- Могли, - согласился Петрашевский. - Но у меня не было выбора. А этим двум чеченцам я перед выходом из школы сказал: "Я иду на переговоры к вашему начальству, и надеюсь, что мы мирно обо всем договоримся. Если же вы по дороге попытаетесь меня угробить, то я прежде пришью вас вот из этого пистолета. Если что не так, сразу стреляю сквозь карман. Посмотрите сами, какое утро на дворе. Война скоро кончается, сами знаете. Разве вам охота погибнуть? А главное, без всякой пользы".
Вот такую кратенькую прочитал им лекцию, как и положено в учебном центре, и мы втроем двинулись вперед.
- А на улице не обращали на тебя внимание?
- На лице у меня, между прочим, не написано, что я русский. Камуфляжный костюм на мне был - так и сами чеченцы такие носят… К тому же всю жизнь, как знаете, служу на Кавказе, вот и загорел, как лицо кавказской национальности.
- "Мир приключений", - покачал головой генерал.
- Приводят меня чеченцы к дому, где располагается начальник местного гарнизона. На входе стоит мордоворот с автоматом Калашникова на пузе. Мои боевики что-то долго ему объясняют на своем языке. Тот с изумлением смотрит на меня, словно на инопланетянина. Уж не знаю. что они там наговорили, только вдруг отдает он мне честь и делает шаг в сторону, отворив передо мной дверь.
Захожу с двумя сопровождающими в кабинет, одна стена которого увешана саблями, пиками и вообще старинным оружием. А за столом сидит чеченец, что-то орет в трубку полевого телефона. Увидел нас, положил трубку на рычаги, смотрит вопросительно. Делаю шаг вперед и говорю:
"Я представитель Вооруженных Сил России".
У него глаза на лоб полезли.
Бывший учитель, как договорились, переводит.
"Как сюда попал?"
"Это неважно".
"Что надо?"
"Село окружено нашими войсками".
"Мне об этом неизвестно".
"Сейчас станет известно".
"А ты кто?"
"Я начальник передового отряда".
"Допустим".
Вижу, первый шок прошел, и он внимательно начинает присматриваться ко мне.
"Чего тебе надо?" - спрашивает.
"Выйти из села, чтобы соединиться с войсками".
"И все?"
"Все".
"А если я велю сейчас, чтобы тебе отрезали голову, а кишки выпустили, чтобы собаки их сожрали?"
"Вижу, ты мне не веришь".
"Не верю".
"А если я докажу?"
"Ну докажи".
Вынимаю мобильник и звоню своему радисту, с которым все договорено, он сидит и ждет моего звонка. Говорю ему: "Передай быстренько по рации в Ханкалу, сам знаешь кому: "Вариант один"".
С начальником своим, сами понимаете, я тоже загодя обо всем договорился, чтобы он сориентировал наших артиллеристов.
Матейченков поинтересовался:
- А что такое - "вариант один"?
- Есть там гора рядом с аулом, она прекрасно видна из любой точки села, я присмотрел ее из окон школы. Сообщил начальнику ее координаты и попросил, чтобы артиллеристы нацелили стволы на ее склон.
Проходит несколько секунд. Я только успел сказать чеченскому начальнику: "Смотри вон на ту гору", - и вдруг весь ее зеленый склон, до этого такой мирный и спокойный, словно оторвался и влетел на воздух. Наша батарея "Град" произвела по нему несколько залпов из своих реактивных снарядов.
Это было фантастическое зрелище. На воздух взлетали целые деревья и огромные куски земли. Через несколько мгновений до села донесся громовой грохот.
"Хватит", - сказал я в трубку, хотя тут слукавил немного.
- В чем?
- Дело в том, что я заранее договорился со своим начальником, чтобы артиллеристы произвели из "Града" ровно четыре залпа, не больше и не меньше. Это и было выполнено. Как только прогремел четвертый залп, я тут же сказал в трубку, кстати сказать, отключенную, чтобы огонь прекратили. И он тут же умолк, словно по волшебству. Получилось, что у меня прямая связь с нашими огневыми силами.
