- Сколько ж их там? Надо самим проверить.
- Да, еще про какую-то Аксинью Емельяниху вспоминала.
- Это та, бирюлевская… Стоило бы и к ней как-нибудь наведаться. Ну так что, девка безымянная? Будешь говорить по-хорошему?
Какой там - говорить. Ульяна едва дышала - от страху и переживаний горло словно перекрыл ком.
- Что твоя мать делала раньше, лет шесть назад, знаешь?
Ульяна вытаращилась с ужасом и быстро покачала головой.
- Не может быть. Поди, уже большая была. Должна знать. Как зовут? - обратился взлохмаченный к полицейскому.
- Не спросили…
- Ну, стало быть, не скажет - к остальным посадим.
- Нельзя мне! - пуще прежнего перепугалась Ульяна. - Дома брат с сестрой. Маленькие. С голоду помрут. Ульяна я.
- Хорошо… Так что, Ульяна? Припомнишь чего?
Закусив кожу на ладони белыми ровными зубами, Матренина дочь призадумалась. Молчать вовсе - нельзя. Лишнего сболтнуть - еще хуже.
- Мама в прислугах работала…
- У кого?
- У разных. У госпожи долго…
Ох, зря.
- У какой госпожи?
- Не помню. Мама все говорила: иду к госпоже.
- А потом?
- Вроде, к другим перешла.
- Почему?
- Не знаю.
Всклокоченный неприятно рассмеялся.
- Ну ладно. Хватит на сегодня. Отпускай.
Выйдя из участка, Ульяна опрометью бросилась домой. Сама не заметила, как преодолела дорогу, изрядно долгую.
Детей у порога заметила еще с пригорка - наверное, сразу же сбежали от Аксиньи-то. Но сперва не разглядела, что делают. Поняла, спустившись еще немного и приглядевшись. На завалинке сидел кто-то чужой, франтом одетый, а неразумные брат с сестрой что-то ему наперебой рассказывали.
* * *
К пятнице Алекс совсем поправился. Выжидать смысла нет. Тощий Макарка сказал, что легаши еще три дня назад накрыли гребаный театр. Все вверх тормашками подняли - но, разумеется, ничего не нашли. Откуда бы там чему взяться?
Самое время глянуть, что там теперь, а потом - в Старый город: найти Колесо да Медведя.
Но Алекс продолжал лежать на кровати и пускать в потолок кольца дыма.
Дурной Макарка с утра ушел к своему сыщику. Все уши проныл какой-то воровкой, о которой сплетни по городу собирал. Вот такие у них заботы: даже мелочь схватить - и то не по силам.
Но Макарку лучше держать при себе… Толк может выйти, если понадобится ищеек не туда завести, или что-нибудь у них выудить. Только хватит ли у него ума?
Мать и сестра Тощего тоже из дома подались. И младенца с собой забрали, вечно орущего.
Тишина. Можно и подумать. Гнев схлынул и уже не туманил разум.
Что-то неявное не давало покоя. В чем-то шкурой чувствовался подвох.
Алекс снова возвращался в тот день, когда в последний раз видел Маруську.
Она ныла весь вечер. Ничего особенного: если бы не пропала - и не вспомнил бы этих жалоб. Все на мозги капала, повторяла: "зря мы все затеяли, плохо кончится". Еще скулила из-за спектакля. Накануне даже ночью разбудила и принялась верещать: если все провалится, ей конец. Затем вышла на сцену, показывать какую-то французскую прошмандовку - тут ей умений хватало в самый раз. Алексу Маруськины кривляния давно надоели, так что смотрел не дольше пары минут. И, понятно, ничего особого не заметил. Тут-то она и пошла с Легким. Сговорились встретиться где-то позже, как сказала Надька. Значит, потом Легкий подал знак. И, когда на улицу вылез кто-то из зрителей, люди Легкого сделали вид, что ее увозят. Рискованно: выйди в тот момент сам Алекс, затея бы провалилась. Но Легкий всегда отличался отчаянностью.
