- Мы… Я ведь только от вас узнал ее настоящую фамилию. Если бы не наша сотрудница из приемного покоя… - Он указал рукой в сторону комнаты 107. - Она пару раз случайно имела с ней дело… Чаще всего она вообще не видит наших пациентов. А тут вы - с этой крохотной фотографией… - Он покачал головой.
- Вы обращались в полицию?
- Полиция…
Он вытащил из кармана мятую пачку "Рот-Хэндле" и предложил мне сигарету. Но я предпочитаю свои и достал "Свит Афтон". Вендт опять покачал головой.
- Нет, от полиции в таких ситуациях толку мало, а в этом случае полицейский допрос сначала вообще был противопоказан. Ну а потом ей стало лучше. Ее здесь никто не держал, она вполне могла бы покинуть больницу, но сама не захотела. К тому же она совершеннолетняя.
- А где она сейчас?
Он не сразу ответил.
- Я… Понимаете… Дело в том, что… Я должен вам… Фрау Зальгер погибла. Она… - Он старательно прятал глаза. - Я точно не знаю, как это произошло. Несчастный случай. Передайте ее отцу мои искренние соболезнования.
- Господин Вендт, я не могу позвонить отцу и просто сказать ему, что его дочь погибла в результате несчастного случая.
- Да, конечно… Видите? - Он показал на окно. - У нас меняют окна. В прошлый вторник она… На четвертом этаже в коридоре огромные окна - от пола и почти до потолка. Она выпала из окна через полиэтилен и разбилась насмерть.
- А если бы я сегодня не пришел - вы что, похоронили бы ее, ни слова не сказав родителям о ее смерти?.. Что за бредовые истории вы мне тут рассказываете, господин Вендт?
- Ну что вы! Конечно, родителям сообщили. Я не знаю, что там конкретно предприняли наши служащие канцелярии, но родители были оповещены - это совершенно точно.
- И каким же образом, позвольте спросить, если вы только от меня узнали ее настоящую фамилию?
Он молча пожал плечами.
- А похороны?
Он смотрел на свои руки, как будто на них было написано, где будет похоронена Лео.
- В канцелярии, по-видимому, ждут решения родителей. - Он встал. - Мне нужно идти. Вы себе не представляете, что у нас творится! Этот несчастный случай, сирены, машины "скорой помощи" - все это, конечно, отражается на состоянии больных. Позвольте я вас провожу до выхода. Нет-нет, - сказал он, когда я собрался проститься с ним перед дверью комнаты номер 107, - здесь уже закрыто. - Он потащил меня дальше. - Должен вам сказать, я очень рад, что вы к нам пришли. Свяжитесь поскорее с отцом. Вы правы: может, в приемном отделении что-нибудь напутали и не сообщили родителям… Всего доброго, господин Зельб.
7
В каждом швабе живет маленький Гегель
Я уехал недалеко. У озера в отработанном карьере перед Санкт-Ильгеном я остановился и вышел из машины. Подойдя к самой воде, я попробовал запустить несколько плоских голышей - так, чтобы они скакали по воде. У меня и в детстве, на озере Ваннзее, это никогда не получалось. И теперь уже вряд ли когда-нибудь получится.
Но это еще не значит, что я позволю какому-то мальчишке в белом халате водить меня за нос. История, которую рассказал Вендт, не выдерживала никакой критики. Где была полиция? Молодая женщина три месяца находится в психиатрической клинике, потом падает из окна четвертого этажа, на котором не были приняты надлежащие меры предосторожности, и никто даже не думает об убийстве по неосторожности (не говоря уже о преднамеренном убийстве) и не вызывает полицию… Допустим, Вендт не говорил, что полиция не приезжала и что не велось никакого расследования. Но он упомянул только "скорую помощь" и ни словом не обмолвился о полицейских машинах. А если бы здесь во вторник побывала полиция, то самое позднее в четверг Зальгер был бы уже в курсе, под какой бы фамилией она у них ни числилась. Для того чтобы установить, что фрау такая-то не существует в природе, а фрау Зальгер пропала без вести, и что фрау такая-то и фрау Зальгер - это одно и то же лицо, полиции много времени не требуется. А если бы в четверг Зальгер уже знал, что случилось, он бы, наверное, сообщил мне о смерти Лео.