Мой маневр произвел потрясающий эффект. Чеченский начальник схватился за голову и завыл, словно раненый зверь. Честно сказать, я даже немного испугался.
"Ты что?" - спрашиваю.
"Дочка моя, - говорит, - с утра собиралась за грибами".
"Я сам люблю грибы собирать".
"На эту самую гору! А я ее не отпустил. Наверно, сам Аллах меня надоумил".
И он снова завыл - как я понял, теперь от радости и от благодарности Аллаху.
Прошло несколько минут. Залпы смолкли, начальник перестал выть, в комнате наступило гробовое молчание.
"Вижу, русский, ты не врешь, - произнес начальник. - Но учти, это село отмечено присутствием нашего президента. Мы будем обороняться до последнего, хотя бы вы всех нас сожгли из своих проклятых пушек".
"Нам не нужно ваше село".
"А что нужно?"
"Чтобы вышел я со своей группой".
"Сколько вас?"
"Четыре десятка".
"Да мы вас в порошок сотрем!"
"Вижу, ты ничего не понял", - произнес я и потянулся к мобильному телефону. Но он остановил меня жестом:
"Ты что, опять гору корежить хочешь?"
Я пожал плечами:
"Зачем гору? Следующий залп будет по селу. То был вариант один, это будет вариант два. Все село превратился в пепел".
"И ты!"
"И я".
Он глубоко задумался. Держу пари, в эти минуты думал чеченец не о родном селе, не о благоустроенных домах, не о своих односельчанах, которые в один момент могут быть уничтожены. И даже не о славном генерале Дудаеве, первом чеченском президенте. А думал он, мне представилось, о своей дочке, которую обожал и которая по его воле тоже обратится в труп.
"Сколько лет твоей дочке?" - спросил я.
Он вздрогнул, как от удара:
"Дочке?"
"Да".
"Семь лет".
"В школу в этом году пойдет?"
"Не твое дело…"
Я видел, что чеченский командир сломлен. Раздумывая, как поступить и, видимо, советуясь с кем-то, он сделал несколько телефонных звонков.
"Где твои люди находятся?"
"В здании школы".
"Возвращайся туда, эти ребята тебя проводят".
"А что потом?"
"Жди распоряжений".
"Только без глупостей. Ты же не захочешь, я думаю, своими руками погубить дочку?"
Он посмотрел на меня с ненавистью, которая полыхнула в глазах желтым пламенем, и указал на дверь.
…Ведя переговоры по рации со своим начальником, я договорился: за нами вышлют группу БТРов, которая вывезет моих людей.
"Затяни подольше переговоры, - попросил он. - К обеду машины подойдут".
Время шло, до обеда было уже рукой подать.
Когда мы вышли на крыльцо, деревенская улица была полна народу. Все село уже, видимо, успела облететь весть, что в здании школы находится русский отряд.
Из разговора со своими сопровождающими я понял, что на землю этого глубинного горного поселения никогда еще не ступала нога ни единого русского солдата. Особенно много возбужденных жителей окружало здание школы.
- Были среди них боевики? - спросил Матейченков.
- Были, причем с оружием, но вели они себя по отношению ко мне достаточно спокойно. Видимо, чеченский начальник успел всем разъяснить, что к чему, и обнародовать свои ценные указания.
Люди перед нами расступались, никто не делал попытки ударить меня или схватить за руку. Но это была тишина перед грозой. Я понимал, что любой инцидент, самый пустяковый, может вызвать необратимые последствия.
Так или иначе, я без приключений добрался до школы, вошел в нее и рассказал своим людям о результатах переговоров. Началось томительное ожидание. Мы переходили от окна к окну, наблюдая за толпой и ожидая дальнейших событий.
"Товарищ командир!" - крикнул мне один из солдат, отворачиваясь от окна.
"В чем дело?"