Потом Маруська исчезла, но зато пришел Макарка. И Легкий признал, что передал сообщение со своими человеком. Однако Тощий рвал на себе рубаху - мол, в жизни не спускался в Старый город и никого оттуда не знал. И это после того, как добровольно сознался, что стучит на легавых. Почему бы и не признать, что его прислал Легкий?
А если не его, то кого тогда?
Нет, тут чего-то не хватало. Какой-то нити. И участие Макарки здесь только мешало. Лучше вообще пока отбросить его.
Итак, Маруську "украли" и сообщили о том - на случай, если Алекс сам вдруг не понял.
Легкий сказал: "верни мое". Но ему ничего не известно - они не виделись столько лет. Зато вот Маруська - она-то отлично знала, что, где и чье.
А потом вдруг легаши, не пойми с чего, накрыли театр. Алекс был уверен, что туда не ведут никакие следы. Предупреждение? "Либо послушай, либо расскажу и кое о чем другом"?
Так… Все ясно. Маруська снюхалась с Легким. Его люди ее утащили, чтобы она вышла сухой - да еще и получила то, что ее больше всего заботило. Театр? Это и есть то "мое", о котором твердил Легкий?
Хитра, сука. А он уж подумал - может, и вправду, с ней что там случилось.
Вернется частями? Ну-ну. Нашли кретина.
Замысел стал очевиден, и Алекс почувствовал себя куда лучше. Он глубоко вздохнул и потянулся.
Приятно отдохнуть, но пора и заняться делом. Маруська наверняка в Старом городе. Первым делом надо ее выловить. Припомнит еще, как каркала, что все закончится очень скверно. А уж после Алекс и с Легким потолкует. О том, что неправильно лезть не в свои дела, да еще и на пару с чужой бабой. Но не один, конечно.
Поднявшись, Алекс сдернул со спинки стула рубаху - оставили чистую вместо порезанной. Оделся. Рукава дошли до кончиков пальцев. Их можно закатать. Длина тоже подкачала - едва не до колен. Зато тесна так, что дышать невозможно: поди, ветхая ткань разойдется. Давно не приходилось носить подобную дрянь.
Почесывая отросшую щетину - прежде он брил бороду, как просила Маруська - Алекс глянул в узкое зеркало без рамы. Стекло пошло пузырями - уж такое Тощие не продадут.
За благородного ему не сойти.
- Хорош Лексейка!
Дверь шумно открылась. Громкое сопение и шмыганье. Макарка.
Через миг тот и сам вломился в узкую комнату. Бахнулся на кровать, рискуя сломать. Обхватил голову руками, заныл басом:
- Порешить меня хотят!
- Кто? Твой пес-ищейка, что ли?
- Все они! Все!
Тощий показал пальцем на свежие кровоподтеки.
- Сперва Червинский говорит - точно убьют. Вышел от него, так от Степки привет передали. А ведь Степка за друга мне был! А сказал - ни мне, ни моим не жить теперь. Как же так? Я ж ничего не сделал!
- Но он прав - ты стучишь. Узнать про такое легко. Ты ведь дурак.
- Я про Степкино дело - вот те крест - никому. Ни душе!
- Никто не поверит.
- Ой-ей… Что же делать, Лексей?
- Думать. Сначала. Что бы тебе было за тот кошелек? Ничего. И после возни на заводе тоже. Выпустили же. Так что продался ты задаром.
Он шумно дышал и кивал.
- Уходить надо.
- Да куда я подамся? Без денег, да еще и с мамкой, сестрой и Петькой?
Алекс принялся обуваться.
- Передай своим бабам, - бросил на сундук почти пустой кошель.
Тот противиться не стал.
- Обещали, что придут за мной. А Червинский велел продолжать искать невидимых и за указаниями к нему ходить. В новое место теперь. Меня ведь газетчик узнал. Статью про меня писать хочет.
- Так тупо влезать в дерьмо еще надо уметь.
Макарка принялся грызть палец.
