В фонде в их кабинете сидел один Миша, остальные ещё не собрались. Людмила кивнула, здороваясь, и прошла к своему месту. Включила компьютер, вставила флэшку. Подумала отстранённо, что она очень удачно вчера поработала, весь сценарий набрала и почти все вставки сделала. Сегодня ещё посидит пару часиков и закончит, на радость Княгине. И вообще со всем этим безобразием закончит. С этой каруселью, в которой закружила её жизнь за последние несколько дней. И всё войдёт в обратную привычную колею. Потому что ничего такого не случилось, чтобы из этой колеи вываливаться. А то, что случилось, было временным помутнением рассудка. Всякими глупостями, которые она себе позволила на почве стресса. Да-да, всё именно так. Она перенервничала из-за поезда, потом из-за истории с нападением на Льва Романыча, и позволила себе непозволительно расслабиться. И размечтаться. И придумать что-то о настоящей любви. А Игорь, скорее всего, тоже заигрался в рыцаря-спасителя. А теперь, вот, опомнился. И возможно, он когда-нибудь ей позвонит. Потом. Или она ему, тоже потом, когда ей потребуется сменить унитаз или раковину в ванной.
Расшифрованное накануне интервью с одним из участников будущего фильма ложилось кусками в текст сценария. Людмила делала вставки, отмечая отдельно хронометраж, следя краешком сознания за логикой изложения. Но эта работа была слишком пустячной, чтобы захватить её всю и отвлечь от чёрной тоски, разлившейся нефтяной лужей на месте ещё недавно искрящегося озерца счастья. Блин, блин, блин! Ну, зачем, зачем он появился в её жизни, этот Игорь! Жила ведь себе до него, и неплохо, вроде бы, жила! По крайней мере, не подходила к краю и не заглядывала в пропасть этой безысходности, которая отныне и будет называться жизнью…
Требовательно затрезвонил факс на Лидушином столе, и Людмила вынырнула из своей безнадёги.
- Миш, ответь, похоже на межгород!
Миша не отвечал. Судя по торчащим из ушей проводкам, он полностью погрузился в свою реальность - слушал музыку. И даже подбородком дёргал в такт, какой тут может быть факс! Пришлось отвечать ей.
- Мадмуазель Епифанцева? - спросили в трубке. И, не дожидаясь ответа, продолжили, - факс, силь-ву-пле.
Людмила нажала кнопку приёма и вернулась за работу, не обращая внимания, как из аппарата выползает и скручивается в трубочку лист бумаги с каким-то списком. Факс из Парижа, привычное дело, что за ним смотреть. Но пробежка к аппарату и обратно словно что-то перещёлкнула у неё в голове, и теперь ей удалось полностью сосредоточится на работе, отсечь все посторонние мысли о неудавшейся личной жизни. Впрочем, долго находиться в таком состоянии ей не дали.
- Привет, коллеги! - вошла в комнату Нина. - Люд, привет! Ты почему на работе? Ты же не собиралась сегодня выходить, ты же ногу лечишь!
- Вылечила уже, - оглянулась на неё Людмила.
- Это правильно, - кивнула Нина и остановилась поблизости. - С таким-то лекарем, что с тобой вчера сюда заходил, и я бы вмиг поздоровела. Слушай, классный мужик, где таких раздают?
- В метро. Слушай, Нин, не отвлекай меня, пожалуйста, мне сценарий надо закончить.
- Поняла, молчу. Не хочешь сдавать адреса и явки, не надо. Хотя это свинство с твоей стороны. Могла бы рассказать сослуживице, между прочим, одинокой и на выданье, где такие мужчины водятся.
- Говорю же, я нашла его в метро. По объявлению. Позвонила, вызвала, он приехал. Всё?
- Всё. А чего ты так нервничаешь? Лучше скажи, что за объявление.
- Муж на час.
- Кто??? - округлила глаза Нина. - Люд, ты серьёзно? Прямо так и написал?
- Прямо так и написал. Нин, остынь, это услуги мастера, мужская работа по дому.
- Ой, а у меня мужской работы в доме сколько накопилось! - истомно протянула Нина. - Люд, дашь телефончик мастера, а? Или для себя держишь?