"Они хотят нас уничтожить".
"С чего ты взял?"
"Сами посмотрите".
Я подошел к нему. Из окна соседнего дома на наш смотрел крупнокалиберный пулемет.
Я сказал:
"Без паники".
Было понятно, что в чеченском селе, куда мы попали, к русским солдатам относятся по-разному, и наверняка здесь есть люди, ненавидящие нас. Весь вопрос в том, что готовы они предпринять.
Матейченков произнес:
- В таких случаях возможна и провокация.
- Так думал и я. У гранатомета хлопотали двое чеченцев в камуфляжной форме. Тогда я понял, что назревают серьезные и малоприятные события, и мой оптимизм в благополучном исходе операции довольно сильно поколебался.
- А толпа вокруг школы разошлась?
- Нет. Она даже не вздумала редеть, хотя внутри нее бродили какие-то люди, призывая народ расходиться. И, как это ни парадоксально, именно с этой толпой я связывал свою последнюю надежду: не станут же чеченцы, в конце концов, палить по своим?!
Еще когда я был у начальника местного гарнизона, тот сказал мне, что пришлет для переговоров местного муллу, который жил по соседству и пользовался у чеченцев, как я понял, огромным авторитетом. К тому же он был родственником не кого-нибудь, а самого президента Джохара Дудаева, что не могло не придавать ему дополнительный авторитет.
Через некоторое время я заметил из того же окна, как к школе медленно подъезжает, как бы раздвигая толпу, огромный "кадиллак", приветствуемый почтительными поклонами и восторженными криками, и понял, что это не кто иной, как долгожданный мулла. Над его машиной развевалось зеленое знамя внушительных размеров.
Опасность обстрела исчезла: пока он здесь, чеченцы не посмеют палить по школе из пулемета и гранатомета.
- Что же мулла? - спросил полпред.
- Он оказался спокойным и рассудительным человеком, к тому же превосходно говорящим по-русски. Это было для меня вдвойне приятно, так как бывшего учителя, служившего мне переводчиком, а также трех остальных охранников я отпустил с миром: они никак не могли повлиять на создавшуюся ситуацию, и дальше содержать их под стражей, по моему разумению, не имело смысла.
"Здравствуй, полковник", - были первые слова муллы, обращенные ко мне.
"Откуда ты знаешь, что я полковник?"
"Мне сказал об этом начальник гарнизона, с которым ты говорил сегодня утром".
"Ты едешь от него?"
"Да. Он рассказал о ситуации, в которую вы попали. Давай вместе обсудим, как надо действовать дальше".
"Давай".
"Мы готовы вас отпустить, но не должны уронить свое достоинство и честь".
"А мы хотим сохранить свою жизнь. Кстати, как и жизнь всего этого селения…"
Мулла кивнул:
"Вот от этой печки и давай танцевать".
- Так и сказал? - переспросил Матейченков.
- Честное слово. Я спросил:
"Откуда ты так хорошо знаешь русский?"
"Я учился в Москве".
"Где?"
"В юридическом институте".
"И стал юристом?"
"Муллой".
"Каким образом?"
"Пути Аллаха неисповедимы".
"Знаешь, с нашим богом такая же история", - улыбнулся я. Он улыбнулся в ответ в густую бороду, и контакт между нами был установлен.
На всякий случай я вкратце рассказал мулле о своем разговоре с начальником гарнизона и о достигнутом с ним соглашении.
"Начальник гарнизона неплохой человек, но я не советую тебе слишком полагаться на его слово", - покачал головой мулла.
"Почему?"
"Он не в себе".
"Как это?" - не понял я.
"Ну, он немножко сумасшедший, - пояснил мусульманский священник и добавил: - Чокнутый, как любите говорить вы, русские". - Для убедительности он покрутил пальцем у виска.
"Я этого не заметил. Он говорил вполне здраво".
"Да, он здравомыслящ, к тому же честен и смел, иначе Джохар не поставил бы его во главе гарнизона".
