Кристофер Грундт кивнул. Взгляд его стал стеклянным, он словно всматривался в какую-то точку за спиной Гуннара. Барбаротти исподтишка наблюдал за ним. Самый прямолинейный возраст, вспомнил он. Может быть, что-то и проклюнется.
- Я очень хорошо понимаю, о чем вы, - неожиданно очнулся Кристофер. - И все равно ничего не могу вспомнить.
Вот так, устало подумал инспектор Барбаротти и тяжело вздохнул.
Глава 20
Рождественские праздники пришли и ушли.
Сара постепенно выздоравливала. Канун Рождества они провели перед телевизором. Арне Вайсе сменил цвет волос, пол и даже имя: теперь его звали Блоссом. Сара полулежала на диване под подоткнутым со всех сторон одеялом, а он примостился в кресле и то и дело выбегал на кухню принести очередное лакомство. Суши. Черные оливки. Блинчики с икрой и сметаной. Все это он купил за полчаса на рынке, каждую минуту посылая благодарственные молитвы вне всяких сомнений существующему Богу. Интересно, что там у них на столе в Мальмбергете? Как-то раз он там был и до сих пор с отвращением вспоминал свиную ножку, которую грыз не менее получаса. После "Калле Анки" он позвонил родственникам и пожелал счастливого Рождества, узнал, что Мартин подвернул ногу на лыжах, что сегодня двадцать два мороза, а в остальном все в порядке.
Почти все остальное время они читали полученные в подарок друг от друга книги. Он подарил ей Моа Мартинсон и Кафку - это была ее просьба. Причины такой комбинации так и остались ему неясны. Наверное, какое-нибудь школьное задание: прочитать Кафку и почему-то Мартинсон. На его долю достался "Поезд" Пита Декстера.
В случае с исчезновениями никакой подвижки не произошло. Вечерки конечно же пронюхали, кем был один из исчезнувших, но новость прошла более или менее незаметно на фоне многостраничных рождественских материалов. А может, еще проще: у героев документального мыла такой короткий период полураспада, что через два месяца о них никто и не помнит. Он позвонил Розмари Германссон и узнал, что звонил какой-то журналист и еще кто-то фотографировал дом. Вот и все. Ну и слава богу.
Ничего более интересного он не узнал. Эбба Грундт с мужем и Кристофером остались на Рождество в Чимлинге: было бы странно возвращаться в Сундсваль без Хенрика, объяснила Эбба. Но поздно или рано, если ничего не прояснится, они все равно должны будут уехать.
Гуннар Барбаротти согласился с таким решением и добавил, что полиция "принимает все меры" для раскрытия загадочных исчезновений.
Это была чистая правда, хотя "все меры" сводились пока к ожиданию сигналов случайных свидетелей и сведений от операторов мобильной связи. Эти сведения тоже задерживались - как-никак, Рождество. Обычно дело шло быстрее. Молльберг с помощью ассистентов Линдстрёма и Хегель занимался проверкой знакомств Роберта Германссона, и уже к вечеру Рождества Барбаротти получил результаты: ни один из четырех "близких знакомых" и ни один из девяти из классного списка даже понятия не имел, что Роберт находится в Чимлинге. Во всяком случае, они утверждали это со всей уверенностью, и у Молльберга не было ни малейшей причины сомневаться в их правдивости.
Вот так и обстояли дела. Гуннар даже позвонил Розмари Германссон и спросил, не говорили ли они кому-нибудь из посторонних, что Роберт и Хенрик собираются их навестить. Она отошла на секунду посоветоваться с мужем. Нет, ни она, ни муж ни с кем на эту тему не говорили. Но это не исключает, конечно, что кто-то как-то… через кого-то… мог и узнать.
Хотя бы в школе, предположила она. Там-то все новости выплывают наружу. Особенно плохие.
- Но насчет Роберта все помалкивали? - спросил Гуннар.
- Да, про Роберта даже не упоминали, - согласилась госпожа Германссон.
