Придя в школу на следующий день, она решила проверить на практике теорию Александра Сергеевича. После звонка на перемену, она вышла из класса и направилась в учительскую, протискиваясь между живой кричащей и мелькающей массой. У дверей учительской она увидела знакомую фигуру подпирающую стену. Даша вошла в комнату, закрыла за собой дверь и села за свой стол. Она закрыла глаза и стала вспоминать самые тяжёлые сцены из своей жизни, чтобы почувствовать примерно то, что чувствовал её ученик. Вот она падает в воду и начинает тонуть, вот отец вытаскивает дочь из воды и начинает делать ей искусственное дыхание, вот она приходит в себя. Нет, ничего не получается, учителю не удаётся себя загнать в транс и вернуться в прошлое. Даша вспоминает, как она под обстрелом лежит у линии Монергейма. Ей становится холодно, конечности коченеют, и её клонит в сон. Нет, опять ничего не выходит. Вдруг на память приходит случай, который она давно забыла. Её, маленькую девочку несправедливо обвинили в воровстве. Дети обступили Дашу и всё громче и громче скандируют:
- Воровка, воровка, воровка!
- Это не я, - кричит Даша, - это ошибка!
Но её никто не слушает. Дети прыгают и тычут в неё пальцами.
Даша сопротивляется ещё какое-то время, но вскоре сдаётся. В уголках глаз собираются слезы. Капли растут, и вот не выдержав своего веса, срываются и катятся по щекам. Дети видят это и впадают в экстаз.
- Ату, её! - раздаётся голос. Кто-то поднимает камень и бросает в Дашу.
Слёзы уже не катятся, они как два ручья текут и заливают передник. Лицо бледнеет, а всё тело начинает трястись.
- Дарья Петровна, дорогая, что с вами? Вам плохо? - слышит она где-то рядом.
Учительница открывает глаза и осматривается.
- Вам плохо? - снова спрашивают её.
- Да, мне плохо, - отвечает она и выбегает из учительской.
Даша смотрит на стенку, но её уже никто не подпирает.
- Где он!? - кричит она.
Дети в страхе шарахаются от неё.
- Его мальчишки во двор потащили, - сказал чей-то детский голос.
Дарья Петровна, расталкивая всех, побежала по лестнице во двор. Она не заметила, что за ней на почтительном расстоянии следуют учителя, а за ними любопытные ученики.
Во дворе мальчишки окружили Игоря плотным кольцом и что-то громко кричали. Когда учительница подбежала к детям, она услышала, как они хором скандировали:
- Беспризорник, беспризорник, беспризорник!
Глаза Игоря наполнялись слезами. Собравшись в уголках, они набухли и покатились по щёкам. Это ещё больше раззадорило детей.
- Ату его! - выкрикнул кто-то из толпы.
Чья-то рука подняла камень и замахнулась. Дарья Петровна разорвала детский круг и закрыла жертву своим телом. Но было уже поздно. Камень находился в состояние свободного полёта. Он описал дугу и угодил прямо в лицо учительнице. Кровь брызнула на детей и моментально отрезвила их. Они отшатнулись от Игоря и от содеянного сами на время потеряли дар речи.
- Мама! - раздался истошный крик.
Игорь бросился к Дарье Петровне, обнял её своими тоненькими ручками и потерял сознание. К этому времени к месту трагедии подбежали учителя которые следовали за Дарьей Петровной. Женщины хотели забрать из рук учительницы Игоря, но та держала его крепко и не отдавала. Тогда они стали платками вытирать лицо Дарьи Петровны и пытаться остановить кровь.
Учитель русского языка и литературы подошёл к перепуганным детям и спросил:
- За что вы так его?
- У него умерла бабушка, - сказал кто-то из толпы, - Он боялся идти домой и жил в подвале.
- Кто вы, - спросил Александр Сергеевич, - люди или животные? Нет, животные никогда бы так не поступили. Но и людьми вас назвать тоже нельзя.