- Нина, а ты дашь мне сценарий дописать, или нет? На тебе телефончик, на, - она написала на бумажке номер его мобильного, который успела выучить наизусть, и протянула Нине. - И не мешай. Его зовут Игорь.
- Да, я помню, очень интересный мужчина. Не жалко отдавать? Привет, Лидуша.
- Здравствуйте. О ком это вы? - настороженно взглянула на них вошедшая в комнату Лидуша.
- Да так, о человеке одном, ты его не знаешь.
И Нина пошла к своему месту, покачивая круглыми бёдрами.
- Что это? Факс? - заметила Лида свиток бумаги, торчащий из аппарата.
- Да, - ответила Людмила, - я приняла. Кажется, из Парижа.
- Откуда? - Лидуша метнулась к аппарату, оторвала свиток, развернула, пробежала по строчкам глазами. - Кто передал?
- Не знаю, я не поняла, - дёрнула плечом Людмила. Нет, ей сегодня определённо не дадут спокойно поработать. - Какая разница, кто. Главное, текст разборчивый получился, всё понятно.
- Слушай, ты можешь хотя бы факс принять по-человечески, а? - вдруг возмутилась Лидуша. - Прежде чем кнопку нажать, спросить, кто посылает, откуда? Здесь ни телефона обратного, ни фамилии, ни организации нет! Я что, гадать тебе должна, откуда письмо прилетело?
- Лида, я как-то не подумала… - растерялась Людмила. - Они по-французски сказали, что факс для тебя, я и стартанула.
- Так, Людка, ты чего перед ней оправдываешься? - поднялась из-за своего стола Нина, подбочениваясь. - Не нравится ей, как факс приняли! Не нравится, так приходи на работу пораньше и карауль! Ишь, за неё тут кнопочки нажимают, а ей всё не так!
- А ты вообще не вмешивайся, не с тобой разговаривают! - хищной кошкой повернулась к Нине Лидуша.
- Дорогие мои, а что тут у вас происходит? - в комнату вошла Княгиня и разом прекратила весь сыр-бор. - Вам что, кроме как склоками больше заняться нечем?
- Здравствуйте, Ольга Николаевна, извините, - Людмиле стало неловко. - Лидуше факс пришёл, а она не поймёт, от кого.
- Дай, взгляну, - протянула руку Княгиня.
- Ольга Николаевна, я уже разобрала, - спрятала бумажку за спину Лидуша. - Это по наследию баронессы де Войе.
- Тогда не понимаю, с чего вы тут так расшумелись, - не стала настаивать Княгиня. - Слушайте, друзья, а не испить ли нам чаю?
- Ой, давайте попьём! - подхватилась Лидуша и, сунув бумажку в ворох остальных, пошла набирать воду в чайник. А Людмила вспомнила, что привезла вчерашние гостинцы от Анны Николаевны, прихватив с собой пакет, всю ночь простоявший у порога.
- А у меня к чаю всякие вкусности есть! - сказала она и достала банку с протёртой малиной и сине-золотистую коробочку с остатками конфет.
- Здорово! - обрадовалась Нина и отлила малины в широкую чашку. - А что за конфеты?
- Не знаю, финские какие-то, с вишнёвым ликёром. Очень вкусные, меня вчера угостили. Никогда мне раньше такие не попадались, теперь увижу - буду покупать.
Вернувшаяся с чайником Лидуша взяла одну конфетку, съела, посмотрела внимательно на коробочку.
- Слушай, возле нас в супермаркете такие есть, я видела. Хочешь, куплю тебе?
- Они дорогие, наверное, - растерялась Людмила. Ну и перепады у Лидуши! То кошкой в неё вцепиться готова, то конфеты купить предлагает. Неловко стало, что ли, что из-за факса накричала?
- Да нет, не очень, рублей сто пятьдесят. Так купить?
- Купи. Спасибо.
С конфетами и малиной расправились быстро, и Людмила, глядя на довольные лица коллег, чувствовала, что приходить в своё привычное состояние. Всё было как всегда. Как год назад. Месяц назад. Неделю назад. В прошлой жизни, до Игоря.
Глава 13
Анна Николаевна первой прервала молчание, разлившееся в палате ощутимой тяжестью.
- Я подозревала, я догадывалась, - её голос прозвучал спокойно и устало.