Он поблагодарил и повесил трубку. От этого разговора он нисколько не поумнел, но к такому не привыкать. Взял из холодильника последний ролл и вернулся к Питу Декстеру.
На второй день Рождества Саре стало настолько лучше, что она оделась, прибрала комнату и пошла прогуляться с подругой. Гуннар Барбаротти решил позвонить Эве Бакман - та уже четыре дня провела в семейном кругу и, возможно, нуждалась в смене обстановки. Хотя никакие соревнования или тренировки по бенди в эти дни не намечались, но кто знает?
- Может быть, выпьем по чашке кофе в "Аисте"? Мне бы очень хотелось обсудить этот случай именно с тобой.
Эва согласилась так быстро, что он заподозрил, что она только и ждала повода удрать из дома. Вилле с ребятами все равно идут в кино, оправдывалась она, так что я могу со спокойной совестью выпить с тобой кофе. Гуннар почему-то решил, что всю эту версию с кино она придумала на ходу, но промолчал: ему была важна ее точка зрения на всю эту чертовщину.
Они просидели в "Аисте" почти два часа. Он изложил все, что ему известно по делу, а она слушала с полуприкрытыми, ничего не выражающими глазами. Они работали вместе уже много лет, и Гуннар знал, что это вовсе не означает, что она с минуты на минуту заснет. Наоборот, чем более тупым был ее взгляд, тем с большим вниманием она слушает.
- Черт-те что, - сделала она заключение.
- Ты так считаешь?
- Да. Ничего нелепее в жизни не видела. Какие у тебя соображения?
Гуннар Барбаротти покачал головой:
- Никаких. В этом-то все и дело: никаких соображений у меня нет.
- Никаких?
- Никаких.
- Нет?
- Нет.
Эва Бакман тщательно собрала крошки печенья с блюдца:
- А как они?
- Кто - они?
- Все семейство… У меня странное чувство, что… - Она внезапно замолчала.
- Какое у тебя чувство, Эва?
Она молча достала пачку сигарет.
- Ты что, опять закурила?
- Нет… ты меня неправильно понял. Я просто любуюсь на пачку… Кстати, дома мне курить запретили, а на балкон в такую стужу не пойду ни за что.
- Прошу прощения. И какое же у тебя чувство? Ты сказала "странное"…
- Да… - Она почему-то понизила голос и придвинулась поближе: - Если убита женщина, мы в первую очередь интересуемся, была ли она замужем. И если была, мы беремся за мужа.
В восьми случаях из десяти он и есть убийца. Не надо искать собаку у соседей, если она зарыта в твоем саду. Что я хочу сказать? А вот что: похоже на дела семейные.
- Никогда не знал, что ты принимаешь меня за идиота, - мрачно сказал Барбаротти. - Ты что, всерьез считаешь, что я об этом не думал?
- Ну что ты! Как ты мог так подумать! - Она достала сигарету из пачки и понюхала.
- Гм… - сказал Барбаротти.
- Любуюсь на пачку и нюхаю сигареты. Это же не вредно? Так что ты сказал?
- Не помню… Кажется, пытался тебе втолковать, что в этой семейной драме ничего не клеится.
- А почему?
- Ты считаешь, Розмари Германссон способна укокошить одним махом своего собственного сына? И внука заодно? Эва, черт подери, она же старенькая училка ручного труда! Учительницы труда не убивают своих близких направо и налево!
- Она еще и немецкий преподавала. Я у нее училась два года.
- Да какое это имеет значение? Поднатужься, Эва. Сосредоточься, а то тебе придется самой платить за кофе.
- All right, - сказала Эва Бакман и отложила сигареты. - Я же не сказала, что это госпожа Германссон всех там поубивала. Я просто думаю… надо покопаться в их семейных отношениях. Что тебя смущает?
Барбаротти хмыкнул:
- Ты всерьез полагаешь, что кто-то из них мог похитить Роберта и Хенрика? Зачем? И главное - как?
Эва Бакман пожала плечами.
