– В курсе. Надо посмотреть, кто явится на свидание к "Известиям" и взять этого человека под колпак. Дальше посмотрим что делать – обстановка, как говорится, покажет.
– Знаю я эту вашу обстановку, кхе-кхе, – Зверев не удержался, рассмеялся – смех его был мелким, добродушным. – А в результате – восемь трупов и человек сорок арестантов. Живые сидят, мертвые скучают в морге – очередная операция проведена на "ять".
– Это в тебе, Константиныч, зависть говорит – завидуешь нашему профессионализму.
– Нет, не завидую. От ваших профессионалов остались только рожки да ножки. А если честно, то и ножек уже нет – только рожки. С ушками.
– Все равно завидуешь.
– Ну что, действовать будем вместе?
– Как прикажешь, так и будем действовать. Вместе так вместе.
Дверь в кабинет Зверева открылась, показался дежурный офицер с пленкой в руках, Зверев поманил его пальцем – давай пленку сюда! Продолжая разговаривать, Зверев повертел в пальцах небольшую ладную кассету, потом сунул ее в черную узкую прорезь магнитофона, похожую на чей-то беззубый рот и нажал на клавишу.
– Хочешь послушать, чего тут налетчик наговорил? Мне только что кассету принесли.
– Не надо. Тебе кассету принесли только что, а у меня она пять минут как стоит в магнитофоне.
– Понимаю, понимаю, товарищ генерал-майор, разговор еще не состоялся, а твои орлы его уже записали.
– Во всяком случае, кассета была, когда ты мне еще и звонить не думал.
– Люблю чекистов за проворность, кхе-кхе-кхе, впереди собственных брюк носятся, – из магнитофонного нутра в это время вырвался железный голос налетчика, и Зверев поспешно нажал на клавишу, останавливая пленку. – Ладно, не хочешь, так не хочешь, мое дело – предложить, твое – отказаться.
– Что-то ты, Константиныч, разговорчив больно стал. Стареешь, что ли?
– Старею, – признался Зверев.
Договорившись с Ивановым о взаимодействии, он повесил трубку и, повернувшись вместе с креслом к пульту, поддел пальцем рычажок нужного тумблера.
– Место, откуда шел разговор, засекли?
– Так точно. Место старое, квадрат Жэ.
20 сентября, среда, 16 час. 25 мин.
Как ни странно, разговор с налетчиком подбодрил Белозерцева, он понял, что у этой жуткой истории должен быть счастливый конец, хеппи-энд, во всяком случае, он уже вырисовывается на горизонте; размышляя, выпил еще коньяка, перекрестился, поглядев в пустой угол кабинета. Сколько раз он говорил этой Зое Космодемьянской, чтобы купила икону, освятила ее и повесила в кабинет – все без толку! Хоть кол на голове теши! Он с досадой стукнул костяшками пальцев по столу.
А к иконе надо купить и лампаду – набор должен быть полным. И на клиентов это хорошо подействует: иностранцы любят тех, кто верит в Бога. Выгода двойная: с одной стороны, самому, когда трудно, помолиться можно, с другой – размягчить собственной набожностью ледяное сердце клиента.
"Встреча в восемнадцать ноль-ноль – в шесть часов вечера, выходит… "В шесть часов вечера после войны". Был когда-то такой фильм. Был да сплыл. Раз встреча состоится, – значит, есть какая-то определенность, значит, Котька жив. Но как он кричал, как кричал!" – Белозерцев не выдержал, расстроенно потряс головой, прошептал:
– Бедный Котька, сын… Ты держись, Коть, ты держись, осталось чуть-чуть, – Белозерцев ударил кулаком о кулак, поймал себя на этом движении – слишком много в нем сегодня агрессивного, перебор, двадцать два… А с другой стороны, как он должен себя вести? Лечь спать, поехать в ресторан и напиться, хохотать от нервного напряжения, устроить в центре Москвы автоматную стрельбу – как?
Любой нормальный человек, который попадет в его положение, будет вести себя так, словно бы он упал в воду, в реку, в ручей с сильным холодным течением, вода несет его, крутит, будто щепку, – неведомо на какую землю, на какой берег вышвырнет. Он не чувствовал собственного веса, того, что он земной, мясной и костяной, обладает тяжестью – нет, щепка он всего-навсего, щепка, вот и несет его… Белозерцев поежился, передернул плечами:
– Холодно!