Детская психология имеет свои особенности. Она также переменчива, как и весенний ветер. Только что эта стая диких собак была готова разорвать на части ни в чём не повинного человека, а теперь они шмыгают носами, а некоторые даже плачут от жалости к своему товарищу.
В школьный двор вошёл офицер милиции. Он подошел к учителям и отдал честь.
- У этого мальчика… - начал объяснять он.
- Мы знаем, - прервал его Александр Сергеевич.
- Она пролежала целую неделю, и он ничего никому не сказал.
- Он сказал, только не взрослым, а детям.
- Надо решать судьбу мальчика, - сказал офицер. - У него нет родителей.
- Родители есть, надо только оформить все документы.
- Желаю удачи. - Офицер козырнул и ушёл.
Александр Сергеевич подошёл к жене, прижал к себе и прошептал:
- Вот видишь, Бог даёт детей.
К этому времени мальчик пришёл в себя.
- Пошли, - сказала ему Дарья Петровна.
- Куда? - спросил Игорь.
- Домой.
- Мне надо из подвала свои игрушки забрать.
- Завтра вместе сходим и заберём, - пообещал ему Александр Сергеевич.
Глава 10
Если для кого студенческие годы и тянутся долгие годы, так только не для Василия. Как одно мгновение прошла учёба, свадьба, рождение сына. Будто не с ним, а с кем-то другим колдовали врачи, будто не ему, а кому-то другому завистники ставили подножки и пытались очернить его имя. Василий ничего этого не замечал. Он был поглощён литературой. Дар, которым наградила его судьба, рос ни по дням, а по часам, и наконец, достигнув критической точки, выплеснулся наружу, чтобы воплотиться в статьях, рассказах, повестях и других публикациях. Но самой большой мечтой для Василия было написание романа. Естественно, что он будет про войну и естественно, что главным героем будет командир. Однако талант, как и медаль, имеет свою оборотную сторону. Им начинают пользоваться не только те, кого одарила природа, но и все остальные, или все кому не поподя - можно и так сказать. А как ещё скажешь? Ведь в стране, где национализировано и поделено абсолютно всё, не может быть ничего личного. Если у тебя есть то, чего у остальных нет, значит отдать добровольно должен. Ну а если добровольно не отдашь… А как вы думали? Только так, и никаких разговоров. А то говорят, говорят - контрреволюция сплошная.
- Вася, дорогой, ну какие сейчас романы? - говорил ему главный редактор журнала. - Кого волнуют твои личные переживания? Запомни, ты рупор миллионов. Поэтому и надо писать про миллионы, а не про себя лично.
- Но ведь миллионы как раз и состоят из отдельных личностей.
- Вася, ты мне брось эту контрреволюцию на уши вешать. Никаких личностей у нас нет. Есть могучий и непобедимый советский народ.
- А товарищ Ленин или товарищ Сталин, разве не личности.
При упоминании этих имён, у главного редактора чуть не случился удар.
- Слушай, Василий, у тебя совсем плохо с политграмотой. Ну, какие же они личности? Они вожди.
- А я что сказал?
- Вот я и вижу, что ты не понимаешь, что говоришь. Иди и пиши. У нас тем неосвоенных на десять лет вперёд, а ты со своим романом лезешь.
И Вася шёл и писал. Писал про восстановление разрушенных городов, про то, как в колхозах женщины запрягались вместо лошадей и пахали, даже про то, как в Америке угнетали несчастных негров. В Америке он, конечно никогда не был, но в то, что там угнетают негров, свято верил. Василий писал про что угодно, только не про то, о чём хотел, ради чего и поступал в университет.
- Опять заставляют писать, про то, чего не видел, - жаловался Василий жене.
- А ты не пиши, - посоветовала Катя.
- То ест, как это не писать?
- А вот так. Про что ты должен написать?
- Про блокаду Ленинграда.
- Вот пусть они тебя в Ленинград в командировку и пошлют.
- А действительно, почему бы мне не съездить в Ленинград?