"А ты говоришь - чокнутый…"
"О его сдвинутости знают только близкие ему люди. Он упоминал про свою дочку?" - спросил мулла.
"Упоминал, - удивился я. - Что же здесь такого?"
"А то, что никакой дочки на самом деле у него нет".
"Как нет?"
"Вернее, была".
"Ничего не понимаю…"
"Он жил все время один, жена умерла при родах, - пояснил мулла. - Жениться ни за что не хотел, сам воспитывал маленькую дочку. Я хорошо знал ее, играл с ней, это был прелестный ребенок. Во все поездки по Чечне и даже за границу он брал ее с собой, хотя я его всячески отговаривал от этого: мало ли что может случиться в поездке, особенно по Чечне? Ведь война тогда уже началась…"
"А за границу куда он ездил?"
"В Иорданию, Турцию, да мало ли? У чеченцев, как ты знаешь, много друзей, - с достоинством пояснил мулла. "Лечу, - бывало, рассказывает, - прижимая к себе дочку, а снизу зенитки бьют, за иллюминатором только облачка разрывов!" - и хохочет".
"Чему же ты рад, - говорю, - ведь ребенка подвергаешь опасности. Смертельной".
"Я, - отвечает, - решил: если погибать нам - так вместе, чтобы никогда не разлучаться, ни на этом свете, ни на том".
"Ты, - говорю, - взрослый мужчина, а ведешь себя, словно дитя неразумное".
""У меня кроме дочки нет никого на белом свете. Как же я, посуди сам, хоть на один день могу с ней расстаться?" - отвечает. Вот такой человек, хоть кол ему на голове теши".
"Что же случилось с дочкой?" - спрашиваю я у муллы.
"Это произошло год назад. Он поехал - по личному приказу Дудаева - проверить нашу засаду, которую соорудили под Грозным, на вероятном пути следования русской бронетанковой колонны… Кстати, и генерал его отговаривал, объяснял, что там опасно, оставь дочку дома, не бери ее с собой".
"А он?"
"Ни в какую: я, говорит, под крылом Аллаха, без его воли ни один волос не упадет с головы мусульманина. Джохар - человек добрый, он отступился: не трогайте его, говорит. Такая любовь заслуживает только преклонения".
- Ведем мы с муллой такой вот странный разговор, - продолжал свой рассказ Петрашевский, - но я его не тороплю. Пока он в здании школы - мы все в относительной безопасности. А кроме того, время работает на нас - колонна наших освободителей подъезжает к нам все ближе, ведь время идет к обеду.
"Что же случилось с девочкой?" - спрашиваю.
"На все воля Аллаха… До места под Грозным он добрался нормально, хотя пришлось продвигаться через расположение русских войск… И засада для бронетанковой колонны была подготовлена неплохо, придраться было не к чему. Начальник местного гарнизона, который туда приехал в качестве инспектора, был, как я уже говорил тебе, человеком дотошным. Тем более - помнил, кто дал ему поручение. Он самолично хотел проверить все. И повсюду находился вместе с дочкой - либо держал ее за ручку, либо нес на руках.
Пора уже было инспектору в обратный путь собираться, когда он вспомнил про противотанковые мины:
"Установили их на дороге?" - спрашивает.
"Да, подготовили четыре гнезда для них, пока слегка присыпали землей", - говорит ему человек, отвечающий за засаду.
"Когда заложите мины на место?"
"Когда получим более точные сведения от нашей разведки, которая следит за продвижением колонны".
А девочка, она такая смышленая была, - продолжает мулла, - спрашивает у отца:
"Папа, а человек может подорваться на противотанковой мине?"".
- Кстати, - добавил Петрашевский, я заметил, что мулла избегает слова "боевик" - он не употребил его ни разу за время нашего обстоятельного разговора.
- А ты?
- Ну и я. Видно, чеченцы воспринимают его как бранное, зачем же оскорблять духовное лицо?