- Анечка, прости. Прости, я очень перед тобой виноват. Мне сразу надо было признаться, но я побоялся за твоё сердце!
Голос Савельича звучал глухо, и Игорю на мгновение показалось, что он смотрит какую-то дурацкую дешёвую мелодраму.
- Но я предпочитала думать, что это просто так совпало, что Игорь похож на тебя, - продолжала женщина. - Он очень похож на тебя в молодости. Кто его мать?
- Люсенька Захарова, бухгалтер в нашем управлении. Вряд ли ты её знала.
- Знала. И даже запомнила - светленькая такая, худенькая, в кудряшках. Да?
- Да.
- Я помню, как ты пригласил её на танец. Помнишь, ваше управление устроило большой праздник на день строителя? И эта девушка так просияла, так потянулась к тебе… Знаешь, Серёжа, женщины обычно интуитивно чувствуют такие вещи. И я тогда поняла, почувствовала, что между вами какие-то отношения, но потом уговорила себя, что мне показалось. А потом у тебя неприятности начались с этим ОБХСС, с судом…
- Да, Анечка, да. Ты меня простишь?
- Серёжа, ну о чём ты говоришь! За что мне тебя прощать? Люся погибла, ты изменился. Ты Игоря мне подарил.
- Анна Николаевна, Сергей Савельич, - от упоминания своего имени Игорь словно очнулся. - Объясните мне, что происходит? Вы что, были знакомы с моей матерью?
- Я работал вместе с твоей мамой, - Савельич повернул к нему голову и отыскал взглядом его глаза. - Я был главбухом, она - бухгалтером на группе материалов. Пришла к нам сразу после курсов, молоденькая, девчонка совсем. Мне тридцать шесть, ей восемнадцать. Светленький такой воробышек, очень старательная и очень скромная. Меня боялась! - В его голосе прозвучала ностальгическая теплота, и Игорь подумал, что Анне Николаевне это, наверное, тяжело слушать.
- Серёжа, Игорёк, вы поговорите тут без меня, а я в холле посижу, - словно услышала его мысли Анна Николаевна.
- Спасибо тебе, Анечка, прости меня, - спохватился Савельич, протягивая жену за руку.
- Серёжа, перестань извиняться, - Анна Николаевна мягко взяла его ладонь. - Ты если в чём и виноват, так только в том, что сразу не сказал Игорю, что ты ему родной отец.
- Анечка, я боялся. Я и сына оставить не мог, и тебе признаться не мог. Я за сердце твоё переживал, и очень боялся потерять вас обоих. Тебе ведь нельзя волноваться!
- Как видишь, можно. Ты, вон, разболелся, а я держусь, - Анна Николаевна прижала ладонь мужа к своей груди, словно показывая, как именно она держится. Потом отпустила его руку и сказала:
- Ладно, вы поговорите тут без меня, вам есть о чём. А я снаружи побуду, не хочу вам мешать.
- Ты понимаешь, как мне с ней повезло? - спросил Савельич у Игоря, когда Анна Николаевна вышла за дверь.
- Понимаю. Поэтому ты не захотел жениться на маме?
- Нет. Я хотел жениться на Люсеньке. Я просто не знал, как сказать об этом Ане. Тянул всё, с духом собирался. И я поздно узнал, что Люсенька беременна.
- А как же у вас всё случилось? - спросил Игорь, отогнав мимолётную мысль, что он не очень деликатен. Какая может быть деликатность, если до семи лет он считал, что его отец погиб, а после семи - что остался круглым сиротой.
- Да так как-то… Она так смешно меня боялась, просто трепетала в моём присутствии. Краснела, заикалась даже. А потом на празднике, Аня сейчас вспоминала, я пригласил Люсеньку на танец. И она как-то так ко мне потянулась… Аня правильно почувствовала, между нами тогда действительно что-то такое заискрилось. Ну, знаешь, как оно бывает…
Семён Савельич прикрыл глаза, заново переживая тот вечер: вальс, скользкий паркет Дома культуры строителей, тонкая девичья талия под одной ладонью, тонкие девичьи пальцы во второй ладони, серые огромные глаза, глядящие прямо в душу и золотистый локон, спадающий на чистый высокий лоб. Он вспомнил, как сказал ей шутливо, справляясь с вдруг поднявшейся волной эмоций: "Ну, Люсенька, теперь, надеюсь, ты перестанешь меня бояться. Видишь ведь, я совсем не страшный!" "А я вас и не боюсь!" - она посмотрела на него таким взглядом, что до него дошло - да, действительно, не боится. А заливается краской рядом с ним, и голос дрожит в его присутствии, похоже, совсем по другой причине.