- И я там не была.
- Вот и поехали вместе.
Как ни странно никаких препятствий в редакции Василий не встретил. Наоборот, начальник даже обрадовался такому предложению.
- А что? Это идея. Найди там блокадника, и напиши про него статью. Да что там статью, напиши небольшую повесть.
Сборы были недолгими. Не прошло и трёх дней, как с лёгкой Катиной руки, Василий с женой оказались в Ленинграде.
Тут уж не надо быть ни Ленинградцем, ни литератором. Знает каждый - если надо писать про блокаду, начинать следует с Пискарёвского кладбища.
Обойдя это печальное и одновременно величественное место, молодой журналист с женой были потрясены героизму Ленинградцев. И хотя Василий сам был участником войны, и как говорится, прошёл и огонь, и воду, и медные трубы, увиденное не могло не взволновать его. Они с женой купили два букета цветов и подошли к братской могиле. На раскладном стульчике рядом с плитой, где был высечен только год захоронения, сидела женщина. Она так была поглощена своим горем, что нисколько не обратила внимание на подошедшую пару.
- Смотри, - толкнула локтём мужа Катя, - это настоящая Ленинградка.
Женщина не столько услышала, сколько почувствовала, что речь идёт о ней. Она медленно оторвала свой взгляд от плиты и подняла голову.
- Маша!? - неожиданно вырвалось у Василия.
- Вася, неужели это ты!?
Уже через час старые знакомые сидели в настоящей ленинградской коммуналке и вспоминали о своих военных подвигах.
- Ты про задание своё не забудь, - попыталась вернуть разговор в нужное русло Катя.
- Какое задание?
- Я ведь здесь в командировке. Редакция дала мне задание написать повесть о блокаднике, о коренном ленинградце. Вот я о тебе и напишу.
- Нет, - резко ответила Маша. - Я не имею права называться коренной ленинградкой. Вот если бы я пережила тут блокаду, тогда… Впрочем я могу рассказать тебе о настоящем ленинградце. Это дед Макар.
Маша так увлекательно начала рассказывать о деде Макаре, что молодой писатель, будто сам пережил с Макаром блокаду и вместе с ним умер в соседней комнате.
- Вот на этой самой кровати, - показала Маша. - Всё сделал и умер.
Василий не стал откладывать в долгий ящик свою работу и тут же записал основные вехи своей будущей повести.
- Да, интересная история, - сказал он, складывая и пряча листы исписанной бумаги. - Тебе его словно бог послал.
- И ты сюда не сам приехал, - тихо сказала Маша. - Тебя сюда тоже Бог послал.
- Не понял?
- Дело в том, что здесь живёт Кузьма.
- Кузьма? А он то здесь какими судьбами?
- Вот увидишь его, сам и спросишь.
- А командир? Ты о командире что-нибудь слышала?
После этого вопроса Машу словно подменили. Она, как будто, даже рассердилась на Василия за то, что тот задал этот вопрос.
- Нет, о командире я ничего не знаю. Ой! - вдруг вскрикнула она. - время-то сколько! А мне завтра рано вставать. Давайте расходиться. Встретимся завтра, я Кузьму приведу.
Гостям ничего не оставалось, как покинуть гостеприимную хозяйку и вернуться в гостиницу. Перед сном Катя спросила мужа:
- Что это с ней было? Она даже в лице изменилась, когда ты про командира спросил.
- Я заметил. Не только изменилась, но и выгнала нас сразу. Здесь какая-то тайна.
- Ну, что ж, ты разведчик, тайны по твоей части.
При встрече с Кузьмой говорили практически обо всём, но одна тема всегда оставалась закрытой. Стоило задать вопрос о командире или спросить за что посадили Николая, разговор тут же переводился на другую тему. Можно было подумать, что Василий был не из одного партизанского отряда. Наконец, Катя поняла, что происходит. Из всей компании она одна не вписывалась в военные воспоминания. Это она была тем замком, который накрепко закрывал рты товарищей её мужа.