Я пообедал в Зандхаузене. Не самое яркое гастрономическое впечатление в моей жизни. Сев после обеда в машину, оставленную на рыночной площади под палящим солнцем, я словно очутился в сауне. Настоящее лето.
В половине третьего я уже опять был в больнице. И тут началось сплошное дежавю. В комнате 107 сидела уже другая делопроизводительница. Она послала за доктором Вендтом, но того нигде не могли отыскать. В конце концов она направила меня в соответствующее отделение, и я пошел по просторным, гулким коридорам. В отделении доктора Вендта тоже не оказалось. Сестра посочувствовала мне, но добавила, что здесь мне находиться не положено. И посоветовала ждать доктора в приемном отделении. Вернувшись в канцелярию, я не без труда пробился в приемную заведующего больницей, профессора доктора Эберляйна и сказал секретарше, что господин профессор непременно согласится меня принять, потому что это лучше, чем объясняться с полицией. Я просто звенел от злости. Секретарша недоуменно посмотрела на меня и ответила, что мне следует сначала обратиться в 107-ю комнату.
Когда я вновь очутился в коридоре, открылась соседняя дверь.
- Господин Зельб? Эберляйн. Я слышал, вы тут всех переполошили?
Ему было под шестьдесят. Это был маленький толстый человечек, волочивший левую ногу и опиравшийся на палку с серебряным набалдашником. Он внимательно изучал меня из-под густых черных бровей, над которыми нависли редкие черные волосы. У него были дряблые обвисшие щеки и мешки под глазами. Он гнусавым голосом на швабском диалекте велел мне следовать за ним, и я пристроился сбоку этого хромого колобка. По пути он отбивал своей палкой синкопы.
- Каждая больница - это живой организм с кровообращением, дыханием, органами пищеварения и выделения, подверженный инфекциям и инфарктам, имеющий свои защитные и целебные функции. - Он рассмеялся. - Интересно, какую инфекцию представляете собой вы?
Мы спустились по лестнице и вышли в парк. Было уже не просто тепло - было душно. Я молчал. Он, медленно преодолевая ступеньку за ступенькой, тоже только сопел.
- Говорите, господин Зельб, говорите! Или вы предпочитаете слушать? Audiatur et altera pars. Следует выслушать и другую сторону. Вы дружите с законом? Вы и сами - представитель закона, не правда ли? - Он опять рассмеялся своим неторопливо-добродушным смехом.
Каменные плиты кончились, под нашими ногами зашуршала галька. Ветер шумел в кронах деревьев. По краю дорожек стояли скамейки, на газоне - стулья. Пациентов в парке было много. Они гуляли небольшими группами или поодиночке, в сопровождении белых халатов или сами по себе. Настоящая идиллия - если отвлечься от дергающейся и подпрыгивающей походки некоторых пациентов, от застывших, пустых взглядов и открытых ртов. Было шумно; возгласы и смех, сливаясь в нечленораздельный, непроницаемый гул, отражались от стен старинной постройки, как в закрытом бассейне. Эберляйн время от времени кивал то направо, то налево.
Я предпринял первую попытку.
- Значит, здесь имеется две стороны, господин Эберляйн? Одна из них - несчастный случай. А другая? Убийство по неосторожности? Или кто-то помог пациентке отправиться на тот свет? Или она сама покончила с собой? Ваши сотрудники пытаются что-то скрыть? Мне бы очень хотелось что-нибудь услышать по этому поводу, но мои вопросы, похоже, никого не интересуют. А тут еще появляетесь вы и рассказываете мне об инфекциях и инфарктах! Что вы хотите мне сказать?
- Понимаю, понимаю. Убийство и грабеж. И разбойное нападение. Как минимум - самоубийство. Вы любите острые сюжеты? У вас буйная фантазия? Здесь много таких, с буйной фантазией. - Он палкой описал в воздухе широкую дугу.
