ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ ОСУЖДЕННОГО
В маленькой низкой камере со сводчатым потолком было полутемно. Какой-то ночник странной формы робко мигал, распространяя неприятный запах прогорклого масла.
В камере метался высокий, стройный молодой человек.
Это сын графа, Болеслав Ржевусский.
Его бледное лицо было искажено невыразимой мукой... Порой он в отчаянии заламывал руки - и из его груди вырывались крики, в которых звучало столько тоски, столько страха и гнева.
- Как они смеют! Как они смеют!
Бешенство овладевало им. Он бросался к железной двери и принимался, что есть силы колотить в нее руками и ногами.
- Пустите меня! Вы - преступники, палачи - слышите ли вы меня?
Ни звука. Ни шороха. Точно в могиле. Тогда он бросался к окну, и каждый раз в ужасе отшатывался от него.
Через толстые прутья железной решетки на него глядела своей страшной массой мутная вода.
- Господи! Да где же я? И что со мной?
И вдруг ему вспомнились рассказы о существовании потайных ходов из многих варшавских костелов, о ходах-коридорах даже под Вислой.
Значит, это правда? Значит, он действительно, попал в страшные лапы иезуитов, и угроза смерти, к которой они приговорили его, - не шутка, а лютая, зловещая правда?
Холодный ужас объял его душу, пронизал все его существо.
Смерть... Почему? За что? Смерть - в его годы, когда весь мир развертывается перед ним во всех своих чудесных дарах... Когда он любит, любим, молод, силен, красив, знатен...
- О, нет, нет! Этого быть не может. Я не хочу умирать, я не могу умереть! Неужели всемогущий Бог может допустить совершиться такой вопиющей к нему несправедливости?!
И вспомнились ему угрожающие слова:
"Смотрите! Бог иногда мстит вероотступникам..."
Но ведь он не отступился от Христа. А какой же есть еще Бог?
"Вы приговариваетесь к смерти через поцелуй Бронзовой Девы" - погребальным звоном гудит в его ушах приговор его судей-палачей.
Болеслав Ржевусский громко, жалобно зарыдал. Вдруг он вскочил и с каплями холодного пота на лбу стал прислушиваться.
- Что это? Голоса? Шаги? Да, да, все яснее, ближе... Вот уже у самых дверей его каземата.
Он задрожал всем телом, выпрямившись во весь рост.
С протяжным скрипом раскрылась дверь. На пороге со свечами в руках стояли несколько фигур, одетых в рясы-сутаны.
- Так как вам трудно говорить, отец Бенедикт, то позвольте мне вместо вас напутствовать на смерть и поддержать дух преступника, - донеслось точно откуда-то издалека - до несчастного молодого графа.
Два монаха-иезуита торжественно внесли какое-то белое одеяние.
- Что это... Что это значит? Что вам надо? - в ужасе попятился Болеслав Ржевусский от вошедших.
- Сын мой! - начал торжественным голосом старый монах-иезуит. - Вы уже выслушали смертный приговор, произнесенный вам тайным трибуналом святых отцов. Соберитесь с духом, призовите на помощь Господа. Этот приговор будет приведен в исполнение сейчас.
- Что?! - дико закричал граф.
- Сейчас вы искупите ваши страшные грехи.
- Вы лжете! Слышите: вы лжете! Я не хочу умирать, вы - палачи, убийцы! Вы не смеете меня умертвить!
- Сын мой, все напрасно: еще ни один наш приговор не оставался без исполнения.
Два монаха приблизились к осужденному.
- Оденьте вот это одеяние, а свое скиньте. Это последний наряд приговоренных.
И они протянули обезумевшему от ужаса молодому человеку белый балахон с широкими разрезными рукавами, веревку и белый остроконечный колпак.
- Прочь! - иступленно заревел граф, отталкивая от себя служителя палачей. - Спасите меня! Спасите меня!
Безумный крик вырвался из камеры и прокатился по коридору.
- Я должен предупредить вас, сын мой, что если вы не облачитесь добровольно, придется прибегнуть к силе. Возьмите же себя в руки: вы умели бесстрашно поносить святого церковь, умейте же храбро умереть. Я буду читать, а вы повторяйте за мной: "Pater noster, qui es in coelun..."
- Помогите! - прокатился опять безумный крик ужаса, страха.
Но веревка уже была ловко накинута на руки осужденного.
Граф рванулся, но руки были связаны. Его повалили на соломенный матрац и насильно стали облачать в страшный предсмертный наряд.
- Свяжите ноги! - отдал приказ иезуит. - Готово? Поддерживайте его с двух сторон и ведите!..
