- У вас какие-то прозападные представления… Чтобы за кем-то проследить, необходимы люди и техника. Чтобы получить людей и технику, необходимы основания. Если бы существовала хоть малейшая зацепка - я имею в виду участие Гоца в поджоге музея и убийстве охранника: отпечатки пальцев на разбитом шприце, кровь или бензин на одежде… Ничего.
После продолжительной паузы Майя робко спросила:
- Его еще не нашли?
- Ищем, - лаконично ответил Николай Николаевич. - "Волгу" засекли на выезде из города, приказали остановиться, однако он не отреагировал. Начали преследовать, Гоц выехал на проселок, застрял, бросил машину и убежал через лес. Все дороги перекрыты, ориентировки разосланы, так что далеко ему все равно не уйти. Он и сам это понимает, так что… Словом, я уверен, что он отлеживается где-то рядом, здесь.
- И что вы намерены делать?
- Осуществлять обычные розыскные мероприятия. Установим круг его родственников, знакомых, подруг, любовниц. Пошлем туда людей. Кстати, он может прийти к вам - вероятность, конечно, мизерная, но и исключать ее опасно. Пожалуй, я отправлю с вами Геннадия Алакина, вы не против? Вы должны его помнить, он подвозил вас…
- Не стоит, - возразила Майя. - Я все-таки не подруга и не любовница.
- И все же вам не нужно оставаться сейчас одной. Сходите в гости к Бродниковым, мой вам совет…
- Пожалуй, я так и поступлю, - покорно ответила она, поднимаясь со стула и направляясь к выходу. И с усмешкой представляя себе лицо Риты при ее появлении - будто та вместо лимонада по ошибке выпила стакан нерафинированного подсолнечного масла. И лицо Севушки, будто тот по нелепой случайности проспал собственную инаугурацию. Вдвоем они вполне способны спустить Майю с балкона без парашюта - не потому, что испытывают к ней сильную неприязнь, а просто - из соображений личной безопасности.
Вокруг тебя все умирают, Джейн.
Эта фраза крупными буквами была написана на искаженном лице Артура, когда там, в подвале, он с ходу прорвал жиденький Майин кордон и упал на колени перед телом Гриши. Упал так, что она отчетливо услышала стук, хотя - вот черт, разве может цементный пол отзываться таким стуком…
Она ждала, что он закричит. И страстно хотела этого, потому что те демоны ада, что переполняли его душу, требовали выхода. Однако Артур решил по-другому.
- Ничего не трогай, - сказал он с ледяным спокойствием. - Вызови милицию и "скорую".
Детинушка-новорусс икнул, с усилием вылезая из ступора, и зашарил в кармане.
- Я это… того… вызову сам. У меня мобила…
- И еще. Лера пошла к Вале Савичевой…
- Я приведу, - дернулась Майя.
- Нет. Пусть обе сидят на месте. И получше запрут дверь. Где живет Гоц?
- Не знаю…
Он улыбнулся - так, что у Майи волосы шевельнулись под шапочкой.
- Ничего. Я узнаю. А ты дождись опергруппу, - и исчез.
Глупо, думала она, сидя на корточках рядом с телом мальчика. Глупо ожидать от Гоца, что тот вернется к себе в квартиру. Его видели - не только я, двор был полон детей плюс множество случайных глаз в окнах трех домов… На что он рассчитывал? В этом должна быть какая-то логика, просто я ее не вижу, невозможно понять логику сумасшедшего, если только сам ты нормален (что тоже большой вопрос…).
Думать, думать, думать, приказала она себе. Думать о чем угодно - лишь бы не о маленьком мертвом теле с вывалившимся языком… А ведь Грише, должно быть, холодно на полу, так и легкие застудить недолго…
Она невольно опустила глаза, стараясь не смотреть на затянутый вокруг шеи мальчика пояс от костюма Деда Мороза (еще один факт в пользу психической ненормальности преступника: на Грише был шарфик с аппликационными снежинками - практически идеальное орудие убийства), на голые посиневшие кисти рук… Опять варежки потерял, теперь новые покупать - какие по счету за эту зиму?… Не сходи с ума!