- Полгода она в нашем управлении проработала, полгода при мне заикалась и краснела, а я только в тот вечер понял, почему. Она влюбилась в меня, Люсенька. Твоя мама меня полюбила. Хотя до сих пор не понимаю, почему. Ей, восемнадцатилетней, я должен был стариком казаться…
- Савельич, ты её что, соблазнил?
- Да какой там соблазнил! Хотя, чёрт его знает, что там у нас на самом деле получилось. Меня словно заморочило тогда. Я сам влюбился в Люсеньку, как мальчишка. Мозгами понимал, что нельзя, не имею права, что подлецом окажусь. И перед Люсенькой, которая совершенно одна на белом свете, потому что росла без родителей, а бабка, которая её воспитывала, недавно померла. И перед Аней, с которой мы к тому времени пятнадцать лет вместе прожили, и она очень переживала, что из-за своего порока сердца не может мне сына родить. Но я ничего не мог с собой поделать. Твоя мама была такой чистой, такой трепетной, такой искренней… Когда у нас с ней всё случилось, оказалось, что я её первый мужчина. И тогда я решился оставить Аню. Ходил, готовился, думал, как это сделать, что сказать, как объяснить. А Люсенька меня не торопила и ни о чём не просила. Она никогда меня ни о чём не просила. И не упрекала. Она принимала меня таким, каким я был - жизнью трёпанный мужик, обременённый семейными проблемами. Но я понимал, что теперь за неё отвечаю и должен заботиться. Квартиру ей устроить не получилось, но комнату в коммуналке смог выхлопотать через профком. А когда Люсенька сказала, что беременна, я решил, что всё расскажу Ане, завтра же. Вот за сегодня подготовлюсь окончательно, а завтра расскажу… - он замолчал, вспоминая.
- И что? - прервал Игорь затянувшуюся паузу.
- А назавтра меня арестовали и повезли на допрос, - сказал Савельич будничным голосом. - И всё так закрутилось, что очнулся я только в Мордовии, в колонии общего режима.
- Тяжело тебе пришлось? - посочувствовал Игорь.
- Да нет, не очень. Я там тоже бухгалтером работал, считал рукавицы и ватники. Их наши зеки шили, колония работала, как фабрика, на самоокупаемости. Мне из-за мамы твоей тяжело было, всё представлял, как она там одна, с ребёнком… Хотя, честно говоря, была мысль, что она беременность не оставит - с её-то зарплатой куда одной ребёнка тянуть. Я писал ей на новый адрес, но ответа не получил.
- Мама тебе не писала?
- Нет. Я обижался сначала, а потом решил, что так тому и быть. Она, молодая и красивая, устроила свою личную жизнь и без меня.
- У неё никого не было. Я не помню, чтобы возле неё были мужчины. Она всегда была со мной.
- Да потом-то я понял, а тогда решил, что Люсенька устроила свою личную жизнь. А Анечка мне письма писала на зону, да такие всё тёплые, душевные. И на свидания приезжала. И дождалась меня из колонии. А потом я узнал, что твоя мама ушла в декретный, родила мальчика, а потом уволилась из управления.
- Савельич, а почему ты к нам тогда не пришёл, если знал уже, что я родился?
- Игорь, я пришёл, - старик посмотрел на него печально. - Почти сразу, как освободился, я пришёл в ту квартиру, комнату в которой выхлопотал для твоей мамы. Пришёл, просто чтобы убедиться, что она в порядке. А какая-то жуткая бабёха в бигудях сказала мне, что Люсеньку сбила машина, а сынка её забрали в детдом, и что если я надеюсь отхватить себе комнату, то не на ту напал.
