* * *
- Ох… Ох, беда…
- Да прекрати уже, мать!
Матрена не обращала внимания на выкрики.
- Беда… Беда…
Суд совсем скоро. А с ним - и каторга. Теперь ее не миновать.
Кто бы мог подумать, что собственные дети не станут держать язык за зубами?
Она уже знала об этом, когда призналась во всем, что требовал всклокоченный. Но что бы они не сделали - оставались ее детьми. А в обмен сыщик обещал устроить их судьбу.
Надавил на больное место. Только, как видно, обманул. И теперь Матрена бессильна что-то исправить.
С ними же - сердцем чувствовала - творилось неладное. Что-то очень плохое.
Гораздо худшее, чем то, о чем говорила Улька. Беспомощный, бестолковый ребенок, она осталась за старшую. И можно ли держать на нее зло, когда сама Матрена не устояла, поддалась на уговоры?
Кто-то из них звал ее прямо сейчас, но она не могла помочь.
16
Номер вдруг опустел. В нем остался только письменный стол. Но не тот хлам, что сейчас - в царапинах и застарелых следах ночных трапез. Другой, новый - прямо из мастерской, блестевший свежий лаком. На столе - лист бумаги. Подойдя ближе, Бирюлев увидел на нем контур обведенной детской ладони.
И проснулся. Рано, задолго до прихода Ферапонта.
Нелепый, но отчего-то тревожный сон. Явно россказни Червинского навеяли.
Перевернувшись на другой бок и устроившись поудобнее, Бирюлев закрыл глаза, однако снова задремать не удалось.
"Она продана… Продана. Ушла быстро".
Вкрадчивый голос третий день скрежетал в голове, будто записанный на пластинку.
Он озвучивал те сомнения, в которых не хотелось признаваться даже себе.
Слова вряд ли были пустыми… И встреченный в театре скользкий агент Червинского указывал на то, что о делах сыщика там должно быть известно.
По всему выходило, что именно он - кажется, Веселов? - и сообщил полиции про это… место. В тот раз, как сказал сыщик, там провели обыск, при котором ничего не нашлось.
Червинский, разумеется, знал, что доносчик шпионил за заведением. Но почему Веселов попросил не говорить ему о встрече? Притом, что услышав фамилию сыщика, хозяин театра, наоборот, нисколько не удивился.
Что за игры там велись?
Впрочем, Бирюлев точно не собирался не только выяснять, но даже продолжать размышлять об этом. Воспоминания вернули мерзкое, тоскливое ощущение, оставленное новым знакомством. Он будто окунулся в грязь.
Подумать только: репортер добровольно поведал обо всем, о чем только мог вспомнить. И даже сам, по своему почину, оставил адреса - и редакции, и Ирины. Боже!
Вновь поблагодарив бога за то, что не дал возможности познакомиться с Еленой, Бирюлев повторил зарок, данный себе еще в среду. Его нога больше никогда не переступит порог этого заведения.
"Послушай, что они скажут".
Разумный совет. Бирюлев прислушался к нему немедленно: покинув театр, он отправился к Червинскому. Но расспросить его - и заодно рассказать об увиденном - не довелось. Сыщика не оказалось на месте. Но, пожалуй, и к лучшему: спустя несколько часов раздумий Бирюлев решил, что куда более осмотрительно оставить при себе и свежие впечатления, и новые домыслы.
Вчера же сыщик на ходу холодно отделался от Бирюлева, сославшись на спешку.
Конечно, он поступал так и раньше, а у репортера после посещения театра разыгралось воображение. Может, не стоит искать подвох?..
Но нет - Червинский наверняка знал, что визитер хотел обсудить статуэтку. И в этом вопросе их чаяния, несомненно, совершенно не совпадали. Сыщик намеренно избегал Бирюлева. Но он обязан дать хоть какое-то объяснение! Ведь, в конце концов, в лавке скупщика репортер выполнил его работу.
С тех пор, как Бирюлев проснулся, торопливая длинная стрелка настенных часов перешагнула четыре деления. Следует позвать Ферапонта и попросить кофе…
Не использовал ли его Червинский, когда ему просто было выгодно?
Секреты и недомолвки. Обычная тактика.
А ведь уже начинало казаться, что проклятое дело готово сдвинуться с мертвой точки. Дмитрий Батурин предложил посмотреть на него под другим углом…
И погиб. Сразу же после того, как Бирюлев сообщил о его догадках в полицейском участке.
Не может быть!
Репортер рывком сел на кровати.