В правом кулачке было что-то зажато. Майя попыталась раскрыть его, однако это оказалось непросто: потребовалось значительное усилие, но в конце концов она справилась.
И через минуту уже держала перед собой обрывок картона, на котором по глянцу была нарисована маленькая желтая звездочка с тонкими лучами - такие обычно рисуют в диснеевских мультяшках…
Тьма на улице понемногу сгустилась. Впрочем, ничего зловещего в ней не было: празднества продолжались, сверкала иллюминация, на площади перед кинотеатром стояла высоченная елка, и вокруг нее катались на коньках, разговаривали, смеялись и стреляли в воздух китайскими петардами. Когда Майя проходила мимо, кто-то по-свойски хлопнул ее по плечу (она даже не вздрогнула), кто-то игриво обнял за талию и прокричал в самое ухо: "Девушка, почему вы такая грустная? Идемте к нам!"
А ведь Гоца могут застрелить, подумала она равнодушно. Наверняка постовым нарядам передали, что человек, бежавший из-под следствия, подозревается в двух убийствах. Но с другой стороны, в темноте очень трудно попасть. Сыщики промахнутся, и тогда убийца придет ко мне. Стоит принять меры безопасности, как советовал Колчин: пойти к Севе с Риткой (не очень-то они будут рады… перетерплю), окружить себя людьми - свидетелями и защитниками - или хотя бы понадежнее запереть дверь…
А если я хочу, чтобы он пришел? Хочу, наконец, разгадать тайну, понять почему? За что? Неужели все дело только в больном разуме (версия о маньяке соблазнительна, но - она интуитивно понимала - таит в себе множество дыр, несогласованностей, темных моментов)?
На лестничной площадке ее окликнули. Она обернулась и увидела Веру Алексеевну.
- Майечка, может, зайдешь ненадолго? Угощу чаем с лимоном.
Она согласилась - возвращаться к себе, в опостылевший мирок, точно на необитаемый остров, отчаянно не хотелось, стеснять Севу с Ритой было неудобно… Здесь, у Веры Алексеевны, ее мигом охватил другой мир, мир детства (нежное старинное кресло, служившее в играх то броненосцем, то космическим кораблем, то троном принцессы), она откинулась на спинку и загляделась в окно. Опять пошел снег, завьюжило, закружило… Ей вдруг представился школьный директор - она уже не думала о нем с ненавистью, скорее с жалостью: как-то одному, в пурге, одетому, надо полагать, не по сезону (пижонское пальто и белый шарф - слабая защита от мороза, это тебе не на собственной "Волге" разъезжать), - и всюду, куда ни ткнись, поджидают терпеливые опытные охотники… Да что со мной! Кого пожалела? Убийцу?
- Сейчас полно безумцев, - словно подслушав ее мысли, проговорила Вера Алексеевна. - Уж я-то знаю…
- Он не выглядел сумасшедшим, поймите. Он был раздражен, испуган, но… как бы это выразиться… Это был осознанный испуг, испуг перед чьей-то злой волей (он, мне кажется, был уверен, что все это козни Севы). Ах, если бы не я с моей дурацкой идеей!
- Не казни себя, ты не виновата. - Старушка помолчала. - Значит, судьба была такая у мальчика: умереть невинным. Теперь он ангел - там, на небесах…
- Ангелов, бабуль, не бывает, - изрекла Келли с порога. - Ангелы - это опиум для народа. Тетя Джейн, а почему вас так заинтересовал этот случай?
Она слегка удивилась.
- Ну, хотя бы потому, что оба убийства произошли, можно сказать, на моих глазах.
