицо, прокурор любопытствует:
- Чем это вы огорчены, уважаемый?..
Я не отвечаю ему. Незачем ему знать все мои мысли.
5
Доктор Патрике ждет нас в кабинете прокурора, углубленный в чтение свежей газеты. - Где это вас носит, господа?
Он вскакивает со стула и идет нам навстречу, словно бы он - хозяин этого кабинета и донельзя рад гостям.
Доктор невысок ростом и кажется намного старше своих пятидесяти.
- Я решил сам ознакомить вас с результатами экспертизы, - объясняет он нам свое присутствие в кабинете, - поскольку дело оказалось отнюдь не простым. К тому же я предположил, что у вас, возможно, будут вопросы ко мне.
Он берет со стола свой портфель, открывает его и достает оттуда документ, который мы ждем с таким нетерпением. Первый экземпляр он протягивает мне, второй - прокурору и смотрит на нас с видом взрослого, одарившего двух малолеток леденцами на палочке.
Я жадно проглатываю заключение экспертизы. Ну его, это стандартное вступление, всю эту специальную терминологию! Они меня всегда раздражали. А, вот и то, что меня интересует. Наталкиваюсь сразу же на формулировку, которая мне никогда прежде не встречалась: "двузначный случай". Поглядываю на прокурора - он внимательно читает акт экспертизы. Кошусь па доктора Патрике - он спокойно ждет, скрестив руки на груди. Не удерживаюсь, спрашиваю напрямик:
- Доктор, что значит "двузначный случай"?
- Вот именно! - присоединяется ко мне и прокурор.
- Очень просто - это значит, что я но в состояния установить однозначно, от чего умер Кристиан Лукач - от морфия или от асфиксии. Одно лишь, несомненно: он умер, удушенный не петлею, не сразу, а, вероятно, долго висел в ней, задыхаясь. Я говорю "вероятно", потому что с тем же основанием можно предположить, что он умер от интоксикации морфием в тот самый момент, когда повесился или был повешен.
Первым вскидывается прокурор, словно укушенный змеей:
- Что значит - был повешен"?
Доктор Патрике не скрывает своего удовлетворения по поводу реакции прокурора и отсылает нас вновь к своей формулировке:
- Случай двузначен. Двусмыслен. Преступление? С тем же успехом это могло быть и самоубийством. Короче говоря, для нас это дело пока что запутанное.
- Доктор, уж вы, пожалуйста, не считайте нас малыми детьми! - сердится прокурор.
Я делаю ему знак, чтоб он взял себя в руки, и принимаюсь методически, вопрос за вопросом, за доктора:
- Вы определили у него, я вижу, камни в почках?
- Именно. Несмотря на свою молодость, покойный был просто-таки заводом по производству камней. Судя по положению одного из них, находящегося в мочеточнике, можно с уверенностью сказать, что у покойного в момент смерти был острый приступ почечной колики, то есть каменной болезни, сопровождаемый чудовищными болями.
До меня доходит смысл его намека, и я хватаюсь за эту нить:
- Для снятия которых и употребляется морфий?! Патрике дружески мне улыбается, словно хочет сказать: "Вот человек, с которым и поговорить приятно".
- Именно. В подобных случаях рекомендуется именно морфий. Но Кристиану Лукачу была введена слишком большая доза, действие которой трудно предусмотреть с достаточной точностью.
Я чувствую, как весь напрягся, словно перед прыжком в пропасть.
- Из чего именно вы заключаете, что эта доза была ему введена кем-то посторонним?
Доктор не медлит с ответом:
- Зная о том, что была найдена пустая ампула, я решил, прежде чем вскрывать труп, осмотреть внимательнейшим образом весь кожный покров, особенно те его зоны, куда обычно наркоманы сами делают себе уколы, зоны, которые им легко доступны. Хотел, уважаемые коллеги, установить, не страдал ли покойный этим пороком. Ну так вот, я обнаружил лишь один-единственный след от укола, свежий, на одной из ягодиц, а именно на правой, куда он сам никоим образом не мог бы дотянуться шприцем. Стало быть, морфий ему был введен другим лицом.
Наконец-то и прокурор вступает в разговор:
- Кроме ампул, есть еще таблетки, порошки… Патрике отводит аргумент Бериндея:
- Их ему достать было бы еще труднее. Мы, слава богу, не на Западе. Да если у него и была возможность их добыть, это стоило бы очень больших денег. И потом, судя по всему, он был юношей спокойным, активным, жизнерадостным…
- Ну, деньги-то у него были… на сберкнижке у него семнадцать тысяч пятьсот лей, - напоминает нам прокурор.