А если…? Это бы объяснило, что о бумагах убитых в полиции так ничего нового и не узнали.
Нет. Такое уже чересчур. Расшалились нервы - что немудрено - да и только.
Но вдруг Дмитрий все-таки оставил зацепки, которые Бирюлев упустил? Ведь он так и не вник в оставленные Батуриным записи. Может, они таили в себе еще какую подсказку?
Поднявшись, репортер прошлепал по голому - на время чистки залитого вином ковра - полу к столу и выдвинул ящик. Заметки Батурина он положил сверху… Но только теперь их там не было.
Шумно выдохнув, Бирюлев принялся судорожно перебирать бумаги, отбрасывая просмотренные на пол.
Не нашел.
Портфель? Вдруг он только собирался их выложить, представляя, как это сделает - но вместо того так и оставил там? Такое порой случалось. Где он? Ах, вот же, в углу за комодом.
Схватив портфель, репортер вывалил содержимое на кровать. Собственные заметки, наброски, письма в газету…
Ничего.
Сперва исчезла отцовская опись, а теперь - и записи Дмитрия.
И тут, разумеется, никакое не совпадение. Бирюлев давно отметил, что от пятнадцатого номера имелось, по меньшей мере, три ключа. Любопытно, сколькими можно открыть десятый?
Набросив купальный халат, в котором обычно ходил по комнате, Бирюлев, даже не обуваясь, вылетел на лестницу и побежал вниз.
- Кто был в моем номере?
- О чем вы, сударь? - изобразив удивление, прокряхтел Ферапонт. Тот самый, кто, без сомнения, знал о каждом шорохе в гостинице - и, конечно, о тайных встречах Червинского.
- Это тот господин, что приходит в пятнадцатый? Да? Отвечай!
Портье, скорбно глядя, качал головой.
Но положительный ответ и не требовался. Бирюлев уже и так все понял.
И желание добыть и осмотреть бумаги Батурина, не посвящая Бочинского. И пропавшую опись отца. И отрицание его убийства невидимыми. И пропажу доказательств. И секретные связи с театром. И нелепые байки про привидений! Червинский всерьез рассчитывал, будто Бирюлев отчаялся настолько, что готов поверить в сказку?
"А может, мы и есть - невидимые?"
Он не шутил?
Бирюлева охватило бессилие. Даже голова закружилась - он едва устоял на ногах.
* * *
Вскоре после рассвета, когда серость в хлеву при участке начала проясняться, дверь открылась, впустив страшного человека.
С непокрытой головы свисали грязные серые клочья - они чередовались с частыми проплешинами. Выступавший каплевидный лоб выдавался вперед, нависая над широко расставленными мелкими глазами. Нос - распухшая красная капля. И формой, и размером с мелкую картошину. Верхняя губа разделена надвое, являя раздвоенную челюсть и сгнившие остатки зубов. Вдобавок ко всему кожу изъела оспа.
Новый постоялец огляделся.
- Ээ?
- Ой!
Матрена его вспомнила. Метнулась к перегородке, принялась тарабанить.
- Позовите сыщика! Это он! Невидимка! Я его узнала!
* * *
Макар спал крепко. Не проснулся, когда мать завизжала - но сразу умолкла. Открыл глаза только после пары оплеух. И тут же услышал щелчок прямо над ухом. В висок уперлось нечто прохладное, и, кажется, липкое.
- Ну как? Нравится?
Толком не соображая со сна, что происходит, Макар обвел взглядом гримерную. Два незнакомца держали мать и сестру, зажимая им рты. Разбуженный Петька поднялся на ноги в сундуке и заголосил.
- Скажешь, что тебе мой брат сделал, а, падла? - полюбопытствовал третий, тот, что стоял сзади, за головой. Макар поднял глаза вверх, но его лица не увидел. Шевелиться же боязно.
- Что молчишь? Или что, один не такой храбрый?
Ствол отодвинулся от виска. Макар непроизвольно выдохнул.
Обойдя кушетку, третий - крепкий, светловолосый, и какой-то безликий - с миг внимательно смотрел на Макара, а потом одной рукой рывком сбросил его на пол. Пнул в голову раз, другой.
Это точно не сон.
- Как тебе, а?
Гость пнул еще раз, прямо в подбородок. И еще. Макар выплюнул зуб, кровь и закашлялся.
- Где Алекс?
- Не знаю.
И не знал. Да, у него где-то была нора, куда он порой отлучался. Макара с собой не звал, а спрашивать мыслей не возникало.