Лика прошла в комнату, бухнулась на диван и закурила с независимым видом. Чересчур независимым, чтобы вид этот мог казаться натуральным, без игры. Вера Алексеевна, переглянувшись с Майей, пожала плечами: что поделаешь, мол, дитя в переходном возрасте, самоутверждается.
- Но ведь с вас и Романа Сергеевича сняли подозрение. Чего же вам не хватает?
- Чего не хватает? - Майя задумалась: а действительно, чего? История вроде бы завершилась, пусть даже таким ужасным образом, а душа не на месте (в проницательности Лике не откажешь). - Скажем так: мне не хватает полноты картины.
Келли насмешливо прищурилась и выпустила дым из ноздрей.
- То есть вы не верите, что Гоц - убийца?
- Нет, нет, он убил, это бесспорно. Но в его поступках… хромает логика. Кем бы ни был преступник - в его действиях ощущается некий вполне осознанный умысел. Если вдуматься, мальчик не представлял для Гоца никакой реальной опасности.
- Да он же псих!
- Сумасшедшие, в отличие от нормальных людей, никогда и ничего не делают беспричинно, - возразила Майя. - Вот ты знакома с ним почти восемь лет, встречалась с ним по несколько раз в день… Скажи, он производит впечатление…
- Ненормального? - Келли наморщила лоб. - А знаете, иногда я замечала… Ну, к примеру, он ведет урок, о чем-то рассказывает, а мысли далеко. Руки дрожат, а глаза…
- Что глаза?
- Будто стеклянные. И он каждую секунду смотрел на часы - просто оторваться не мог, будто ждал чего-то. Сначала я думала, что у него диабет, как у мамки. У нее тоже бывает такое состояние, когда падает уровень сахара в крови. А потом, когда вы сказали про шприц…
- Ты решила, что директор - наркоман? - закончила Майя.
- Но ведь зто все объясняет, верно?
- Верно. - Она вздохнула. - Все, кроме одного: где орудие убийства? Следователь сказал, что в лаборатории обследовали посох Деда Мороза: на нем ни единого постороннего следа. Чем же тогда Гоц бил охранника?
Из кухни послышался свист: чайник сообщил, что готов. Вера Алексеевна исчезла на минутку и вскоре вернулась с подносом: пахучая заварка, по особому, какому-то довоенному рецепту, крошечные фарфоровые чашечки, пирожные и ломтики лимона на блюдечке, вышитые салфетки - все очень красиво, даже изысканно… Майя, с наслаждением отключившись от криминальной среды, свернулась в любимом кресле клубочком (насколько позволял рост) и принялась оглядывать комнату: тыщу лет не была здесь, а все по-старому, ничего не изменилось. Взгляд задержался на резной этажерке, древней, еще с дедовских времен, и обычном наборе пожилой женщины: корзиночка с вязаньем, фотография в кокетливой рамочке (семейство в полном составе: Вера Алексеевна, Рита с Севой и Келли - где-то на природе, на фоне сосен и Севушкиной иномарки), несколько книг, в основном любовных романов, до которых старушка была охоча, альбом в сафьяновом переплете с застежкой…
- Можно посмотреть?
- Пожалуйста.
Альбом был старый, а фотографии, почти все, сравнительно новые. На самой первой возле качелей в знакомом дворике стояла девочка с жидкими косичками на затылке - Рита в детстве. Вот она же, но позже, классе приблизительно в десятом: вместо косичек - челка и мелкие завитушки на висках. Вот свадебные: счастливые молодожены в загсе, обмениваются кольцами, счастливые молодожены у Вечного огня (Майя узрела саму себя, расплывчатую, на заднем плане), снова детские снимки (второй круг исторической спирали): Лика в роддоме, в первом классе, Лика с Лерой Кузнецовой и Валей Савичевой в компании неких юнцов за столом в летнем кафе…
- А это ваш муж, Вера Алексеевна? - предположила Майя, увидев несколько старых снимков в самом конце, за отворотом переплета.