- Не знаю, - призналась она. - Пытаюсь придумать что-нибудь конструктивное. А ты сам-то как считаешь?
Гуннар Барбаротти вздохнул и поднял руки вверх - сдаюсь.
- Я же сказал. Никаких соображений.
- Вот видишь. - Он так и не понял, торжествует она или пытается его подбодрить. - Но ведь у тебя есть план действий? Даже когда не знаешь, что предпринять, что-то предпринимать все равно надо.
- Очень вдохновляющий разговор у нас получился, - кисло улыбнулся Гуннар. - Конечно, план действий есть.
- И?
- Что значит - "и"? Хочешь послушать?
- А для чего мы здесь сидим?
- Сестра. Кристина.
- Так.
- Завтра еду в Стокгольм. Кстати, осмотрю и квартиру Роберта.
- Так.
- Не повредит. Оттуда - в Упсалу, попытаюсь разобраться в студенческих делах.
- Студенты будут очень рады. Особенно в праздничные дни.
- Еще бы. Ждут с нетерпением.
- Спасибо за кофе, - сказала Эва Бакман, - и желаю, чтобы экскурсия оказалась удачной.
- Год уже не был в Стокгольме.
Вилла, где жила Кристина Германссон с мужем и сыном, располагалась на Муссеронвеген, в Старом Эншеде. Большой деревянный дом двадцатых или тридцатых годов постройки, прикинул Гуннар Барбаротти. Сейчас стоит около пяти миллионов, скорее больше, чем меньше. Прикинул, сколько его трехкомнатных могло бы уместиться в этом замысловатом, с мезонинами и эркерами, здании под ржаво-красной, с красивыми изломами черепичной крышей. Штук пять, не меньше.
Муж, Якоб Вильниус, еще не пришел с работы - придет примерно через час, пояснила Кристина Германссон. Он тоже очень хотел с вами встретиться, если, конечно, инспектор располагает временем. Конечно, конечно, инспектор располагает. Сын Кельвин у няни, через два дома отсюда. Поскольку Кельвину еще не исполнилось двух лет, от допроса можно пока воздержаться.
Кристина пригласила его на просторную, открывающуюся в сад веранду с инфракрасным обогревом. Лет тридцать, каштановые стриженые волосы. Кажется, такая стрижка называется "паж" или что-то в этом роде. Или "гаврош". Красивая женщина. На такую жену и такой дом я никогда не заработаю, проживи хоть триста лет, трезво констатировал Барбаротти. Трезво… вряд ли трезво: почему этот укол комплекса неполноценности он ощутил именно сейчас? Обычно ему были несвойственны завистливые классовые рефлексы. Но что-то такое было в этих быстро сгущающихся лиловых сумерках… в силуэтах старых яблонь в саду, в поскрипывании старой плетеной мебели, в тонких, изящных чайных чашках - Мейссен, если не ошибаюсь… Он вдруг почувствовал себя как бедный родственник из провинции.
- Прошу вас, - сказала Кристина. - Я могла бы предложить вам бутерброд или что-нибудь, но…
Он энергично помотал головой:
- Поел в поезде.
- …но я совершенно раздавлена всем случившимся. Все это выглядит совершенно нереально. Как в страшном сне…
Она машинально вытерла большим пальцем какое-то пятнышко на столе. Совершенно бессознательный жест, но Барбаротти вдруг понял, что Кристина Германссон чувствует себя в этой обстановке примерно так же, как и он. Она здесь не своя. Разница только в том, что у нее было в запасе несколько лет, чтобы привыкнуть.
- У вас красивый дом, - сказал он. - Вы уже давно здесь живете?
- Четыре года. - Она немного подумала. - В апреле будет четыре.
- Я хотел, чтобы вы рассказали мне о Роберте и Хенрике.
- Что именно вы хотели узнать?
Он сцепил руки на животе, положил локти на ручки кресла и посмотрел на нее очень серьезно:
- Все, что вы сами посчитаете важным.
Она молча отпила глоток чая.
Гуннар решил ей помочь:
- Должна же быть какая-то причина их исчезновения. Может быть, не одна, а две, причем совершенно разные, но сейчас мы ничего сказать не можем. Я не особенно верю в случайности. Наверняка есть объяснение… или, как я уже сказал, два… и если бы мне удалось понять, что они думали, как себя чувствовали в последние часы, возможно, я бы понял, куда они делись… Или, по крайней мере, появились бы какие-то догадки… Вы меня понимаете?
Она кивнула.
- Из всей родни ближе всех к Роберту были вы. Это правда?
- Да… да, это так. - Кристина выпрямилась и посмотрела ему в глаза. - Мы всегда любили друг друга. Я знаю, все считают его непутевым, но мне наплевать. Он такой, какой есть, и я никогда его не осуждала. Он даже жил у нас какое-то время.
- Вот как?
- Да. Он вернулся после нескольких лет в Австралии, и ему негде было остановиться. Но это продолжалось недолго.
- А Хенрик?
- Что Хенрик?
- Какие у вас были отношения с Хенриком?
- Хенрик мне всегда очень нравился. И Хенрик, и Кристофер. Я часто играла для них роль запасной матери… так продолжалось несколько лет. Моя сестра ставит свою работу превыше всего… в том числе и превыше детей. Впрочем, в последние годы мы встречались не так часто.
- А какие отношение у Роберта с Хенриком?
Она недолго подумала.
- Если кратко - никаких. Вообще никаких. Вы спрашиваете потому, что не исключаете какую-то связь между исчезновением Роберта и Хенрика?
- А вы сами как считаете?
- Никакой связи, - сказала она уверенно. - Не верю, что такое возможно. Я понимаю, что таким образом одна загадка превращается в две, но… я не знаю…
- Давайте не будем перечислять загадки и строить догадки. Обратимся к вашим наблюдениям, - предложил он. - Итак, начнем с вечера понедельника… вы сидели и разговаривали и с Робертом, и с Хенриком, верно?
- Совершенно верно.
- Потом вы выходили с Робертом и имели с ним серьезный разговор - он, как вы мне сказали по телефону, чем-то обидел мать.
- Не знаю, как это определить… можно и так.
- Пожалуйста, поточнее. О чем вы говорили?
- Не так уж много. Он сказал, что чувствует себя отвратительно, на грани срыва. Что ему стыдно, что он с трудом выдерживает наше общество. Я попросила его сделать усилие и подыграть родне. Раньше у него это получалось. Спросила, какие у него планы на будущее. Он сказал, что хочет уехать куда-нибудь и дописать роман.
- Роман?
- Роберт написал роман… "Человек без собаки". Уже, наверное, лет десять назад. Теперь он решил, что настал подходящий момент спрятаться где-то и довести книгу до ума.
- Я понимаю… а суицидальных мыслей у него не было?
Кристина покачала головой:
- Нет. Не было. Я тоже об этом думала, но мне всегда казалось, что он не был склонен… к таким мыслям. Хотя наверняка ничего знать нельзя. Он пережил достаточно много крушений в жизни… но я никогда не слышала, чтобы он даже в шутку говорил о самоубийстве. И не помню, чтобы я когда-то всерьез опасалась за него в этом смысле… Он, в конце концов, знает…
- Да? - поторопил ее Барбаротти, потому что она начала смеяться.
- Он знает, как я рассвирепею, если он сделает такой шаг. Объявлюсь в царстве мертвых и призову его к ответу.
- Ваша мать сказала, что он после этой телевизионной истории посещал психотерапевта.
- Да. Роберт несколько раз был у психолога.
- Вы не знаете имя или адрес этого психолога?
- К сожалению, нет.
Барбаротти разочарованно кивнул.
- А Хенрик?
- Что - Хенрик? Вы хотите спросить, не было ли суицидальных мыслей у Хенрика?
- Да.