И скоро из камеры вышла белая фигура мученика-осужденного со связанными руками и спутанными ногами.
ПОЦЕЛУЙ БРОНЗОВОЙ ДЕВЫ
Шествие открывал престарелый патер-иезуит с распятием в руках.
За ним, поддерживаемый двумя в черных сутанах, шел осужденный граф.
Теперь он не кричал, не сопротивлялся. Столбняк предсмертного ужаса, неведомых страданий властно овладел им. Не было голоса, не было языка. Сознание как бы совсем покинуло его.
Когда процессия поравнялась с той таинственной комнатой-судилищем, где осужденному был произнесен смертный приговор, из нее вышла новая процессия, во главе которой подвигался "его эминенция". У всех в руках были зажженные свечи.
При виде новых лиц граф Ржевусский словно пришел в себя.
С раздирающим душу криком он рванулся из рук державших его иезуитов и чуть не упал, благодаря спутанным ногам.
- Во имя Бога, спасите меня! Пощадите меня!
- Вы призываете имя Бога?.. С каких пор вы, еретически поносившие Христа и святую церковь, уверовали в него? - раздался резкий, суровый голос.
- Неправда!.. Неправда! Клянусь крестом, я не поносил ни Бога, ни святой церкви!
- Вы лжете! Вы говорили, что служители католической церкви, отцы иезуиты, торгуют Христом оптом и в розницу.
- Но разве иезуиты равносильны Христу? - с отчаянием в голосе прокричал граф.
- Вот видите, вы поносите тех, которые служат его величию... Довольно. В этом мире уста ваши не будут больше произносить хулы. Вы предстанете сейчас на суд Его самого.
По знаку, поданному старшим духовным лицом, мрачные своды страшного коридора огласились пением процессии.
- Moriturus laudare debet Deum, - послышались торжественно-заунывные звуки реквиума.
Процессия медленно подвигалась по коридору. Теперь, поняв, что все окончено, что спасения нет и не может быть, граф стал точно безумным.
Громовым голосом он старался заглушить страшное заживо похоронное пениє.
- Негодяи! Убийцы! Палачи! Вы оскверняете алтари, ваши руки, которыми вы держите распятие, обагрены кровью! Умру, но моя смерть жестоко отомстится вам. Ваши проклятые гнезда будут разрушены!..
- "...Ad misericordiam Christi ас santissiimae Virginis Mariae", - все громче и громче гремит процессия.
- И они еще произносят Имя Христа! О, подлые изуверы-богохульцы!
Лицо осужденного сделалось страшным. Колпак еретика слетел с его головы.
- Будьте вы прокляты! - исступленно вырвалось у него.
Процессия стала замедлять шаги.
Осужденный взглянул - и к облаку смертельной тоски, лежавшей на его лице, примешалось облако изумления.
В конце коридора (в нише) виднелась бронзовая статуя Богоматери.
Спокойно скрещенные руки, печать святой благости и любви на святом челе.
- Что это... Что это такое? - громко обратился осужденный к важному духовному лицу.
- Статуя святой Девы.
- Но вы... вы приговорили меня к смерти через поцелуй Бронзовой Девы?
- Так.
- Так... как же я могу умереть через поцелуй святых бронзовых уст? Да не мучьте меня! Говорите! Я с ума схожу, палачи!
- Вы это узнаете, - загадочно ответил добровольный палач. - Где отец Бенедикт? Он должен дать последнее напутствие осужденному.
Произошло движение. Bcе с недоумением отыскивали фигуру отца Бенедикта.
Его не было, он исчез.
- Что это значит? Где же он? - строго спросил его эминенция.
- Не знаем... Может, отлучился... Он, кажется, болен.
- Тогда исполните эту обязанность вы, отец Казимир.
Молодой граф пошатнулся. Красные, синие, желтые, фиолетовые круги и звезды замелькали, закружились в его глазах.
"Кончено... Все кончено... Смерть... идет... вот сейчас... Господи, спаси меня... Страшно... что со мной будут делать?"
Его глаза с ужасом, тоской и мольбой были устремлены на кроткий лик Бронзовой Богоматери.
- Спаси меня! Спаси меня! - жалобно простонал он.
- Вы должны покаяться в ваших грехах, сын мой. Скоро вы предстанете перед Вечным Судьей.
- Не хочу! Пустите меня, пустите! - забился несчастный осужденный.
Но к ужасу своему он почувствовал, что его уже крепко держат и все ближе и ближе подводят - подталкивают к бронзовой статуе.
В груди - все захолонуло. Волосы шевелятся на голове...
Перед глазами - все, все прошлое, вся жизнь, молодая, кипучая, радостная, с песнями, с любовью, цветами, с воздухом, с солнцем.
- Говорите, повторяйте за мной, сын мой: "Обручаюсь я с тобою на жизнь Вечную, святая Дева Мария".
"Salve, о, Santissima… " - грянули иезуиты, но в эту секунду громовой голос покрыл голоса певших:
- Стойте! Ни с места, проклятые злодеи!
Быстрее молнии из-за колонны выскочил Путилин и одним прыжком очутился около осужденного.
- Вы спасены, вы спасены, бедный граф! Мужайтесь!
Крик ужаса огласил своды инквизиционного логовища иезуитов.
Они отшатнулись, замерли, застыли. Подсвечники со звоном выпали из рук палачей. Лица... нет это были не лица, а маски, искаженные невероятным ужасом.
Путилин быстро разрезал веревки. Граф чуть не упал на плиты в обмороке.
- Ну-с, святые отцы, что вы на это скажете?
Оцепенение иезуитов еще не прошло. Это были живые статуи.
Путилин вынул два револьвера и направил их на обезумевших от страха тайных палачей святого ордена.
- Итак, во славу Божию, вы желали замарать себя новой кровью невинного мученика? Браво, негодяи, это недурно!
Первым пришел в себя его эминенция.
- Кто вы? Как вы сюда попали? - пролепетал он дрожащим голосом.
- Кто я? Я - Путилин, если вы о таком слышали.
- А-а-ах! - прокатилось среди иезуитов.
- А попал я сюда вместе с вами, участвуя в вашей процессии.
- К-как?!
- Так. Я, ведь, не только Путилин, но и отец Бенедикт! - злобно расхохотался великий сыщик.
- Негодяй... предал!.. - бешено вырвалось у монахов.
- Вы ошибаетесь. Отец Бенедикт и не подозревает о моем существовании. Он преблагополучно беседует с графом Сигизмундом Ржевусским.
Молодой человек целовал руки Путилину.
- Что вы? Что вы? - отшатнулся Путилин.
- Вы спасли меня от смерти. Но от какой? Я ничего не мог понять.
- Вы... вы ошибаетесь, граф! - вдруг ласково обратился его эминенция к графу. - Все это была святая шутка, чтобы попугать вас... Мы и в мыслях не имели убивать вас... Вас решили наказать за ваши дерзости по адресу духовных лиц.
- Шутка? Вы говорите: шутка? Ха-ха-ха! Хороша шутка! Я вам сейчас покажу, какая это шутка. Не угодно ли вам поцеловать Бронзовую Деву?
- Зачем... к чему, - побледнел важный иезуит, отшатываясь от статуи.
- А, вы не хотите? Вы трясетесь? Ну, так смотрите.
И Путилин шагнул, подняв с полу длинный факел, к статуе.
- Не ходите! Не смейте трогать! - закричал иезуит, бросаясь к Путилину.
- Ни с места! Или даю вам слово, что я всажу в вас пулю.
Он сильно нажал факелом бронзовые уста статуи и в ту же секунду произошло нечто страшное, чудовищно страшное и безобразное. Руки Бронзовой Девы стали расходиться и из них медленно стали выходить блестящие острые ножи-клинки. Но не только из рук появилась блестящая сталь. Из уст, из глаз, из шеи - отовсюду засверкали ножи. Объятия раскрылись, как бы готовые принять в свой страшный обхват несчастную жертву и затем быстро сомкнулись.
- Великий Боже! - схватился, шатаясь, за голову молодой граф.
- Вот какой поцелуй готовили вам ваши палачи! В ту секунду, когда вы прикоснулись бы к устам Бронзовой Девы, вы попали бы в чудовищные объятия. В ваши глаза, рот, грудь, руки вонзились бы эти острые клинки и вы бы медленно, в ужасных мучениях, испустили дух.
Под угрозой револьверов Путилин выбрался с спасенным графом из мрачного логовища иезуитов.
Негласное секретное расследование уже не обнаружило статуи Бронзовой Девы. Очевидно, ее немедленно куда-нибудь убрали, или совсем уничтожили.
ПРЕСТУПЛЕНИЕ В ИВЕРСКОЙ ЧАСОВНЕ
НОЧНЫЕ ПАЛОМНИКИ
Шел двенадцатый час ночи.
Москва, жившая в то время несравненно более тихой мирно-буколической жизнью, чем теперь, забывалась уже первым сном.
Тем более странным и непонятным могло показаться человеку, не знакомому с Первопрестольной, то обстоятельство, что в этот поздний ночной час на тротуарах виднелись фигуры людей, спешно идущих по одному направлению, очевидно, к одному и тому же месту.
Эти фигуры людей, составляя порой небольшие группы, выплывали из сумрака ночи с Моховой улицы, с Тверской, с Театральной площади.
Внимательно вглядываясь в фигуры спешивших куда-то людей, можно было немало подивиться разношерстности этой толпы. Рядом с дряхлой, ветхой старушкой, одетой почти в рубище, шел блестящий цилиндр; там - бок о бок с бедно одетой девушкой в продранном жакетике и стоптанных сапогах - выступала-плыла утиной походкой тучная, упитанная купчиха с Замоскворечья или с Таганки с чудовищно огромными бриллиантами в ушах; рядом с нищим-калекой виднелась шинель отставного военного. Какая поразительная смесь одежд и лиц! Только огромный город-столица мог умудриться составить такой причудливо прихотливый калейдоскоп.
Куда же направлялась эта толпа? Какая притягательная сила влекла ее, оторвав от отдыха, сна?
Для незнающих Москвы, повторяю, это могло бы показаться мудреной загадкой, а для обывателей Первопрестольной это было обычным, знакомым явлением.
В одних из кремлевских воротах, Иверских, скромно приютилась знаменитая часовня - святыня с высокочтимой чудотворной иконой Иверской Божьей Матери. Вот на поклонение-то ей и стекаются со всех сторон Москвы, днем и ночью, богомольцы-паломники.
Над этой часовней как бы горят незримые слова:
"Придите ко Мне все труждающие и обремененные и Аз упокою Вы..."
Это, своего рода, московская христианская Мекка, православный Лувр.
Разбитые жизнью, все те, кто изнемогает под бременем горя, ударов судьбы спешат в эту часовню, где в жарких молитвах перед любимой иконой жаждут найти облегчение, исцеление.
Но не всегда чудотворная икона находится в часовне. Большей частью икона в разъездах, так как москвичи - по разным случаям и обстоятельствам - любят принимать икону на дом.
В особой большой карете, сопровождаемая священником и монахом, переезжает икона из дома в дом по заранее составленному маршруту, основанному на предварительной записи, делаемой в конторе часовни.
На время отсутствия чудотворной иконы в часовне красуется, так сказать, ее копия.
В тех случаях, когда самой чудотворной иконы нет в часовне, религиозные москвичи-богомольцы терпеливо, целыми часами ожидают ее прибытия. Но вот подъезжает знаменитая карета. Нужно видеть, с каким священным трепетом, высоким порывом бросаются паломники к своей святыне! Икону вносят, устанавливают на ее обычное место, перед ней совершаются краткие молебны, богомольцы прикладываются к ней, а потом икона вновь начинает совершать свое святое путешествие.
Так было и в эту памятную ночь, принесшую столько волнений духовенству и богомольцам Белокаменной.
Около часовни виднелась порядочная толпа. Часть ее сидела на паперти часовни, часть - стояла, часть - прогуливалась взад и вперед.
¾ А что, миленькие, Царица-то Небесная еще не прибыла? - шамкала ветхая старушка, охая, крестясь.
¾ Нет, бабушка, видишь, сколько народу дожидаются Ее.
Тут, в ночном весеннем воздухе слышался тихий говор.
Богомольцы, особенно женщины, такими понурыми голосами рассказывали друг другу о своих муках, страданиях, заботах.
Они облегчали душу - по русской отличительно характерной черте - во взаимных излияниях.
"И ничего, милушка, не помогает?" ¾ "Ничего родимая... Ко всем докторам обращалась: помирать, говорят они, придется тебе. Вот я удумала к Царице Небесной за помощью обратиться". ¾ "И хорошо, матушка, истинно мудро придумала. Давно бы так"... Кто-то плакал нудными, тяжелыми слезами... Кто-то кричал страшным истеричным криком.
"Что это? Кто это?" - спрашивали друг друга ночные паломники. ¾ "Девушку-кликушу привезли".
Время тянулось в нетерпеливом ожидании особенно медленно.
Но вдруг толпа заволновалась.
¾ Едет! Едет! - раздался чей-то взволнованный голос.
Все вскочили, насторожились.
Действительно, с Тверской быстрым аллюром мчалась большая синяя с позолотой карета, знакомая каждому москвичу. Все ближе, ближе... И вот - она уже перед часовней. Толпа бросилась к ней.