Несколько минут мы все молчим. Двусмысленность этого дела не вызывает уже никаких сомнений. Во всяком случае, так уже кажется и мне. Согласно экспертизе, несомненно одно: морфий был введен Лукачу не им самим. И причина: приступ каменной болезни. И смерть его наступила не сразу… Прерываю молчание, повторяя еще раз свой вопрос:
- Введенная доза морфия была достаточной, чтобы вызвать смерть?
Патрике отвечает утвердительно, но тут же добавляет:
- Двузначность и проистекает-то из того, что мы не в состоянии установить с математической точностью причину смерти.
Прокурор устал весь день стоять на ногах, присаживается на стул. Под тяжестью его тела стул возмущенно скрипит. Бериндей приглашает и нас присесть. Но ни я, ни доктор не замечаем его жеста.
- Доктор, двусмыслица, двузначность, двойственность - называйте, как хотите! - установленная экспертизой, дает три возможности, - не унимаюсь я, - и я прошу вас внимательно следить за тем, что я сейчас попытаюсь изложить…
Доктор улыбается во все лицо:
- Я всегда вас слушал внимательнейшим образом, капитан.
- Стало быть, у Кристиана Лукача был приступ, почечная колика. Он обращается к какому-то своему знакомому, прося его сделать ему укол. Этот знакомый соглашается, но ошибается в дозе, чем приводит Кристиана Лукача в состояние комы. Испугавшись того, что произошло, - кстати, очень может быть, что это же лицо и достало Лукачу морфий, - повторяю, охваченный страхом, этот некто инсценирует самоубийство… Вариант правдоподобен?
Доктор соглашается.
- Пойдем дальше. Предполагаемое лицо делает Лукачу укол и покидает мансарду, оставив его в наркотическом состоянии… Мысль о самоубийстве, живущая где-то в глубине подсознания Кристиана Лукача, выходит из-под контроля его воли, и Лукач совершает самоубийство… Вариант допустимый?
Прокурор прямо-таки ест меня глазами, словно я только что упал с неба.
Доктор Патрике щедр, он и этот вариант считает вполне возможным:
- Заманчивый вариант! Самоубийство не по собственной воле!
- И третий вариант: предумышленное преступление.
- И этот вариант неплох, - заключает Патрике. - Тем более что всеми этими вариантами должен заниматься не Институт судебной медицины, а угрозыск. - Его разбирает веселый смех. - Что до меня, то я вам сообщил все, что установил. А теперь уж вы сами… Что ни говори, а распутывать надо, никуда не денешься!..
Он берет со стола свой портфель, пожимает нам руки и исчезает, не скрывая того, что очепь рад с нами расстаться.
- Хорошо быть судебным экспертом! - вполне серьезно завидует ему прокурор. И, меняя резко тон, спрашивает меня: - Послушайте, капитан, в ваших вариантах черт ногу сломит. Вы действительно верите в третий вариант - в предумышленное убийство?
- Я допускаю в равной степени все три варианта.
- В таком случае перед нами дьявольски изощренное преступление!
- С таким же успехом можно допустить и первый вариант - несчастный случай. Или второй - невольное самоубийство.
Бериндей не спеша поднимается со стула. Стул скрипит еще жалобнее.
- Значит, все три варианта говорят за то, что это дело должно быть передано из прокуратуры в уголовный розыск! Вы возьмете его с собой, или же прислать его, как полагается, с курьером?
Я улыбаюсь ему насмешливо:
- Сперва надо совершить все формальности - протокол, показания Лукреции Будеску… Пока что я возьму только акт экспертизы. Привет! Жду новостей.
6
Хмурый, холодный, осенний день, а я опять в одном пиджаке.
Я почти бегу по улице. В голове гвоздем засела мысль: я должен зайти в магазин "Романс" повидать свою невесту! Если тут и есть чему удивляться, то только тому, что Лили до сих пор меня не бросила. Всякий раз, как подумаю о ее преданности, меня прямо-таки слеза прошибает от умиления. При всем при том я вовсе не уверен, что в один прекрасный день она меня не бросит. У нее для этого есть все основания.
Я пересек Университетскую площадь и, очутившись напротив Дома Армии, засомневался: а не изменить ли мне своему благородному намерению и тем самым избежать малоприятного объяснения с Ляли? Я нахожусь в двух шагах от полковника Донеа и в двух - от своей невесты, я па перекрестке собственной судьбы, можно сказать! Что там Гамлет! Заглянул бы сейчас Шекспир в мою душу!..