- Это была соседка Сидорова, - сказал Игорь, вспоминая злое лицо соседки, её змеиное шипение в свой адрес: "Уголовное отродье!". - И, кажется, я понимаю, почему ты не получал от мамы ответов. Похоже, твои письма перехватывала и уничтожала эта змея. Наверное, боялась, что ты в квартире появишься. Вот гадина. А ты что?
- А я пришёл в детдом и позвал тебя к себе жить.
Они оба помолчали, вспоминая, как это было: поздний, но всё ещё тёплый сентябрь, желтая листва, шуршащая под ногами. Решётка забора, самый угол, заросший полупрозрачным уже кустарником. Игорь обнаружил свободное место между стволиками, эдакий пятачок-полянку, и когда его совсем уже доставали другие дети, он уходил туда, чтобы остаться одному. В тот раз надолго остаться не получилось - его окликнул седоватый высокий мужчина. И что-то такое было в его лице и взгляде, что он, мальчишка, разволновался вдруг и подумал, что если бы его отец не погиб, то он выглядел бы именно так.
- Савельич, ну как же ты мне за столько лет так и не сказал, что ты - мой отец!
- Я Анечке боялся навредить, за сердце её боялся. Она, пока меня из колонии ждала, совсем ослабла. А потом, чем дольше я молчал, тем труднее было признаваться и объяснятся. И, потом, пусть и не сказал. Относились-то мы к тебе как к родному, разве не так?
- Так, - согласился Игорь.
- А когда вчера по телевизору показали твою машину искорёженную и сказали, что пассажиры, мужчина и женщина, погибли, я вдруг такую тоску почувствовал, что ты умер, так и не узнав, что я твой отец! Таким себя трусом почувствовал и подлецом, что вас, самых дорогих мне людей, полжизни обманывал! Игорь, ты меня простишь?
- Савельич, да хватит тебе уже виниться! Что ты заладил своё "прости", как на смертном одре! Ты поступил, как мужик, не знаю, как бы я сам поступил на твоём месте. В общем, я рад, что ты - мой отец. - Игорь пожал руку старика, лежащую поверх одеяла и смутился, увидев, что у Савельича на глаза навернулись слёзы. - Ну-ну, ты что? Тебе нельзя сейчас волноваться!
- Извините, но время посещения вышло, - в палату заглянула молодая врач. - Больной ещё слишком слаб для долгих визитов. Так, а что тут у вас такое происходит? Почему больной у нас плачет? Вы что, чем-то его расстроили? Вы что делаете, ему же нельзя волноваться!
- Я от радости плачу, от радости, - поспешно утёр глаза Савельич.
- Всё равно нельзя, вам сейчас опасны любые сильные эмоции. Пойду, пришлю медсестру, чтобы поставила вам успокаивающий укол. Прощайтесь с вашим сыном до завтра.
- Савельич… Бать, я пойду, ладно? Там Анна Николаевна, наверное, переживает. Мы завтра к тебе зайдём, хорошо? Ты главное, успокойся. Я рад, что ты мой родной отец. Честное слово, я рад.
- Спасибо, Игорь. Прости меня.
Игорь вышел из палаты, посторонившись на пороге, пропуская медсестру со шприцем.
- Так, больной, сделаем укольчик успокаивающий. Лежите, лежите, не надо поворачиваться, сделаем в плечо! - запела она, а Игорь поискал глазами Анну Николавену.
Старушка сидела на диване, откинувшись на спинку и прикрыв глаза. Игоря полоснуло тревогой.
- Анна Николаевна! - кинулся он к дивану.
- Я в порядке, - открыла она глаза. - Задумалась только, вспоминаю. Столько мы с Савельичем пережили, думала, всё уже, спокойно состаримся и умрём. А он, видишь, какой сюрприз нам с тобой приготовил.
- Сюрприз, - согласился Игорь, усаживаясь рядом. - Только я рад, что всё вот так открылось. Единственное, перед вами неловко…
- А что же неловкого, Игорёк? Что изменилось? Я как любила тебя, так и буду любить. Ты всё равно мне как сын. Всё равно.
- Спасибо… мама Аня.
Игорь взял её руку - старческую, морщинистую, сухую, в коричневых пигментных пятнах, с узловатыми в суставах пальцами - и поцеловал. Она же прижала к себе его голову, поцеловала в макушку, и они сидели так несколько долгих минут, как мать и сын, как будто заново обретая друг друга.