Это уже была наглость. Мне не удалось скрыть свою злость.
- Вы имеете в виду только пациентов или врачей тоже? Однако вы правы, если в историях, которые мне здесь рассказывают, зияют пробелы, я поневоле начинаю фантазировать, чтобы заполнить эти пробелы. История, которую мне рассказал ваш молодой коллега, шита белыми нитками от начала до конца. А что скажет по поводу выпавшей из окна пациентки заведующий?
- Я уже не молод. И даже целая нога не сделала бы меня моложе. И вы… - он дружелюбно смерил меня взглядом, - тоже ведь уже не юноша. Вы были женаты? Нет? Брак - это тоже организм, в котором живут бактерии и вирусы и больные клетки множатся и разрастаются. Не ленись, потрудись, ну-ка дружно навались! Они - как швабы, эти бактерии и вирусы! - Опять неторопливый смех.
Я на секунду задумался о нашем браке с Клархен. Она умерла тринадцать лет назад, а моя печаль о нашем браке - гораздо раньше. Метафора Эберляйна не произвела на меня впечатления.
- И какие же нарывы и язвы имеются в организме вашей психиатрической больницы?
Эберляйн остановился.
- Рад был познакомиться с вами. Приходите, если у вас будут вопросы. Я сегодня что-то расфилософствовался… Что поделаешь - в каждом швабе живет маленький Гегель. Вы человек дела, с ясным умом и трезвым рассудком, но в такую погоду - в вашем возрасте - не следует забывать о давлении.
Он ушел, не сказав "до свидания". В его походке, в напряженных плечах, в этом характерном резком движении, с которым он выбрасывал свою негнущуюся левую ногу вперед, разворачивая ее вокруг ее собственной оси, в твердой постановке палки с серебряным набалдашником на землю не было никаких признаков мягкости, расслабленности. Этот человек был сгусток энергии и силы. Если он хотел смутить меня, то это ему удалось.
8
Давай, давай, Иван!
После первых капель дождя парк опустел. Пациенты разбежались по палатам. В воздухе стоял звонкий щебет встревоженных птиц. Я укрылся под старым навесом для велосипедов, между наклонными ржавыми металлическими рамами, в которые уже давно не ставились велосипеды. В небе сверкало и грохотало, а густой дождь глухо барабанил по гофрированной железной крыше. Я услышал пение дрозда, высунул голову, чтобы посмотреть на него, и тут же спрятал ее, встряхнув мокрыми волосами. Дрозд сидел под гербом полка, вверху, на самом углу бывшей казармы. Первый дрозд этого лета. Потом я увидел две фигуры, медленно приближающиеся сквозь ливень. Санитар в белом халате терпеливо увещевал пациента в чересчур широкой серой робе и легонько подталкивал его в спину. Он завел ему одну руку за спину, как это делают полицейские, - безболезненный, но эффективный прием, обеспечивающий полный контроль над задержанным. Когда они подошли ближе, я смог разобрать слова санитара. Это был набор ничего не значащих, ободряющих слов, а время от времени он поторапливал своего подопечного по-русски: "Давай, давай!" У обоих одежда уже прилипла к телу.
Когда они тоже встали под навес, санитар не отпустил руку пациента. Он кивнул мне в знак приветствия.
- Недавно работаете здесь? В канцелярии? - Он не стал дожидаться ответа. - Они там наверху прохлаждаются, а нам приходится отдуваться за всех. Не в обиду вам будь сказано - я вас не знаю.
Это был здоровенный детина выше меня на голову. Нос картошкой. Пациент дрожал, глядя на стену дождя. Его губы беззвучно шевелились.
- Ваш пациент буйный? - спросил я.
- Потому что я заломил ему руку? Не бойтесь. А что вы там наверху делаете?
Сверкнула молния. Дождь все гудел на крыше, брызги летели с дорожки на ноги. По цементному полу растекались ручейки, пахло прибитой пылью.
- Я здесь не работаю. Я расследую несчастный случай, который произошел в прошлый вторник.
- Так вы из полиции?..