- Маша, а ты не покажешь мне город? - вдруг спросила Катя хозяйку, - а то мы с Васей скоро уедем и когда ещё здесь окажемся?
- Конечно. Когда ты хочешь?
- Да хоть сейчас. Мужчины не обидятся, если мы оставим их?
- Не обидятся, - ответила за мужчин Маша.
- Вот и прекрасно.
Катя с Машей встали, быстро оделись и ушли.
- Что это с ними? - спросил Василий.
- Она говорила, за что Николая ещё во время войны посадили? - вместо ответа спросил Кузьма.
- Нет.
- А за что после войны в тюрьму попал?
Василий отрицательно помотал головой.
- Ну, тогда слушай.
Когда женщины вернулись с прогулки по городу, вся комната была прокурена так, что щипало глаза.
- Ты рассказал ему? - спросила Маша Кузьму.
- Да.
- Теперь давайте решать, что делать будем.
Катя села на диван поодаль от фронтовых товарищей.
- Нет уж дорогая, присаживайся к нам, - сказал Василий. - Мы должны быть одной командой, как тогда.
- У тебя есть удостоверение журналиста? - спросил Василия Кузьма.
- Конечно.
- Вот и отлично. Пойдёшь завтра в школу и скажешь, что хочешь написать очерк о герое-партизане. Сам понимаешь, мне туда соваться нет резона.
- Он же не мог тогда выжить.
- Ты тоже не мог, однако выжил.
- Значит, его не было тогда в башне.
- Не будем гадать.
- Выходит, наша война ещё не окончена.
- Мы её должны закончить. Помни, в заложниках у них и Николай и командир.
Вернувшись в Москву, Василий сразу сел за свою повесть. Он написал её, что называется на одном дыхании. Главный редактор, прочитав её, был вне себя от радости.
- Вот это да, вот это сила! - восторгался он. - Ты знаешь, какая ассоциация у меня возникает? Иван Сусанин, как ты находишь?
- Уж прямо Иван Сусанин. Здесь ни поляков, ни болота.
- Я не в том плане. Он у тебя, как олицетворение всего русского народа. Вот только здесь, - редактор показал на строки и покачал головой.
- А что здесь?
- Ты же видишь, упоминание о Боге совсем неуместно.
- Вот как раз оно здесь необходимо. Дед Макар человек старый.
- Ты хочешь сказать, что все наши старики верят в Бога?
- Ну, не все, конечно, но подавляющее большинство.
- Вася, ты просто убиваешь меня. Ты хоть отдаёшь отчёт, что говоришь? Да нас с тобой просто посадят, если мы это напишим.
- В этом весь смысл повести, - не сдавался автор. - Только благодаря вере можно победить в таких условиях.
- Конечно вере, разве я против? Только вере во что?
- Во что? - переспросил Василий.
- Во всяком случае, не в Бога.
- Во что же тогда?
- В нашу родную Коммунистическую партию.
- Да вы что? Если я это напишу, мою повесть никто читать не будет.
- Прочитают, никуда не денутся, - заверил редактор.
- Нет, я такого писать не буду.
Редактор, видимо пожалел, что так испугал автора, но отступать было уже некуда. Единственное, что пришло ему в голову, так это взять тайм-аут.
- Ты устал в командировке, - перевёл он тему разговора, - тебе сейчас необходимо отдохнуть. Ты в этом году когда был в санатории?
- Да не был я в санатории ни в этом году, ни в прошлом и вообще никогда.
- Как это не был!? - вскрикнул начальник. - Герой войны, лучший сотрудник и вдруг не был?
Начальник так выкрикнул это, что проходящий мимо председатель месткома обернулся.
- На ловца и зверь бежит, - крикнул начальник и схватил председателя месткома за рукав.
Василий, увидев, что начальник занят с председателем месткома поспешил поскорее уйти.
- У меня к тебе дело, обратился главный редактор к председателю месткома. У нас герой войны ни разу не отдыхал в санатории.