- Митенька, - равнодушно подтвердила та. - Он давно нас бросил, как только Риточка родилась. Вот он. (Пожелтевший портрет в овале, с витиеватой подписью: "Апрель 1961, на память с любовью". Интересный мужчина - молодая мама, наверное, сильно убивалась, оставшись вдруг одна.)
- Это мы в Гаграх, в шестьдесят пятом (теннисный корт, улыбающаяся пара, оба в белых футболках и с ракетками). В молодости я была прехорошенькая.
- Ты, бабуль, и сейчас хоть куда, - флегматично ляпнула Келли.
- А фотографий вашего брата здесь нет? - спросила Майя.
- Нет, - почему-то резко ответила Вера Алексеевна. И словно спряталась в раковину - Майя поняла, что эта тема (любимый Сашенька, сгинувший в сталинских лагерях) была ей неприятна.
Майя не стала настаивать. Альбом был водворен на полку, и остаток вечера (точнее, ночи) они провели как нельзя лучше: без особого веселья, зато тепло и спокойно. Уже часу в четвертом, заметив, что старушку клонит в сон, они с Келли одновременно засуетились, помогли убрать чашки со стола и ретировались.
- Ты не звонила Лере? - спросила Майя, когда за ними закрылась дверь. - Как она себя чувствует?
- Погано, - вздохнула присмиревшая Лика. - Когда вы пришли и сказали… Валька-то еще ничего, плакала, конечно, но держалась, а Лерка впала в истерику. Еле откачали. Все причитала, что ее тоже убьют - всех, кто в этой сраной школе учится, убивают рано или поздно. Отец отвез ее домой, даже допрашивать не позволил.
- И правильно сделал, - с чувством сказала Майя. - В сущности, она еще ребенок, хоть и притворяется взрослой.
- Да все мы… строим из себя крутых, - самокритично заметила Келли. - Пока ничего серьезного не произойдет… Нет, но как он посмел?! На глазах у всех, среди бела дня…
- Лика, тебе бы отвлечься…
Она отмахнулась.
- Легко сказать.
В квартире у Майиных соседей через стенку гремела музыка и восторженно лаяла собака. Значит, до утра заснуть не удастся, подумала она со вздохом. Ну и ладно. Нормальные люди нормально отмечают законный праздник.
Она подошла к двери, покопалась в сумочке, выудила ключ и, отчаянно щурясь в полутьме, сделала попытку попасть в замочную скважину.
И в этот миг кто-то большой, черный, страшный (она не видела, но очень ярко представляла) обхватил ее сзади за шею, перекрыв дыхание. И прошептал в ухо:
- Не бойтесь, я ничего вам не сделаю. Только молчите!
Глава 10
Любушка проплакала всю ночь. Время от времени она вынимала из-под подушки платочек и вытирала слезы. Она пыталась урезонить себя: "Ну что ты в самом деле, как маленькая девочка! Стыдно революционерке быть такой размазней!" Однако это не помогало.
Вчера на совещании Боевой организации выбиралась кандидатура исполнителя акта против Столыпина и петербургского градоначальника фон Лауница. Лауница Любушка видела лишь однажды, на Невском, во время богослужения в католическом костеле, и пришла к выводу, что градоначальник - премерзкий тип. Наплевать, что он "столп реакции" и отдавал приказы жандармам стрелять в безоружных рабочих, - человек с такой гадкой физиономией (тонкие щегольские усики, рыбьи глаза навыкате и безвольный подбородок в крупных прыщах) просто не имеет права жить на свете.
Планов покушения было несколько. Остановились на том, который предусматривал выстрел во время торжественного открытия нового медицинского института. Процедура обещала быть весьма помпезной: среди гостей намечались сам премьер, градоначальник, сановные и - главное действующее лицо - принц Петр Ольденбургский, меценат и покровитель наук. Любушка горячо голосовала за этот план: ей виделась великолепная церемония, оркестр в громадном, как вокзал, вестибюле, толпы гостей (мужчины в шелковых цилиндрах и дамы в мехах)… Момент, когда закончены торжественные речи, все смолкают и расступаются, падает разрезанная ленточка в руках принца - и одновременно с этим скромная девушка с букетиком фиалок ниоткуда, словно из воздуха, достает револьвер (она репетировала этот жест тайком, десятки раз, и у нее получалось)… Красиво, эффектно и запоминается навсегда.