Хотя было жарко, последние двадцать лет ни разу не было зарегистрирована в сентябре такая высокая температура. Он взялся за бутылку "Варцихе", встряхнул ее – коньяка оставалось совсем немного, на полторы стопки, не больше, но остановил себя, поджал губы – довольно! С хрустом загнал в бутылку пластмассовую пробку, бросил коньяк в ящик.
– Весь покрытый зеленью, абсолютно весь, остров невезения в океане есть, – пропел он хрипло, незнакомо, отметил про себя, что если сейчас его увидит Зоя Космодемьянская, бдительно охраняющая начальническую дверь, то как пить дать решит: дорогой шеф свихнулся, сошел с ума – хрипит чего-то, то ли поет, то ли рыдает, то ли ругается… Хотя слова у этой ругани знакомые. Белозерцев придвинул к себе "панасоник", набрал телефон Виолетты. Попал с первого раза, ему повезло – и телефон занят не был, и Вика находилась дома.
– Вика – произнес он жалобно, тихо и неожиданно для самого себя замолчал – он не мог говорить: к вискам, к горлу, к глазам прихлынуло тепло, дыхание сдавило.
– Что с тобой? – встревожилась Вика, повысила голос: – Ответь? пожалуйста! Что с тобой? Ну не молчи же! – в следующую секунду Вика не выдержала, перешла на крик: – Ва-ва!
– Вика, – снова пробормотал он зажато, почувствовал, что немного отпустило, хотя голос его был по-прежнему сдавленный, влажный, слабый, что-то в нем прохудилось, в трещину засочилась вода, перед глазами опять возникла черная строчка, Белозерцев сжался, из глаз его потекли слезы, из горла вырвался тоненький жалобный звук – то ли плач, то ли писк, то ли сдавленный вой.
– Что с тобой? Ну не молчи же! Пожалуйста!
Белозерцев невольно дернулся – его проколола боль, – слово "пожалуйста" Вика произнесла в той же интонации, что и Костик, сходство поразило его: до чего же они, оказывается, похожи друг на друга, Вика и Костик, – родственные души, они даже говорят одинаково.
– Вика, у меня украли сына.
– Ка-ак? – ахнула Виолетта и так же, как и Белозерцев, заскулила в телефон. – Я сейчас к тебе приеду.
– Не надо, – Белозерцев отрицательно мотнул головой, – не надо, Вика.
– К-кто украл?
– Если бы я знал… Злые люди. Требуют выкуп, большие деньги… Пятьсот тысяч долларов.
– Вава, милый, – произнесла Вика расстроенно и замолчала.
– Я так хотел услышать твой голос. Вечером мы встречаемся, в семь у "Пекина". За тобой прислать машину?
– Не надо, доберусь сама. Что же делать, а? Как выручить Костика?
– Только деньгами, другого пути нет.
– В милицию звонил?
– Звонил. Милиция бессильна. Кроме того, звонки мои засекли… Эти самые, – Белозерцев повертел рукой в воздухе, подбирая нужное слово, – ну-у…
– Бандюги. Похитители, – подсказала Вика.
– Они самые. Засекли и предупредили, что еще один звонок – и они изрежут Костика. Знаешь, как они это делают? Предупреждают, что если будешь звонить – отрежут, мол, ребенку уши, а на самом деле полосуют целиком. Почитай газеты, это происходит каждый день. Укладывают разрезанных детей в трехлитровые банки и отправляют родителям.
– Звери, – шепотом, словно не веря тому, что слышит, проговорила Вика. – Ох, какие звери!
– Вика, ты мне нужна, – жалобно произнес Белозерцев.
– Я приеду к тебе. Прямо сейчас.
– Нельзя. Пока нельзя, – трезвея и освобождаясь от слез, отказался Белозерцев, – но очень скоро будет можно.
– Ты отвлекись, сделай психологическое переключение на что-то – на что угодно, только не думай о Костике. Это поможет тебе собраться, сгруппироваться, как говорят спортсмены. Ну скажи, что ты делал за минуту до того, как позвонил мне?