Все! Жребий брошен! Я поворачиваю направо, на Каля Викторией, к магазину "Романс". Входя в него, я как бы переношусь в мир чистой гармонии. Да, это совсем иной мир, нежели мир улицы за дверью. Этот мир встречает меня торжественными созвучиями какой-то симфонии. Лили заметила, как я вошел, но мое появление ничуть се не удивило. Мне даже показалось, что она меня ждала. Зато ее подруга, которая ведает народной и легкой музыкой, просто-таки на седьмом небе от счастья: увидев меня, она напрочь забыла о покупателе, который выбирает за ее прилавком пластинки.
Нет, не каменное сердце у моей любимой! Она выходит из-за прилавка мне навстречу, ведет меня в подсобку. Я знаю наперед, что за этим последует. Я готов ко всему.
- Так дальше продолжаться не может, дорогой мой. Мучаемся, мучаем друг друга… а мне хочется наконец семьи…
- …и детей, - подсказываю я ей со своей стороны.
- Да, и детей! С тобой совершенно неизвестно, будут ли они у меня вообще! У тебя никогда нет времени для меня. Сколько я тебя знаю, об одних преступлениях от тебя и слышу! И стоит только хоть чему-нибудь у нас с тобой начать налаживаться, как тут же что-нибудь случается и все летит кувырком!.. - Следуя чисто женской логике, она вдруг вспоминает и спрашивает с нетерпеливым любопытством: - Кстати, что там слышно о вчерашнем самоубийстве?
Дьявол меня побери, как же я ее люблю!.. Лили - девушка любопытная, но не болтливая, она и помолчать при случае умеет, на нее можно положиться. Пересказываю ей коротко всю историю, придерживаясь версии - любовной драмы. Я раздуваю изо всех сил страдания студента, покинутого любимой, и делаю это не без дальнего расчета. Хорошо бы вызвать у Лили слезы!.. Под конец в моем собственном голосе звучат ноты неподдельного страдания:
- Ты только представь себе, милая, что все это свалилось на мою голову!
Я требую ее сочувствия. И добиваюсь его. Взволнованная печальной историей влюбленного и покинутого студента, она гладит меня своей бархатистой ладошкой по лицу и шепчет:
- Тебе не придется никогда кончать жизнь самоубийством… Не смей и думать о подобных глупостях! - утешает она меня, будто я уже готов принять это роковое решение.
Нет ничего более беспечального и жизнеутверждающего, чем философия моей невесты. Честно говоря, я не очень-то люблю, когда она пускается философствовать. Я беру ее руку, целую теплую, нежную ладонь и с единственной целью довести до высшей степени собственное значение для общества делюсь с ней:
- А может, это было и не самоубийство. Очень может быть, что…
- Убийство?! - ужасается она, отпрянув от меня, словно я и есть убийца.
-. Не исключено.
- Это чудовищно, Ливиу!
- Конечно! Ничего, преступник от меня не уйдет, - обещаю я ей страшным голосом. - Я не успокоюсь, пока не надену на него наручники!
В магазине по-прежнему звучат мощные аккорды все той же симфонии. Именно здесь, в этом царстве музыки, я и увидел впервые Лили. У человека, который так ненасытно влюблен в музыку, душа не может не быть преисполненной добра и нежности. Да и мог ли я в нее не влюбиться?.. Я привлекаю ее к себе, целую и обещаю держать в курсе расследования этого дела. Все! Кажется, гроза миновала.
- Чао, Ливиу!
- Чао, Лили!
Я выхожу из магазина с умиротворенной душой. Теперь мне полегче будет и на работе сосредоточиться.
Полковника Донеа я застаю глядящим в окно. Как и Поварэ, он обожает наблюдать сверху людскую толчею на Каля Викторией. Так он, видно, отдыхает.
- Я тебя ждал, - встречает он меня и садится за стол, на котором лежат горой изученные за ночь папки с делами. - Мы получили ответ из Лугожа. Но сперва обрисуй мне, как продвигается следствие.
Он приглашает меня присесть. По мере моего доклада лицо его мрачнеет: само собой, и он не так уж рад тому, что приходится браться еще за одно уголовное дело. Я понимаю его. Он, как и я, хотел бы, чтобы таких дел было как можно меньше и чтобы мы их как можно скорее раскрывали, потому что от нераскрытых преступлений он и поседел, мой начальник.
- Что ты собираешься предпринять? - спрашивает он, когда я кончаю свой доклад.
- Для начала я хочу установить круг друзей Лукача. Потом побеседую с бывшей его подружкой - Петронелой Ставру.
Шеф, недовольно потирая рукою подбородок, перебивает меня: