- Точнее? Посмотри за пожарным щитом.
Кузьма обшарил весь школьный двор. За пожарным щитом он провёл, наверное, час. Ничего, кроме узкой щёлки в щите не привлекло внимания. Сыщик пригнулся, чтобы посмотреть в щель.
"Великолепный обзор", - отметил он, - "и никто тебя не увидит. Только слишком неудобно. Долго с полусогнутыми коленями не простоишь. Стоп!" - сказал Кузьма сам себе. - "А если это женщина?"
Он опустился на колени и стал исследовать асфальт. Под щелью на асфальте виднелись продавленные ямки от женских каблучков.
Кузьма сбегал домой и принёс кулёк с гипсом. Он быстро сделал слепки и направился в школу.
- В школьный музей нельзя, - преградил дорогу сторож, - там всё милиция опечатала.
Кузьма предъявил своё удостоверение.
- Прокуратура? Ну, тогда другое дело. Тогда, пожалуйста.
Сторож достал ключи и пошёл показывать дорогу Кузьме. Прокурор сорвал пломбы и вошёл в зал. После происшествия в музее ничего не трогали.
- Следователь из милиции приказал ничего не трогать, пока не кончится следствие, - пояснил сторож.
Кузьма внимательно осмотрел всё помещение. На обрывках фотографий он увидел отпечаток женского каблучка. Сыщик достал из кармана слепок, который сделал за пожарным щитом и приложил к обрывку. Слепок и отпечаток совпали.
- Здесь женщины были? - спросил он у сторожа.
Сторож замялся.
- Я задал вопрос! - повысил голос Кузьма.
- Были две женщины, - тихо сказал тот.
- Почему следователю о них ничего не сказали.
- Товарищ начальник, это совершенно посторонние люди.
- Это не ваше дело. Следователь сам в этом разберётся.
- Они просили ничего не говорить, про них. Боялись, что затаскают потом.
- Кто такие вы знаете?
Сторож отрицательно покачал головой.
- Узнать сможете?
- Это смогу. Я хорошо запомнил их.
Кузьма зашёл к следователю, чтобы поближе ознакомиться с делом.
- Вы хорошо осмотрели место происшествия? - спросил он.
- Обижаете, товарищ прокурор.
- Вы обратили внимание, что на улице, рядом с входной дверью расположен пожарный щит?
- Он же на схеме указан, - старший лейтенант открыл дело и показал Кузьме схему.
- Вот здесь я обнаружил следы от женских каблучков.
- Ну и что?
- Как это что? В деле это не отражено.
- А в школе, кроме следов учителей, большинство которых составляют женщины, есть следы тысячи учеников. Вы хотите чтобы я и их приобщил к делу?
- Дело в том, что на обрывке фотографии, который находился в музее, мною обнаружен след женского каблучка идентичного тому, что был оставлен за пожарным щитом.
- Ну и что?
- Как что? Из этого следует, что после посещения музея подозреваемым, в нём была женщина.
- Во-первых, не подозреваемым, а обвиняемым, а во-вторых, почему вы считаете, что след от каблучка оставлен после посещения музея вором-рецидивистом Ивановым, а не до его?
- До его фотография находилась за стеклом в стеллаже.
- Но почему вы считаете, что на эту фотографию не наступили, когда этот стенд делали?
- Да потому, что сторож рассказал, про двух женщин, которые входили в музей, после того, как Иванов вышел из него.
- В деле об этом никаких сведений нет.
- А вы допросите сторожа.
- Зачем, товарищ прокурор, ведь и так всё ясно.
- Затем, что если после обвиняемого в музее были ещё кто-то, то погром устроить могли и они.
- Там ещё бригада оперативников была, может быть мне и им обвинение предъявить?
- Может быть и им, - задумчиво сказал Кузьма. - А это что у вас такое, тряпкой закрыто.
- Это вещественное доказательство: бюст товарища Сталина и кубок, которым он был разбит.
- Отпечатки пальцев с кубка сняли?
- Зачем?
- Затем, что так положено! - уже на повышенных тонах сказал Кузьма.
- Я не понял, вы из прокуратуры или из адвокатуры? - взмолился следователь.
- Из прокуратуры. Поставлен надзирать за работой милиции. Снимите с кубка отпечатки и ещё раз допросите сторожа.
- Слушаюсь, товарищ прокурор. Хочу поставить вас в известность, что я буду на вас жаловаться. Вы не надзираете, а мешаете мне проводить следственные действия.
- Как вам будет угодно.
Кузьма вышел от следователя злой и направился в следственный изолятор, чтобы поговорить с Николаем.
Кузьма не виделся с товарищем с тех пор, как тот прибежал к нему и сообщил, что над командиром сгущаются тучи. Теперь он встретил своего друга и боевого товарища в камере для допросов следственного изолятора.
- Не думал, что мы с тобой встретимся в такой обстановке, - сказал Кузьма.
- Значит, этот гад остался жив.
- Выходит, что так.
- Значит наша война ещё не закончена.
- В тюрьмах не воюют, - возразил Кузьма.
- Это как сказать. Васька свою войну воевал в лагере и чуть не был расстрелян. А я надеюсь, что отделаюсь сроком. Сколько мне дадут?
- Лет пять, если я докажу, что бюст разбил не ты, а если не докажу…
- Ну, это понятно. Ты решил что-то доказывать?
- Конечно. Ты думаешь, твой адвокат это сделает?
- На войне у каждого своя работа. Я должен сидеть, а ты должен найти его, тогда и я выйду.
- А если не найду?
- А если бы Ваську расстреляли до того, как мы его спасли?
- Это было на войне.
- Мы тоже на войне. Я вор-рецидивист, ты прокурор, какая между нами связь? Только приблизься ко мне, не заметишь, как сам за решёткой окажешься. Я запрещаю тебе заниматься моим делом.
- Кто ты такой, чтобы мне приказывать?
- Жаль, его нет вместе с нами, он бы мог приказать.
- Он бы мог, - согласился Кузьма.
- Ты его хорошо спрятал?
- Будь спокоен.
- Кроме тебя ещё кто-нибудь знает?
- Твоя жена.
- Вот и береги себя и мою жену. От ваших жизней зависит и его судьба.
- За меня и за Машу не беспокойся. Только ты мне тоже не безразличен.
- Гражданин начальник, вы уже надоели мне. Прикажите отвести меня в камеру.
- Николай, перестань, давай всё обсудим.
- Я ещё раз тебе повторяю, если я вор и ты прокурор начнём сейчас что-то обсуждать, то закончим это обсуждение на нарах. Всё. Я устал и хочу в камеру.
Николай встал, подошёл к дверям и стал барабанить по ней руками.
- В камеру, отведите меня в камеру! - закричал он.
Кузьма, нехотя, нажал на кнопку звонка. В камеру вошёл конвоир.
- Уведите, - тихо сказал Кузьма.
Визит прокурора к вору-рецидивисту Ферзю не остался незамеченным. Начальник долго не мог понять, почему его новый сотрудник так заинтересовался совершенно заурядным и неинтересным делом. Однако, сопоставив первое задание нового прокурора по делу "ППЖ", приглашение этой особы к себе на новоселье и заинтересованность в судьбе сожителя этой "ППЖ", а именно стремление усадить его за решётку, ставили всё на своё мнение.
- Уважаемый Кузьма Иванович, - отчитывал своего прокурора начальник, - я, как мужчина, отлично вас понимаю. Однако, ваше положение, как говорится, обязывает. Неужели в качестве любовницы вы не могли найти себе никого иного, кроме дворничихи, да ещё с полукриминальным прошлым?
Как хотелось сказать начальнику всю правду! Как хотелось, чтобы он не только понял, но и помог. Но возможно ли это? Кто он, этот начальник? Друг или враг? Выслушает, посочувствует, или рассмеётся в лицо? А то и того хуже, сделает вид, вроде как понял, а сам вызовет к себе кого-нибудь, да и поручит всё вынюхать, да выведать, и не только выведать, но и вывернуть всё наизнанку, так, чтобы не только судьбу человека узнать, а целый заговор раскрыть. Нет, такому доверяться нельзя, таким, как говориться, палец в рот не клади.
- А тут ещё это, - продолжал начальник.
Кузьма вопросительно посмотрел на шефа. Тот вытащил из стола листок бумаги и начал им усиленно трясти.
- Хорошо, что это ко мне попало! А если бы выше пошло, что тогда мне делать?
- Да что это? - не выдержал Кузьма.
- Жалоба на тебя. Зачем ты вообще полез к этому Ферзю? Кто тебя посылал?
- И что он пишет? - вместо ответа спросил Кузьма.
- Пишет, что к нему применялись недозволенные средства дознания.
- А этот, следователь?
- А что ему жаловаться, если Ферзь после твоего визита во всём признался.
- Значит, он так решил? - скорее сам себе, а не начальнику прошептал Кузьма.
- Это уж тебе виднее, - ответил начальник, думая, что вопрос задан ему. - Какие ты там к нему методы применял, я не знаю и знать не хочу. Только вот, что я хочу тебя попросить, уважаемый Кузьма Иванович: Я ведь не только прокурор, но и человек. И ничего человеческое мне не чуждо. Я понимаю твоё стремление засадить бывшего хахеля этой бабы, но я ещё раз тебя убедительно прошу - хоть немного соблюдать социалистическую законность. Все прекрасно понимают, какие методы надо было применить, чтобы получить признание от такого матёрого преступника, как Ферзь.
Начальник подошёл к Кузьме и отечески положил свою руку ему на плечо.
- А насчёт бабы не беспокойся. Кто же тебя осудит? Хочешь, я с такой блядью познакомлю - пальчики оближешь. Ты эту дворничиху сразу забудешь. Я тебе гарантирую, сам не раз проверял.
Хотя начальник и просил не заниматься делом Ферзя, Кузьма не мог не забрать отпечатки пальцев, которые следователь снял с кубка по просьбе прокурора. Тайно, сняв отпечатки у всех сотрудников школы и сравнив их с имеющимися, Кузьма понял, что они оставлены женщиной, которая не относилась к числу сотрудников. Оставалось найти эту женщину.
Пережив в один день долгожданную встречу с отцом, и его арест, Сашенька Иванов, придя в школу, не узнал её. Нет, стены были на месте, парты не заменены на новые и даже туалеты такие же грязные, как всегда. Что-то новое, доселе неизвестное, заполняли всё пространство школы и делали её неузнаваемой. Но если Саша так думал о своей школе, то та, в свою очередь так думала о своём ученике. Стоило мальчику войти в коридор, как тот моментально пустел, стоило подойти к ребятам, которые играли в мяч, чтобы присоединиться, как игра заканчивалась. Вчерашние друзья отворачивались и спешили уйти, а если Саша обращался к кому-то, то его даже не дослушивали до конца, ссылаясь на неотложные дела. Когда Саша дошёл до класса, то оказалось, что соседа у него больше нет. Саша осмотрел класс и увидел соседа, сидящем за другой партой в самом конце. Самостоятельно ученик пересесть не мог, значит сделал он это с разрешения учителя. Во время урока учитель ни разу не спросил его и не сделал замечание. Даже когда прозвенел звонок и все выбежали в коридор, а Саша остался в классе, учитель не потребовал выйти. Такого на памяти мальчика не случалось никогда. Он уткнулся лицом в парту и от безысходности заплакал. Учительница, которая никогда не проходила мимо плачущего школьника, и которая всегда поймёт и успокоит независимо от того, как ученик учится, на этот раз, встала со своего места и вышла из класса, даже не подойдя к Саше. Разумеется, долго так продолжаться не могло. Что-то должно было произойти, что-то должно было положить конец этой неизвестности и объяснить всё происходящее. И это что-то произошло. Оно прозвучало где-то далеко в коридоре, тихо и совсем незаметно. Саше даже показалось сперва, что он ослышался, что это относится не к нему, но вскоре эта фраза повторилась, но уже громче. Эту фразу знали все, от первоклашек, до выпускников. Эту фразу боялись больше смерти, потому, что защиты от неё не было. Эта фраза убивала сразу и наповал. Она приговаривала и исполняла приговор одновременно.
- Сын врага народа! - услышал Саша.
- Я? - удивился мальчик.
- Сын врага народа! - услышал он уже громче.
- Это неправда!
- Сын врага народа! - уже не говорили, а кричали вокруг.
- Это ошибка! Мой папа ни в чём не виноват!
Школьники стали всё громче и громче кричать свою убийственную фразу и всё плотнее и плотнее обступать ученика, который моментально превратился в инородное тело. Напрасно жертва умоляла о пощаде, напрасно заверяло всех, что случившееся это недоразумение. Законы толпы, тем более детской, жестоки. Инородное тело просто обязано быть отторгнуто и тут уже никто не может изменить ничего. Голоса школьников нарастали, а кольцо вокруг жертвы сужалось. Наконец, дойдя до необходимой концентрации, толпа замерла, как будто ожидая команды.
- Бей его! - выкрикнул кто-то.
Кольцо сомкнулось.
Что произошло потом, Саша не помнил. Очнулся он в санчасти. Доктор водил у носа какой-то вонючей ваткой.
- Вот молодец! - услышал Саша голос доктора. - А ну-ка вытяни руки, посмотри направо, теперь налево. Хорошо, только слабым сотрясением отделался.
Саша осмотрелся по сторонам и увидел мальчика, сидящего рядом на стуле.
- Это кто? - спросил он у доктора.
- Это твой спаситель. Я напишу тебе освобождение на неделю, а он, - доктор кивнул в сторону незнакомца, - проводит тебя домой.
Доктор протянул незнакомцу какую-то бумагу, тот положил её в карман и подошёл к Саше.
- Пошли, - сказал он, подавая руку.
Саша встал с кушетки и, покачиваясь, вышел с незнакомцем из кабинета.
- Ты не помнишь меня? - спросил незнакомец.
Саша отрицательно покачал головой.
- Ты со своей мамой был у нас дома на новоселье.
- Да, мы ходили, но я тебя там не видел.
- Мама запретила с тобой играть, и поэтому ты был один в комнате.
Мальчики шли по пустым коридорам школы. Из классов доносились голоса учителей и учеников, отвечающих у доски. Всё было мирно и спокойно. Даже не верилось, что совсем недавно эти мирные и спокойные дети, были похожи на стаю волков, рвущих на части свою жертву. Саша вспомнил это и содрогнулся. Его попутчик как будто понял мысли своего нового товарища.
- Не бойся. Я тебя теперь буду защищать, - успокоил он.
- А как же твоя мама?
- У меня ещё и папа есть.
- А у меня…
- Я знаю. А ещё я знаю, что твой папа не виноват.
- Откуда ты это знаешь?
- Мой папа прокурор. Во время войны он воевал с твоим отцом.
- Твой папа дядя Кузьма?
- Да. Он вчера всё рассказал мне про твоего отца. А ещё сказал, что тебя ждут большие неприятности и приказал мне защищать тебя.
- Приказал?
- Да приказал. Он сказал, ещё, что для него и дяди Николая война ещё не закончилась. Мы с тобой их дети, значит и для нас она не кончилась.
- А как же твоя мама?
- Папа сказал, что для неё война и не начиналась, поэтому она никогда его не сможет понять.
- А ты не боишься? - спросил Саша.
- Чего?
- Меня называют сыном врага народа. Разве ты не знаешь, что бывает с теми, кто дружит с ними?
- Если бы твой отец не спас моего на войне, я бы вообще на свет не родился.
- Как тебя зовут?
- Также, как и твоего отца Коля.
Саша протянул свою руку новому товарищу.
- Я тебя никогда не предам, - заверил он Колю, - что бы не случилось.
- Я тоже. Клянусь.
Мальчики остановились. Школа была далеко позади, а Сашин дом совсем рядом. Они обнялись и разошлись в разные стороны. Саша открыл дверь парадной, обернулся и ещё раз посмотрел вслед своему другу. Теперь ему было не страшно. Теперь он был не один.
Глава 9
Если в Ленинграде каждый дом говорил о войне, каждый камень ещё пах порохом и кровью, то в центре Сибири, в Кемерово, о войне говорили только плакаты, газеты, да чёрные лопухи репродукторов. Здесь не было слышно разрывов бомб и артиллерийских обстрелов, здесь никогда не выла сирена, загоняя жителей в подвалы, здесь было тихо и спокойно, как будто самого большого кошмара двадцатого столетья вообще не существовало. Тут не было и не могло быть военных баталий, ибо здесь, вдали и тишине огромной страны ковалась та самая победа, которую так ждали на фронтах. Здесь, на заводах, работая в три смены, люди, падая от усталости, создавали тот самый меч, который разобьёт самую сильную армию мира, разобьёт и сделает из своей страны супердержаву, сравниться с который многие годы не сможет никто. Отсюда, преимущественно ночью, уходили эшелоны с боевой техникой, уничтожить которую было невозможно, ибо вместо каждого подбитого танка, Сибирь производила пять новых, вместо уничтоженного самолёта - десять. Не только весь город, но и все его жители подчинялись одному принципу, который в виде плакатов был начертан, почти на каждом здании: "Всё для фронта, всё для победы!" - лучше, кажется, и придумать невозможно.
Когда из репродукторов было объявлено об окончании войны, город сразу затих, будто не поверил этому. Сначала всё замерло, стихло, а потом, подчиняясь неуёмной русской душе, вылилось наружу, увлекая в свой водоворот каждого, кто узнавал эту весть.
В городской школе N1 были отменены все занятия, а сотрудники готовились отметить самое главное событие в жизни каждого. Тут уж ничего не жалели, тащили из дома на общий стол всё, что было. Женщины бегали вокруг праздничного стола, а мужчины: старый историк Андрей Тимофеевич и учитель русского языка Александр Сергеевич стояли в стороне и о чём-то разговаривали. Им ничего не давали делать, они, хоть и не воевали на фронте, были олицетворением воинов, которые одержали верх в этой ужасной войне.
Завуч, делая оливье и одновременно обучая этому искусству учительницу биологии Дашу, которая вместо того, чтобы учиться кулинарному делу, всё время стреляла глазами в сторону учителя русского языка, успевала к тому же обсудить всех присутствующих. Татьяна Павловна, так звали завуча, явно выделялась среди учителей. Она одевалась всегда строго, но со вкусом. Осанка, и манеры говорили о том, что её происхождение было далеко не пролетарским. Про таких всегда говорили вполне определённо - из бывших. Удивительно, вообще, как она умудрилась со всем этим букетом преподавать в школе? Однако, если хорошенько подумать, то в самом деле: кому же преподавать немецкий (вражеский) язык, не комсомолке же?
- На всё наше бабье царство всего два мужичка, да и те никогда в армии не служили - сетовала Даша.
- Ты кого, милочка, имеешь в виду? - спросила Татьяна Павловна.
- Обоих. Историк старый уже, а Александр Сергеевич…
- Что Александр Сергеевич?
- Я читала его личное дело, - украдкой прошептала Даша.
- И что там написано?
- Он сын потомственного рабочего, закончил педагогический институт, в армии никогда не служил. Что-то со здоровьем у него.
Татьяна Павловна не выдержала и рассмеялась.
- Что я такого сказала? - обиделась Даша.
- Это он-то потомственный рабочий?
- А что?
- Да он такой же потомственный рабочий, как я Карл Маркс.
- Кто же он, по-вашему?
- Ну, до князя или графа он, может быть, и не дотягивает. - Татьяна Павловна задумалась. - По крайней мере, не меньше барона. Это ты мне уж поверь, у меня глаз намётан. Да и с армией не всё так просто.
- А что с армией?
- Да ты сама посмотри - полковник, не меньше.
- Ну, уж прямо полковник?
- А хочешь, проверим?
- Как?
Татьяна Павловна подождала, когда Александр Сергеевич повернулся к ней спиной и громко спросила:
- Товарищ полковник?