– Собирался выпить коньяка.
– Коньяк пить не стал… Молодец. Последнее это дело – коньяк с горем пополам, эта смесь сжигает людей живьем. Эх, Вава, Вава, – произнесла она нежно и укоризненно. – Что еще делал?
– Не поверишь… От горя я, наверное, схожу с ума.
– Не поверю, – перебив его, согласилась Вика. – На тебя это не похоже. Такие люди, как ты, никогда не сходят с ума.
– Я пел песенку… "Весь покрытый зеленью, абсолютно весь, остров невезения в океане есть…" Что такое зелень, известно всем. И ты знаешь тоже.
– Доллары, – безошибочно, как на экзамене, ответила Вика.
– Весь покрытый зеленью…
– Абсолютно весь!
– Все, с макушки до пупка, ходят в долларах. Доллары едят, долларами подтираются. И нищие старухи на улицах. И ветераны войны, которых убивают молодые подонки, чтобы завладеть их квартирами… И… – он помахал в воздухе рукой, словно бы призывая кого-то на помощь – сегодня ему явно не хватало слов, он забыл многие слова.
– Ну слава богу, – облегченно вздохнула Вика, – теперь я узнаю тебя. Несмотря ни на что, ты все-таки в порядке.
– В порядке? – с тупым удивлением спросил Белозерцев.
– В порядке, в порядке, за тебя можно быть спокойной.
– Вика, мне так не хватает тебя…
– Судя по утреннему объяснению, не очень-то не хватает, – не удержалась Вика от подковырки. – Хватает!
– Ты даже не представляешь, как мне не хватает тебя, – не слушая Вику, проговорил Белозерцев жалобно и растроганно.
Он подумал о том, как время – какие-то короткие часы – всего восемь или десять, ничто, пустяк в рамках человеческой жизни, – все ставят на свои места: вон как чаша весов потянула в Викину сторону.
А с Ириной все, жить с ней он больше не станет. И ее самой не станет – Высторобец выполнит задание. Надо только снять охрану с квартиры.
Перед милицией, перед прокуратурой ее убийство не будет иметь ничего загадочного – убили, сводя счеты с Белозерцевым. А с Белозерцевым счеты сводить могут многие.
20 сентября, среда, 16 час. 30 мин.
Рынки всегда вызывали у Высторобца чувство удивления, немного восторга – не тем, что лежало на прилавках, а тем, что можно было обнаружить под прилавками. На прилавки солнечно-рыжими грудами были навалены абхазские-мандарины, под прилавками лежали штабельки новеньких, в смазке, пистолетов Макарова, тайком вывезенных из Тулы, чешских "чезетт" и "скорпионов", можно было обнаружить и АК – лучшие в мире автоматы, на которые молятся солдаты и бандиты всего мира, – обычные, с деревянным прикладом, либо с откидывающейся скобой для упора в плечо и пластмассовым торчком рукояти, и укороченные десантные, безотказные, – десантный автомат Высторобец полгода назад добыл для Белозерцева… На прилавке выставлены душистые чимкентские и кулябские дыни, под прилавком – ящики с лимонками – убойными гранатами, которые остановят любого разбойника, наверху для какой-нибудь беззубой бабушки демонстрируется мягкий сыр "Сулугуни" и козий творожок, полезно действующий на желудок, а внизу – гранатометы "Муха", запросто оставляющие дыру в броне самого грозного танка.
Лица у всех продавцов одинаковые, доброжелательно-приветливые, улыбчивые – иногда улыбка сияет во все тридцать два зуба, у этих людей можно не только "чезетту" достать, но и карманную атомную бомбу, и атомную бомбу "взрослую", обычного размера, и новенькую, только что со стапелей подводную лодку с запасом баллистических ракет, и зенитный комплекс, разрезающий самолет пополам прямо в воздухе – здесь все предается и все покупается. Были бы только деньги.
Высторобцу нужно было приобрести два пистолета. Пистолеты на рынке надо покупать с умом – это не завод, здесь обмануть могут в два счета, от этого тут только получают удовольствие. Но Высторобцу был хорошо известен рыночный стреляющий товар, его вряд ли обведут вокруг пальца. Если для долговременного пользования, то лучше всего приобрести удобный, прямо-таки приклеивающийся к руке вальтер, либо тяжелый старый ТТ – фронтовой еще, помнящий войну и крики политруков, поднимающих людей в атаку, или современный "макаров" отечественного производства, если же на раз, на два, не больше, то и покупать надо соответствующее оружие, какие-нибудь поделки типа того же ТТ, произведенные на коленке в Бердичеве, под Киевом или в Праге, – после четырех-пяти выстрелов пуля в таких пистолетах свободно гуляет по стволу, а вырвавшись на волю – летит куда хочет. Говорят, может даже самого стрелка зацепить. Такие пистолеты дешевые – они разовые.
Разовые пистолеты и были нужны Высторобцу.
А с другой стороны, неплох пистолет с патронной подстраховкой, имеющий универсальный калибр. Под него подходят патроны самого распространенного размера. Например, от браунинга, калибра 7,65. Этими патронами можно стрелять из того же "скорпиона" и "чезетты", из венгерского "тага", из вальтера. Вальтер Высторобец предпочитал любому другому оружию. Но вальтер, даже старый, расхлябанный, не купишь за ту же цену, что разовый ТТ – вальтер стоит больших денег. И пистолеты с подстраховкой – тоже. Зато следователь, ведущий дело об убийстве, никогда не узнает, из какого оружия произведен выстрел.
Оружие в Москве можно купить на любом рынке – от Черемушкинского до Преображенского, надо только знать, у кого покупать. Да и самого торговца найти. Его можно вычислить по глазам. Ничего сверхъестественного в этом нет, лишь обычная арифметика: по глазам всегда можно понять, имеется у торговца оружие или нет. Высторобец был готов биться об заклад – узнать можно не только это, но и тип оружия. "Зрачки у торговца всегда имеют форму товара, который он продает – как-то доказывал ему один бывший комитетчик, ушедший из органов и подрабатывающий теперь киллерским делом, – форму пистолета, гранатомета, автомата, безоткатной пушки. Чем гражданин торгует, то и высвечивается у него в глазах. Как на табло электронно-счетной машины". И верно ведь – есть в этом утверждении доля истины.
Высторобец поехал в "Лужу" – рынок, расположенный в Лужниках – самый громоздкий, самый неуправляемый и самый опасный из всех московских рынков.
Выбравшись из метро на боковую улочку – выход на площадь перед стадионом был перекрыт суровыми омоновцами с автоматами, Высторобец по тесной, забитой улочке прошел на площадь, широкой плоской лентой уползающей под мост к решетке стадиона, и вклинился в толпу.
– Дядя, купи насадку для обогрева воды, отдаю недорого, прямо с завода, только что привез партию, – подскочил к нему паренек с квохчущим голосом и сальным петушиным коком, смешно подпрыгивающим на голове.
Высторобец оценивающе оглядел его: есть оружие у кошкарского петуха или нет? Оружия у этого парня не было – глаза щурились пусто и устало. "Обыкновенный работяга, приторговывает, чтобы свести концы с концами", – понял Высторобец и сделал отрицательный жест.
– Я дешево отдам, в магазине стоит в два раза дороже.
"Раз в магазине в два раза дороже, значит, товар ворованный", – подумал Высторобец.
– Спасибо, в следующий раз, – бросил он равнодушно и тут же забыл о парне.
Следом на него налетела старушка с двумя кусками мыла в нарядной упаковке, повертела мыло у Высторобца перед лицом:
– Не надо ли, милок? Тальянское.
"Тальянское, – озадаченно глянул на старушку Высторобец. – Итальянское, что ли? Ну народ! Бессмертный" – ничего не ответив старушке, двинулся дальше.
Раньше оружие всегда можно было купить на Центральном рынке, что около старого цирка, на Цветном бульваре, но Центральный рынок закрыт – то ли ремонт прилавков идет – дыры латают и крыс морят, то ли затеялась грандиозная перестройка, после которой рынок вообще перестает быть рынком.
Так это, кстати, произошло с любимым пивным подвалом высторобцевской молодости, расположенным на Пушкинской улице – в институте Высторобец бегал туда после каждой стипендии, пил в подвале холодное пиво, заедал горячими, сваренными с лавровым листом и горошинами перца креветками, разводя руками дым, шумно восхищался жизнью, бегал в гальюн мочиться, с удовольствием вступал в различные разговоры о совковом быте и политике, рассказывал анекдоты и всякий раз выбирался из этого пивного царства, переполненный впечатлениями на целую неделю… А что на Пушкинской сейчас?
Перестройка. Имени господина… то ли Горбачева, то ли еще кого. Дешевой пивной там уже никогда не будет, а будет нечто дорогое, бестолковое, для господ богатеньких… Возможно, ресторан, возможно, варьете, возможно, бордель – не понять пока. Идет перестройка.
В "Луже" мандаринами не торговали, кавказских кепок-аэродромов было мало, а раз нет аэродромов, то нет ни халвы, ни хурмы, ни перца с персиками, ни сочных, янтарно светящихся груш, есть дешевая безродная косметика с косо налепленными этикетками лучших фирм мира, – пудры, одеколоны, кремы для бритья и после бритья – "освежающие", после которых на лице могут объявиться чирьи. Тут продавались носки, колготки, рубашки, майки, много кожи, куда ни глянь – всюду хрустит, скрипит, распространяет жесткий спиртовый дух турецкая кожа – хромовые куртки и полупальто, козловые штаны, шевровые сумки, перчатки из спилка, кепки и кроссовки, выходные туфли и башмаки на каждый день, бахилы и ботфорты, шляпы с фанерными краями и бумажники с "крокодиловым" тиснением, кошельки с латунными застежками и невесомые, гнущиеся, словно бумага, мокасины. Раньше в Москве кожи столько не было. А если честно – ее не было вообще. Но главное – запах кожи перебил запах оружия. "То ли омоновцы здесь все почистили, обрубили корешки у дерева, рождающего гранаты и пистолеты, то ли оружейная барахолка переместилась в другое место – не понять… Не пахнет оружием, нет", – Высторобец разочарованно прищурился. Поглядел на солнце – печет по-летнему, а через четыре дня стрелки уже надо переводить на зимнее время – зима на носу, но вон как лихо разъярилось лето на прощание.
Наконец он заметил около ободранного бортами машин редколистного дерева скучающего человека с орлиным носом и синевато-черными курчавыми волосами. Человек стоял, прислонившись спиной к стволу, и с неким высокомерным равнодушием поглядывал на рыночную толчею – до нее ему не было никакого дела. "Он, – понял Высторобец, – где-то рядом должен быть страховщик. Та-ак… Где страховщик?"
Страховщика он обнаружил сидящим на груде картонных ящиков с товаром – судя по упаковке, в ящиках были носки с колготками, произведенные все в той же благословенной Турции, – страховщик, цепко поглядывая из-под сросшихся широких бровей на людей, ел шашлык и запивал его тоником прямо из большой пластмассовой бутыли, колечки лука, попадавшие вместе с мясом в рот, он выдергивал пальцами прямо из зубов и швырял себе под ноги.
"Гурман, ничего не скажешь. Где-то недалеко должен быть еще один страховщик, напарник этого гурмана, – Высторобец продолжал оглядываться. Второго страховщика не было. – Мелко работают джигиты, раз второго страховщика нет. Может, он стоит где-нибудь за лотком и торгует колготками?"
Высторобец прошел дальше. От грохота музыки, треска портативных телевизоров, работающих на батарейках, пьяного хохота и вскриков всевозможных популярных игрушек – резиновых пиратов, попугаев, мертвецов и собак со звероватыми, совершенно несобачьими мордами – можно было оглохнуть, а от прогорклого шашлычного духа, запаха пота и дешевой косметики – задохнуться.
Вскоре он нашел еще одного нужного человека – худого, совершенно лишенного мышц, обтянутого лишь кожей – кожа да кости, больше ничего у этого человека не было, еще имелись глаза – невыразительные, со старческой задымленностью, да уши, похожие на две саперные лопатки, снятые с черенка.