- Сколько тебе лет?
- Двадцать три.
- Да ну?
Алекс повертел шеей, разминаясь.
- Скажи… А если я пойду - и с моста подамся? До моих все равно доберутся?
- Или уходи, или ищи того, кто вас сдал. Прямо сейчас. Найдешь - накажи. И веди к этому… как его там? Кто все затеял?
- Степан.
- Заставь перед ним признаться. А там уже видно будет, что делать.
Не оценил.
- Ищи, ищи… А как? Где?
- Откуда я знаю? Начинай с тех, с кем на дело ходил.
Нет, не справится. Это видно. Что ж - его печаль.
- Лексей! А можно теперь я к тебе подамся? Хоть на чуть-чуть! Не стесню, хоть в углу на полу устроюсь, - взмолился Тощий.
Алекс задумался. Все же отлежался у него после визита к Легкому, да и предупредил щенок об облаве. Кроме того, неизвестно, что из него можно выжать. Пожалуй, еще живым пригодится.
- Иди в театр. Скажешь, что от меня, и что будешь жить в комнате Маруськи. Если кого уже там разместили - пусть гонят. Да, мебели там больше нет. Вели Щукину - это тот, что на бабу похож - пусть сообразит. Пересидишь пока. Наружу не выходи. Да, и чтоб молчал! Ни слова никому ни обо мне, ни о твоих делишках. Все понял?
- Немым стану! Спасибо! Ты мне жизнь спас! - миг - и Макар стиснул в костистых объятьях, больно задев бок.
Алекс аж зубами заскрежетал, ловко выскользнул и вышел за порог.
* * *
Макар постоял, слушая, как постепенно стихают скрипучие половицы. Незваный гость ушел, и без него стало тревожнее прежнего.
В правоте Алексея сомневаться ни приходилось. Он вообще на диво разумный оказался: хоть бери да каждое слово записывай, чтобы не забыть. Макар на полном серьезе как-то раз собрался, но не нашел ни бумаги, ни карандаша.
"Найди и накажи" - говорит. Ну да, он-то сам, поди, легко бы сделал то, что советовал. Эх, вот бы взять и стать таким же. Тогда бы уж никакие Степаны и Червинские оказались бы не страшны.
Вспомнив о том, как подставил Алексея своей выдумкой про театр, Макар вновь ощутил муки совести. Рассказать бы о том, что сделал… Но боязно. Что учинит в ответ - даже представлять нет желания. Но явно не похвалит. А Макару бы так хотелось завоевать расположение.
Дожидаясь возвращения домашних, Макар растянулся на своей освобожденной кровати. Утро выдалось богатым на потрясения, и они не выходили из головы. И встреча в гостинице - а ведь она, казалось, так хорошо прошла! И как те двое с улицы затащили его в подворотню. Тоже работяги, но незнакомые - прежде никогда их не видел. Передали привет и угрозу, а затем, не дав ничего сказать в оправдание, начистили рыло.
Спасибо Алексею: какое-то время Макар пересидит в театре… Но на что жить? Нос-то наружу нельзя высовывать. И как при этом продолжать ходить по берегу и вести беседы с сестрой Ваньки-мануфактурщика?
Нет, так и так - все не к добру.
А если рискнуть и прислушаться к совету? Раз уж Макар все равно только и делает, что кого-то ищет - отчего бы не попробовать отыскать виновного и в собственных бедах? Родная шкура уж точно важнее, чем какие-то невидимые.
Алексей посоветовал начать со своих… Будто бы ясно, кто они такие - эти свои, и где они водятся. Все та же Ванькина сестра с берега, разве что?
Несмотря на тревожные мысли, Макар задремал.
Проснулся от плача Петьки. Мать, утешая, несла его в кроватку. Зоркая сестра тем временем обнаружила кошель на сундуке, схватила:
- А где Лексей?
- Ушел, - Макар подметил гримасу грусти.
- Забыл? Нужно бы вернуть.
- Не, вам оставил, за заботы. Велел благодарить.