Прямо над нами сухо громыхнуло. Я вздрогнул, и санитар, по-видимому, принял это за кивок, а меня, соответственно, за полицейского.
- А что за несчастный случай?
- В старом здании. Пациентка выпала из окна четвертого этажа и разбилась.
Он недоуменно уставился на меня.
- Чего вы такое говорите? Я не слышал ни о каком несчастном случае в прошлый вторник. А уж если я ничего не слышал, то, значит, ничего и не было. И кто же это, по-вашему, упал из окна?
Я протянул ему фотографию Лео.
- А, эта девчонка! Кто же это вам наплел такую ерунду?
- Доктор Вендт.
Он вернул мне фотографию.
- Ну, тогда считайте, что я вам ничего не говорил. Если доктор Вендт… Если любимчик самого директора… - Он пожал плечами. - Значит, так оно и было. Несчастный случай. Упала из окна в старом здании и разбилась…
Я отложил анализ того, чего он "не говорил", на потом.
- А ваш пациент?
- Да это один из наших русских. Бывает, находит на него иногда. Но ему же тоже надо подышать, а у меня не забалуешь, верно, Иван?
Пациент забеспокоился.
- Анатолий… Анатолий… Анатолий… - выкрикивал он.
Санитар надавил на руку, и крики прекратились.
- Ну тихо, тихо, Иван, ничего они тебе не сделают, ни молния, ни гром… Нехорошо, стыдно бояться грозы, что о нас подумает господин полицейский? - Это был монотонно-певучий речитатив наподобие тех, которыми успокаивают испуганных детей.
Я достал из кармана "Свит Афтон" и угостил санитара. Потом протянул пачку пациенту.
- Анатолий?
Тот вздрогнул, посмотрел на меня, щелкнул каблуками и поклонился. Потом, отвернувшись, достал из пачки сигарету.
- Его что, зовут Анатолий?
- Откуда я знаю! От них же ничего не добьешься.
- От кого - "от них"?
- О, у нас их тут всяких хватает. Остались с войны. Кого угнали на работу в рейх, кто добровольцем помогал вермахту, а кто воевал против своих с каким-то русским генералом. Потом еще эти, из концлагеря, которые сами сидели или охраняли других. А когда они психи - они уже все одинаковые.
Дождь немного ослаб. Мимо нас пробежал, прыгая через лужи, молодой санитар в развевающемся халате.
- Давай быстрее! - крикнул он. - Смена кончается!
- Ну ладно, пора. - Здоровяк бросил сигарету на землю, и она, зашипев, погасла. - Вперед, Иван, - обед, есть.
Пациент тоже бросил сигарету, затоптал ее и тщательно зарыл носком в гальку. Потом опять щелкнул каблуками и поклонился. Они медленно двинулись дальше, к одной из новых построек на другом конце парка. Я смотрел им вслед. Гром громыхал уже где-то далеко, а дождь шумел ровно и монотонно. В дверях показывались и вновь исчезали люди, время от времени по парку торопливо проходил под зонтом врач или санитар. Дрозд все еще пел.
Я вспомнил письменное указание генерального прокурора, лежавшее на моем рабочем столе в городской прокуратуре Гейдельберга в 1943 или 1945 году, - за плохую работу отправлять русских и поляков, привезенных в Германию, на принудительные работы в концентрационный лагерь. Скольких я туда отправил? Я застывшим взглядом смотрел на серую стену дождя. Меня знобило. Воздух после грозы был прозрачным и свежим. Через какое-то время я заметил, что шум дождя перешел в стук отдельных капель, падавших с деревьев. Дождь кончился. На западе в серой пелене туч показался просвет, и капли засверкали на солнце.
Я вернулся к главному зданию, прошел через вестибюль на другую сторону, миновал ворота и вышел на улицу. Было пять часов - пересменка. Из ворот повалили сотрудники. Я ждал, высматривая Вендта, но он так и не появился. Одним из последних вышел санитар, с которым мы стояли под навесом. Я сказал, что могу его подвезти. По дороге в Кирххайм он еще раз заверил меня в том, что ничего мне не говорил.