Его пнули опять, вновь раскроив сломанный Алексом нос.
- Ну, тварь… Легкий сказал, чтобы мы ничего тебе не делали. А то я бы уж отстрелил тебе кое-что, чтобы знал, как брата увечить. Вот какого ты ему палец отрезал, падла? Что, рыла не хватило?
Очередной удар пришелся мимо - Макар откатился и быстро встал, отплевываясь.
- Так он… жив?
Гость аж задохнулся.
- Вот так? Значит, был не должен? Ну вы, сука, и ублюдки.
- Не-не. Должен. В смысле - жив, - Макар, едва не заикаясь, поторопился рассеять недоразумение.
- Жив-то жив, но вот мать на него до сих пор смотреть не может. Доволен?
- Хорош, Хвощ. Мы сюда не за тем пришли. Легкий не хочет ссоры. Он сказал, чтобы Алекс взял то, что ищет, в его сером нижнем складу. Он знает, где. Пускай забирает, а потом приходит. Разговор есть.
Макар кивал на каждое слово, как китайский болванчик.
- Да, а еще он велел передать, что оба были не правы. Ясно?
- Да.
- Но ты ведь понимаешь, что, если бы не Легкий, мы бы сейчас достали тебя, гнида? - спросил тот, кто бил Макара. Не дожидаясь ответа, продолжил: - Алекс совсем с катушек поехал, да? Еще дальше, чем раньше?
- Не, все можно понять, но это уж вообще через край, - подтвердил тот, кто передал сообщение. - Надо же, мать твою, и башкой думать. Черт с ней, с его рожей, но рука? Ну вот какого ты это сотворил, Тощий? А?
Гости, оказывается, его и по имени знали.
Макар громко сопел. Не говорить же им, что это затея Алекса.
- Все. Уходим. Мы все сказали. Передай. А в другой раз думай. Мир-то тесен.
Они уже отпустили и мать, и Дашку. И тот, чьего брата Алекс поймал возле театра, кажется, чуть ли не только сейчас ее и заметил.
- О, кто же тут у нас? Жена?
Он подошел к ней - дрожавшей так, что бросалось в глаза, и вцепившейся зубами в ладонь, чтобы, видимо, не реветь в голос.
- Сестра, - ответил Макар.
- Пошли, Хвощ. Не делай ерунду. Легкий без того зол, - одернул второй.
Но тот уже достал из кармана нож. Макар зажмурился. Дашка вскрикнула.
- Это тебе на память, чтобы лучше думалось.
Они вышли, захлопнув за собой дверь. Но тот час же она отворилась снова:
- И никогда больше не твори такое дерьмо со своими, понял? - сказали напоследок.
Шаги стихли. Макар открыл глаза. Рядом рыдали все трое.
Подошел к сестре, зажавшей лицо ладонью, погладил по голове, поцеловал в макушку.
- Покажи…
Он ожидал снова увидеть нечто такое, от чего стук сердца будто замирает на миг. Но нет. Просто легкая царапина, почти у самого уха - не слишком заметно. Заживет без следа. Наверное, на месте гостя было непросто ограничиться подобной мелочью.
Макар покинул гримерную, ничего не ответив на полные ужаса взгляды.
- Ты чудовище! Зря я тебя родила! - крикнула мать вдогонку.
Ежась от окрика, Макар прошел в зал. Никого. Но уже день - да и в коридоре слышна возня.
- Щукин?
Вдруг прошедший визит представился отчетливо, в красках, дополняясь мыслями о том, что вообще могло бы произойти.
Макар понятия не имел, кто такой Легкий, но сейчас был ему от души благодарен.
- Щукин? - снова повторил робко, но потом заорал во весь голос: - Щукин! Иди сюда сейчас же!
Через пару минут с другой стороны сцены показалось встревоженное лицо.
- Они уже ушли?
- Да. Ты знаешь, где Алекс?
- Да-да. У себя он. Сию минуту пошлем за ним!
Сплевывая по-прежнему стекавшую в горло кровь, Макар упал в кресло и приложился к недопитой бутылке.
* * *
Головная боль все не отпускала, несмотря на две принятых таблетки "аспирина".
Закрыв глаза, Бирюлев вновь оказался в гостиной перед учебниками, разложенными на кофейном столе.
- Тут слишком много. Не могу запомнить. Я в этом не смыслю, - с досадой захлопнул книгу.