- Ну, бог ему в помощь, - взглянув на кошель, отметила мать.
Макар сел, не зная, как сообщить домашним о немедленном переезде. Ох, что начнется! Приоткрыл рот - и снова закрыл, наблюдая, как мать с сестрой разбирают свежую штопку.
- Как госпожа так рубашку разорвала? Да еще в таком месте?
- Вы вот что… Бросайте.
- Так разложить все на завтра надо, пока светло.
- Идти нам пора.
- Куда?
- В театр.
Обе расхохотались - аж до слез. Приняли за шутку.
- Да серьезно я! Идти надо в театр. Лексей нас позвал.
Мать отмахнулась, снова принялась раскладывать вещи:
- Не до глупостей нам. Чего, кривляний не видели?
- Да не смотреть же! Жить теперь там станем.
- Как так? - мать округлила глаза.
- Там комната есть особая, для жилья. Вот Лексей и говорит: вижу, как вы мыкаетесь, а за то, что помогли, я вам эту комнату и отдам.
- За сколько? - мать все еще смотрела с недоверием.
- Даром, - Алексей ведь и в самом деле не упоминал плату.
- Да неужто правда? Совсем даром? Не могу и представить.
Макар кивнул. Мать благодарно перекрестилась.
- Верно ведь сказано: помоги путнику. Завтра тогда и собираться начнем.
- Так сегодня надо. Лексей сказал: селитесь прямо сейчас, не то уж комната другими займется.
Поправляя платок, мать принялась ходить из угла в угол.
- Вот так вот… В одночасье. За что хвататься-то? Извозчика надо звать. Вещи? Дашка, давай собирать. А кровати?
- Ничего не надо: сундук возьмем с пожитками, а все остальное там уже есть, - скорее бы уж перебраться от Степана подальше.
- Как не надо? А продадим?
- Да кому они нужны? Рухлядь же. Но если что - и потом вернемся…
- И то верно, надо спешить, не то займут… Дармовые-то комнаты, поди, не каждый день случаются.
- А как мы жить там станем? Не позорно? - вдруг спросила сестра.
- Тьфу ты… Позорно ей. Никто тебя саму кривляться же не заставит. Да, Макарушка?
Через пару часов, когда уже совсем смеркалось, Веселовы переступили порог деревянного театра "Париж". Макар волок сундук, сестра узел со штопкой, мать - Петьку.
10
Свои средства уже истаяли, но пока выручал счет отца.
После вчерашнего визита в банк Бирюлев навестил портного, где обзавелся парой костюмов, затем цирюльника, и, наконец, баню. Нынче из лавочных витрин на репортера вновь смотрел столичный модник, а не потрепанный забулдыга. Глядя в отражение, он, зажав локтем трость, слегка сдвинул летнюю шляпу набок и подкрутил свежеподстриженные усы.
Мимо под руку прошли две нарядные по случаю воскресенья гимназистки. Увидев Бирюлева, они кокетливо прыснули. Репортер не менее игриво поклонился им, и жестом подозвал скучавшую у мостовой пролетку.
- Куда едем, барин?
- В Преображенское.
- Далеко же собрались, - не смог скрыть досаду извозчик.
- Не бойся, хорошо заплачу.
Пока не выбрались за окраину, возница то и дело переругивался с прохожими. Однако, как только минули город, он притих, позволив уйти в свои мысли.
Ехали примерно три четверти часа, когда вдали показались золоченые купола. Белый Преображенский храм, где Бирюлев ребенком бывал с матерью каждое воскресенье. А как только она слегла, поп - мрачный, длинный - стал приходить сам. Маленького Бирюлева духовный служитель и пугал, и завораживал, и потому он сперва убегал на второй этаж, а потом наблюдал за гостем из-за перил лестницы.