"Молодой солдат-чеченец, - продолжал мулла, - который успел подружиться с ребенком, отвечает ей:
"Нет, Хадижат, пешеход на мине подорваться не может".
"Почему?"
"Да потому, что противотанковая мина рассчитана только на большую тяжесть".
"А человек разве легкий?"
"По сравнению с танком он - пушинка".
"Все равно, я думаю, если наступить на любую мину, она взорвется", - говорит девочка.
"Хочешь, проверим?" - говорит ей молодой солдат.
"Хочу. А как?"
"Очень просто, - смеется парнишка. - Вот противотанковая мина, - показывает он в угол двора, где под навесом лежит наготове одна из мин. - Видишь?"
"Вот эта большая лепешка?"
"Она самая".
"И что?"
"А я спляшу на ней, и мне ничего не будет".
"И я хочу сплясать на ней!"
"Вдвоем не получится".
"Ладно, я после тебя".
"Договорились".
"Папа, разрешишь мне?" - спрашивает девочка.
"Разрешу, конечно, Хадижат, радость моя, - отвечает отец. - Приучайся с детства к военному делу".
Руководитель засады замечает:
"Ей бы мальчиком родиться"".
- Тут я не выдержал, - заметил Петрашевский, и спрашиваю у муллы:
"Ты был там?"
"Нет конечно".
"Откуда же знаешь такие подробности? Придумал, что ли?"
"Я никогда ничего не придумываю, - ответил мулла с достоинством. - Мне все рассказал отец погибшей девочки".
"Так она погибла?"
"Да. И его рассказ о ее последних минутах мне пришлось выслушивать, наверно, тысячу раз, пока я его затвердил наизусть".
"Как же это произошло?"
"Натянул солдат сапоги - был он босой - и ступил на мину. Кругом стали несколько человек, в том числе и приезжий инспектор, дочку он держал за руку. Начал солдат отплясывать, остальные стоят кругом, хлопают в такт в ладоши, подбадривают.
Когда солдат уже заканчивал свою пляску, девочка вырвала свою руку из руки отца, подбежала к пляшущему, тот подхватил ее на руки, закружился и принялся с удвоенной лихостью отбивать чечетку.
И тут произошел взрыв.
Видимо, мина оказалась бракованной - такими иногда оказываются мины афганского производства. А может, мина была и не противотанковой - следствия никто не проводил. Взрыв уничтожил несколько человек. От тех, кто плясал на мине, ничего не осталось - их разнесло в клочья.
Отец девочки долго рылся в кровавом месиве, но из останков своего ребенка ничего не смог обнаружить - так все было перемешано. Обнаружил только окровавленный кусок платьица. Что же касается самого отца, то сам он, в числе еще четырех человек, каким-то чудом не пострадал: у него не было ни единой царапины, и это его больше всего угнетало.
Он упал на землю, бил себя кулаками в голову и повторял:
"Зачем я ее отпустил? Зачем руку выпустил? Я сам, сам, своими руками убил ее!"
Его успокаивали, отливали холодной водой, он несколько раз терял сознание - даже странно для такого крепкого, закаленного в сражениях и невзгодах мужчины…"
"Я встретил его, - продолжал мулла, - когда он уже вернулся домой, в селение Асланбек-Шерипово. Мне, конечно, загодя рассказали о трагедии, которая произошла под Грозным.
Я ожидал увидеть убитого горем отца, но мой старинный знакомец выглядел спокойным и даже довольным. Мы заговорили о нейтральных вещах, я не стал пускаться в рискованные расспросы, а он вдруг сказал:
"Знаешь, я рад, что брал Хадижат с собой".
"Рад?"
"Ну да, она увидела много нового и интересного. Дорога ей понравилась… Кое-чему она научилась, даже плясать".
"Не может быть!" - я просто не знал, что ему говорить и как держаться…
"Да что же тут такого? Она подвижная и способная девочка… Так что напрасно ты советовал мне не брать ее с собой".
"Ну извини".