- Ну что вы! Почему? Хотя… у меня тоже за эти дни мелькала такая мысль, но это совершенно невероятно… И потом… если Роберт и Хенрик оба совершили самоубийство… - ее передернуло, - то где же тогда их тела? Не вознеслись же они на небо?
- Можно прыгнуть в реку, - осторожно предложил Барбаротти. - В реку Чимлинге. Но мы пока не занимаемся этой версией и водолазов не посылаем. Никаких оснований. Давайте еще раз: мне очень важно узнать, о чем вы разговаривали с Хенриком в понедельник вечером. В каком он был настроении, как выглядел… У вас было время вспомнить все до мелочей после нашего телефонного разговора.
- Ничем другим я не занималась, - очень грустно сказала Кристина. - И ни к чему не пришла. Я уже говорила… вспоминали, как они с Кристофером были маленькими. Тогда я проводила с ними довольно много времени. Он немного рассказал про Упсалу… совсем немного. Называл какую-то девушку… по-моему, Йенни, но мне не показалось, что это серьезно. Мне очень жаль… но вам же не хотелось бы, чтобы я выдумывала что-то, чего на самом деле не было.
- А во вторник?
- Во вторник мы общались и того меньше… а с глазу на глаз вообще не общались. Это же был "знаменательный день" у папы с Эббой. - Она сделала указательным и средним пальцами обеих рук жест, обозначающий кавычки. - Было много народа и много суеты. У меня не было времени думать о Хенрике… Он спел что-то за ужином. У него хороший голос.
- Когда вы с мужем уехали в отель? Вы же уехали вместе?
- Да, конечно. Полдвенадцатого или немного позже.
- Вы попрощались с Хенриком?
- Да… да.
- Ничто в нем не привлекло ваше внимание?
- В Хенрике?
- Да.
- Нет, конечно. Что могло привлечь мое внимание? Все под конец вечера говорили только о Роберте. Никто не мог понять, куда он подевался. За ужином все об этом молчали, как будто договорились… вернее, даже не как будто, а договорились, чтобы не портить вечер папе и Эббе. Но после еды… Больше всех обеспокоена была мама.
- А вы?
- И я, разумеется. Я тоже ничего не могла понять. Но я уже говорила, мне показалось, что он просто не выдержал. Пошел к какому-нибудь старому приятелю, они выпили… ну и так далее. Я была уверена, что утром он появится.
- Я понимаю… То есть вы поехали в отель и на следующее утро отбыли в Стокгольм?
- Именно так. Сначала собирались заглянуть к маме позавтракать, но у Якоба в двенадцать была назначена какая-то встреча, поэтому мы сразу поехали домой.
- А когда вы узнали, что Хенрик исчез?
- Уже в Стокгольме. Мама позвонила и рассказала… вернее, даже не рассказала, а спросила, не знаем ли мы, где Хенрик. Все это поначалу не казалось таким серьезным…
- Но Роберт ведь так и не появился. Должны же они были…
- Да, конечно. Мама была очень взволнована, хотя пыталась делать вид…
- Ваш отец позвонил в полицию только в среду вечером. Могли бы вы это объяснить?
Она медленно кивнула:
- Это, к сожалению, объяснить очень просто. Папу совершенно вывела из равновесия эта история с Робертом и злосчастной телепрограммой. Он просто не хотел, чтобы имя Роберта опять оказалось у всех на языке. Думаю, всем остальным пришлось его долго уговаривать, чтобы он все же связался с полицией.
- Вот оно что… ну что ж, звучит вполне правдоподобно…
Он поерзал в плетеном кресле, допил чай.
Вполне правдоподобно, повторил он мысленно. Но все остальное от этого правдоподобнее не стало. Мы не сдвинулись ни на сантиметр.
Разговор с Якобом Вильниусом занял не больше получаса. Барбаротти сидел в том же плетеном кресле, поглядывал время от времени в то же изысканно-пасторальное решетчатое окно. Якоб Вильниус принес бутылку белого вина, налил себе и предложил ему. Гуннар отказался.