О том, что произойдет после выстрела, она не задумывалась. Конечно, ее спасут. Все смешается, люди в панике попадают на пол, ее подхватят под руки и, прикрывая собой от пуль жандармов, доставят туда, где безопасность и покой, где ее не достанут (к какому-нибудь запасному выходу). Ей мечталось, чтобы спас ее непременно сам Лебединцев, которого она много раз видела на конспиративных собраниях: тот был красив, как тореадор, строен и по-военному подтянут. Таким и должен быть настоящий революционер.
Ей отказали. Ты еще слишком юна, сказали ей, и она чуть не расплакалась на виду у всех (то-то было бы сраму!). Почему? Потому что так велит дисциплина. Хочешь быть настоящим борцом - изучай теорию, твой удел - это агитация и пропаганда, а оперативную работу оставь другим. И запомни: приказы здесь не обсуждаются, к этому тебе тоже придется привыкнуть.
На последнее, решающее собрание штаба она прорвалась едва ли не с боем: она не участвовала в акте и по правилам конспирации не должна была присутствовать при разработке… Но она настояла. Она бы умерла, задохнулась, коли ее не пустили бы: последние приготовления, самое волнующее…
Александр Суляцкий и Арнольд Кудрин - оба студенты университета, избранные - были героями дня. Им предстояло исполнить завтрашний приговор. Любушка весь вечер исподтишка наблюдала за Сашенькой - тот был похож на молодого поэта Виктора Астафина, с которым она познакомилась в литературном кружке (он с большим выражением читал ей стихи Байрона, выдавая их за свои). Высокий, слегка сутуловатый, порывистый, с горящими глазами, Суляцкий непрестанно ходил из угла в угол, временами останавливался и будто уносился куда-то в мыслях - в будущее, во тьму… И иногда отвечал невпопад.
Кудрин, которого все присутствующие звали по псевдониму - Велембовский, был ниже и плотнее. Он был как-то по-особенному, по-нервному весел (впрочем, тоже вполне объяснимо). Остальные вели себя сдержанно и даже строго - ели мало, хотя стол в гостиной был богато накрыт, и почти не пили, за исключением рыжеволосой девушки, на вид - Любиной ровесницы. Время от времени она тайком плескала себе в фужер из высокой бутылки, пока Карл не сказал вполголоса:
- Тебе хватит, Ганна.
Она пристально посмотрела на него и покачнулась.
- В самом деле?
- Послушай. Всем нам ожидание дается нелегко, однако…
- Нелегко, - передразнила она и бросила фужер на скатерть. - Что вы понимаете.
Она была на редкость некрасива - той воинствующей некрасивостью, которая, доведенная до совершенства, могла казаться почти привлекательной. Сухая, как вобла, без намека на грудь, одетая в глухое коричневое платье какого-то безобразного монашеского покроя, она почти с ненавистью смотрела сквозь пенсне. Подошла к пианино и стала наигрывать "Чижик-пыжик" - неумело, одним пальцем, будто человек, старающийся освоить пишущую машинку. На нее не обращали внимания. Все обступили стол, где на малиновом бархате трепетали свечи и был разложен план здания медицинского института.
Лебединцев, одетый в черную пелерину, постриженный по последней моде, с бородкой а-ля Ришелье (не раз наставлял молодых революционеров: "Полиция чтит тех, кто одет богато, поэтому не экономьте на одежде. Устраивать вам побег из тюрьмы обходится гораздо дороже"), склонившись над бумагами, медленно водил по ним карандашом.