Он был уверен, что не выдержит последний экзамен в гимназии. Точные науки и прежде, в куда меньших количествах, давались с трудом. Не лучше ли и вовсе отказаться от безнадежной попытки?
Отец поднял голову от толстенного каталога.
- Тебе просто нужно отвлечься. Перестань учить и займись другим. Ты знаешь достаточно. Когда настанет черед, все вспомнишь, - вместо ожидаемых нотаций, удивил он советом.
В тот раз Бирюлев с удовольствием подчинился, радуясь отдыху. А наутро сдал непосильный экзамен.
Однако время показало, что напутствие уместно и в других ситуациях.
Так не пора ли воспользоваться им прямо сейчас?
Бирюлев улыбнулся, вспомнив, как гордился отец, когда сын вручил ему аттестат. Но вскоре память повернула свои потоки в привычное русло.
Его не было рядом, когда мать умерла. Это случилось вечером в пятницу, а приходящая прислуга вернулась лишь в понедельник. Дом она закрыла, но Бирюлев смог бы выбраться, если бы захотел. Однако он, восьмилетний и перепуганный, о том не подумал. И провел те страшные дни наедине с остывшим телом.
Он лежал на полу в темном запертом доме, положив голову на колени матери. Закашлявшись, она упала - и больше не поднялась. Через приоткрытое окно слышалось пение вольных уличных птиц… в тот самый момент отец занимался нелепостями - непонятными, пугающими мертвыми идолами. На свои экспедиции он растратил и без того невеликое состояние, что осталось от деда - вместо того, чтобы нажить собственное.
- Если бы госпожа согласилась на лечение, мы бы смогли продлить ее дни, - скорбно заметил доктор.
Но она не сделала этого. До последнего держала в секрете, чтобы не обременять. Сын же был слишком мал: мать шутила о недомоганиях - вот он и не принимал их всерьез.
Муки совести, видимо, преследовали отца. Он бдительно следил за здоровьем ребенка.
- То, что ты до сих пор не болен - заслуга божья и вот этого средства, - приговаривал он дважды в день, лично вливая в рот с ложки прогорклый рыбий жир.
Прекратил лишь спустя много лет, когда окончательно убедился, что ростки болезни, сгубившей жену, не проросли.
К тому времени Бирюлев-младший уже превратился в юношу и осознал, что блестящее будущее ему не светит. С завистью глядя на одетых с иголочки однокашников, их холеных коней и нарядные экипажи, он испытывал к Бирюлеву-старшему - любителю древних могил - почти ненависть.
Ах, если бы выйти в свет - пусть не так просто, по праву рождения, как остальные, то хотя бы через карьеру! Однако отец снова подвел: имея множество знакомых, не составил протекцию.
- Я замолвлю словечко. Наберись терпения: мы что-нибудь тебе подберем, - уклончиво обещал он.
Но месяцы шли - а предложений не поступало.
Проклиная свою никчемную жизнь, Бирюлев стал писарем в земской управе.
И встретил Ирину.
Тайное желание, в котором и признаваться как-то неловко, сбылось неожиданно.
- Прошу, идем со мной, Бирюлев! Тетушка мила, но скучна до чрезвычайности! - взмолился, приложив руки к груди, бывший товарищ по гимназии.
В тот день они случайно встретились на улице, и пришли в гости вместе.
Там была и Ирина: кажется, хозяйка прежде водила дружбу с ее недавно умершей матерью.
Бирюлев бы не обратил на нее равным счетом никакого внимания, если бы приятель не шепнул:
- Завидная невеста! Ее отец - сам Свиридов!
Дочь заводовладельца, держащего в кармане весь город? Неслыханная возможность!
Ощутив на себе любопытный взгляд, Ирина приветливо улыбнулась.
- Отчего же не замужем с таким-то приданым? - допытывался Бирюлев у приятеля, едва они покинули дом. - Ведь, прямо сказать, не первой молодости цветок.
- Тут ты прав: сколько Свиридов за нее дает - и представить не под силу. Ведь Ирина для него, словно царевна. Двое сыновей - и она. Желающих хоть отбавляй, да больно переборчива, вот и засиделась.
- Кого же ей надо?
- Благородного, умного, красивого, поэтичного… В общем, романтического героя. А вот не водятся в наших краях такие.
О том, что у него должны иметься деньги и положение в обществе, сказано ничего не было.
Уже на следующий день юный - весьма решительный да отважный - Бирюлев, вооружившись томиков стихов Пушкина и отправив впереди себя букет, неприлично явился без приглашения в терем царевны.