Странно: и прежний священник, и прохладный полумрак церкви, наполненный запахом ладана, представлялись отчетливо. Но ту, кто держал за руку, ведя по узкой улице, что сейчас видна вдалеке, Бирюлев почти не мог вспомнить. Как звучал ее голос? Как она выглядела? На ум приходил лишь фотографический портрет, что стоял на комоде в отцовской гостиной. Круглое лицо, пухлые губы, крупная родинка под глазом. Неужели это и впрямь - его мать, наедине с которой прошло все детство?
Отец тогда подолгу находился в отъездах. Каждое возвращение - точно праздник. Он всегда привозил интересности: древние кувшины, обереги, статуэтки. Только трогать не позволял, отчего настроение сразу портилось.
Заплатив извозчику, Бирюлев спрыгнул на землю и огляделся. Сколько лет прошло - а на вид все осталось по-старому. Та же серая, треснувшая от жары дорога - верхний слой сходил с нее крупной чешуей. Те же зеленые кроны над домами. И каменный дом судьи Орлова все тот же. Одноэтажный, несуразный, он походил на сарай. Там, в подвале, Бирюлев и Орлов-младший играли в прятки вместе с сыном кухарки, чем сердили судью:
- Вам пристало забавляться с ровнями, юные господа!..
Переходя на другую сторону улицы, репортер переступил канаву и усмехнулся. Однажды юный Долмацкий - ныне хирург - нашел в ней дохлую крысу. Впечатлительный Бирюлев тут же бросился наутек. Будущий доктор погнался следом, улюлюкая, и изловчился на бегу метко запустить в соседа находкой - отчего потом долго мучили ночные кошмары.
Вот и сам дом детства. Как же сильно когда-то мечталось его покинуть!
Бирюлев остановился напротив и даже почему-то снял шляпу.
Первый этаж - бурая кирпичная кладка, выше - деревянный брус. Всю восточную стену - не минуя водосточную трубу и резные ставни - по-прежнему оплетал дикий плющ. На широких перилах крыльца нежилась на солнце черная кошка.
- Ксс!
Она нервно лизнула лапу и ловким прыжком скрылась в приоткрытом окне.
Бирюлеву очень хотелось взглянуть на людей, живших здесь нынче, но он не решился. Постоял немного и побрел в конец улицы, к темному, давно некрашеному дому Батурина - давнего отцовского приятеля.
Много лет назад там обитал не по годам маленький, робкий мальчишка. Митька. Он всегда опасливо стоял в стороне, не принимая участия в шумных играх.
Бирюлев с трудом отыскал его в памяти - уже после того, как не признал при недавней встрече, хотя фамилия и показалась смутно знакомой. А вот сам молодой Батурин сразу же вспомнил соседского сына, едва тот представился.
Они встретились впервые со времен детства в тот день, когда репортер наведался в дом убитого ресторатора. Дверь опять, как и при прошлом визите, открыл племянник жертвы. И снова - знакомый Бирюлева, хотя на этот раз оказался не сыщиком, а бухгалтером.
Вспомнили прошлое. Репортер поведал свою историю. Батурин, сожалея о потере, рассказал, что и его отец уж несколько лет, как в могиле, куда сошел от болезни. Обменялись соболезнованиями, обсудили убийства.
- Дядя любил необычные вещи. Не столько старинные, сколько странные. Они ему просто нравились видом. Большую часть коллекции батюшки после его смерти дядя забрал себе. Я не возражал - как раз тогда в Европу собирался, не до того пришлось. Сестра и подавно, она… духовное сильнее ценит. Так что у дяди похитили то, что принадлежало отцу.
- Получается, не все жертвы невидимых сами собирали древности.
- Но вы не находите куда большего сходства в другом? Наши с вами родители были не только коллекционерами, но и добрыми приятелями… Послушайте, а что остальные убитые? Они не знакомы?
Бирюлев тогда не понял, к чему клонил собеседник, и лишь пожал плечами.
- Все жили в разных кварталах. Господин Грамс - так и вовсе со мной по соседству.
- Господин Грамс? - оживился Батурин. - Освальд Феликсович? Отец его принимал. Такого не забыть и с годами - больно вспыльчив.