9
Задним числом
Задним числом я испугался известия о смерти Лео. Задним числом испытал облегчение оттого, что это была неправда. Если санитар ничего не знал, значит, ничего не было. В этом я не сомневался. Эберляйн тоже реагировал бы иначе, если бы этот "несчастный случай" действительно произошел. Может, он просто хотел меня спровоцировать и выведать, что мне известно о Лео? Во всяком случае, он от меня узнал больше, чем я от него. То, что и этот факт дошел до моего сознания задним числом, меня разозлило.
Вернувшись домой, я позвонил Филиппу. Мир тесен - может, Филипп как хирург городской больницы что-нибудь знал о психиатрической клинике и ее врачах. У него как раз начинался вечерний обход, и он пообещал перезвонить. Но через час раздался звонок в дверь, и Филипп собственной персоной вошел в квартиру.
- Я подумал, лучше я загляну к тебе. Мы так редко видимся.
Мы устроились в гостиной, которая одновременно служила мне кабинетом, на угловом кожаном диване, перед открытой дверью на балкон. Я откупорил бутылку вина и рассказал Филиппу о своих приключениях в психиатрической больнице.
- Я совсем запутался. Вендт со своим глупым враньем, этот мракобес Эберляйн и намеки санитара насчет директорского любимчика - ты в этом что-нибудь понимаешь?
Филипп залпом выпил бокал моего роскошного эльзасского рислинга и протянул его мне, требуя добавки.
- В пятницу у нас в яхт-клубе Праздник весны. Я возьму тебя с собой, и ты сможешь спокойно поговорить с Эберляйном.
- У Эберляйна есть яхта?
- "Психея". "Хальберг-Расси 352", ходовые качества под парусами - как у четырехтонника, шикарная посудина. - Бокал Филиппа уже опять был пуст. - Ты называешь Эберляйна мракобесом - я знаю только, что это энергичный, властный руководитель. Больница была в плачевном состоянии, когда его назначили заведующим, а теперь ее не узнать. В своем деле он считается традиционалистом, но я не думаю, чтобы какой-нибудь реформатор на его месте все делал бы иначе и лучше, чем он. То, что он прикрывает Вендта, как-то не вписывается в общую картину. Конечно, он, скорее всего, по-разному оценивает своих врачей. Вполне возможно, что Вендт нравится ему больше других. Но если бы этот Вендт, о котором я пока ничего не слышал, действительно так вляпался, как ты говоришь, - то я бы не хотел оказаться в его шкуре.
- А как тебе в своей собственной шкуре?
Филипп, уже успев оприходовать и третий бокал, теперь задумчиво вертел в руке бокал и выглядел далеко не самым счастливым человеком на свете.
- Фюрузан переехала ко мне…
- Просто так взяла и переехала?
Он кисло улыбнулся.
- Как в рекламном ролике банка ипотечного кредитования. Звонок в дверь - и на пороге стоит она, со своими пожитками, в сопровождении какого-то типа. Транспортного агента, который приволок ее вещи в мою квартиру.
Эта новость произвела на меня глубокое впечатление. Сколько я знаю Филиппа, он постоянно клеит каких-то женщин, тащит их в ресторан, а потом в постель, и на этом все кончается. Как он сам любит повторять, с медицинскими сестрами - так же как с медицинскими учреждениями: либо ты быстро выписываешься, либо превращаешься в "безнадежный случай". Так что в отношениях с медсестрами он проявляет особую бдительность. Не в последнюю очередь еще и в связи с заботой о моральном климате в трудовом коллективе. И вдруг Фюрузан, гордая, пышная медсестра-турчанка одним победоносным броском сметает всю его оборону.
- Когда это было?
- Две недели назад. Мне надо было закрыть у нее перед носом дверь. Закрыть и запереться на ключ. С ее стороны это был запрещенный прием. Но я как-то… прошляпил момент.
Турбо спустился с крыши на балкон и вошел в комнату. Филипп протянул к нему руку и поманил: "Кс-кс". Но кот гордо прошествовал мимо.
- Вот видишь, он чует кастрата и с презрением отворачивается.