- Ну и что? Санаториев мало, а желающих много.
- Ты меня не понял. Дело это политическое. Он герой Советского союза и талантливый журналист одновременно. А у всех талантливых с головой не всё в порядке. - Главный редактор многозначительно покрутил пальцем у виска. - К тому же он на войне был контужен. Опять же с головой проблема. Ты понял, куда я клоню?
- Если честно, то нет.
- Ты помнишь, как он бегал и хотел писать свой роман про белогвардейского офицера?
- Помню, было дело.
- А сегодня он мне дал материал ещё чище. Он утверждает, что победа в Великой отечественной войне произошла исключительно из-за веры в бога советских людей.
- А я то здесь причём?
- Притом, что если человек контужен на голову, да к тому же периодически лечится в санатории по направлению из психбольнице, то с нас и взятки гладки. Ну, а если нет, кто отвечать будет, если он ещё что-нибудь выкинет?
- Где же я направление такое возьму?
- А хоть из-под земли, если тебе конечно работа у нас нравится.
Вечером Василий, как тигр в клетке ходил по комнате и возмущался жене и тестю:
- Нет, вы только подумайте, убрать из повести веру в бога! А что же тогда останется?
- Да ты не переживай так, - пыталась успокоить его Катя.
- То есть, как это не переживай?
- Не может же быть, чтобы у всех людей было одно мнение. У твоего начальника одно, а у тебя другое.
- Здесь дело не во мнение. Тут дело принципа. Он одно понятие хочет заменить другим.
- Ты первый раз с этим столкнулся, а я насмотрелся этого… - вступил в разговор Андрей Тимофеевич.
- Но ведь это неправда! - возмущался Василий. - Неужели он думает, что во время войны солдат постановления партии вдохновляли на подвиг? Когда мы создали свой партизанский отряд, нас было четверо: один офицер, барон, вор и я. Люди совершенно разных убеждений, и никто не скрывал их. Мы победили. Также и в Ленинграде, люди были совершенно разных убеждений, и, тем не менее, они умудрялись говорить на одном языке. Представьте, что бы было, если бы они все говорили только на своём. Почему же сейчас мы должны стесняться своих убеждений?
- Потому, что война кончилась. Вам на войне нужна была карьера или победа? - спросил Андрей Тимофеевич.
- Победа.
- А сейчас мир, нужна только карьера.
- Как это всё противно! - брезгливо сказал Василий.
Он сел на диван и сморщился.
- У тебя голова заболела? - забеспокоилась Катя. - Ложись на диван и прекратим эти дурацкие разговоры. Всё равно мы ничего не сожжем исправить.
- Коли так, то надо уходить из литературы, - Вася сморщился ещё больше и лёг на диван.
В прихожей раздался звонок. Катя открыла дверь и на пороге увидела незнакомого мужчину с чемоданчиком.
- Я доктор, - представился он. - Где больной?
Катя, молча, показала рукой на гостиную. Вымыв в ванной руки, доктор подошёл к лежащему на диване Василию и, подвинув стул, сел напротив него.
- Что нас беспокоит? - ласково спросил доктор.
- Сильные головные боли, - вместо больного сказал Андрей Тимофеевич, - последствие контузии.
Доктор надел очки, долго осматривал Василия, и всё время что-то бормотал себе под нос. Наконец, он снял свои очки, посмотрел на Катю и сказал:
- В принципе ничего страшного я не нашёл, но вы совершенно правы - больному отдых необходим.
При этих словах Катя удивлённо посмотрела на отца и пожала плечами.
- Думаю, санаторий ему не помешает. Я буду ходатайствовать, чтобы путёвка вам была предоставлена.
- Какая путёвка? - не понял Василий.
- Не надо беспокоиться. Вам сейчас надо хорошо выспаться.
Доктор открыл свой чемоданчик и извлёк оттуда пилюли.
- Извольте принять. Это снотворное. Оно вам сейчас необходимо.