* * *
Червинский бесцельно бродил по улицам. Ловя взгляды прохожих, сыщик читал в них насмешку и сожаление. Наверное, все смеются над тем, как сложилась его карьера. Но здравый смысл спорил: им это невдомек. Усмешки, если они и были, вызывала разве что шаткая от хмеля походка.
"Кровавый спектакль". Тела у театра. Больше никто не решился их показать, да еще и на самой первой странице.
Но ни злости, ни раздражения давным-давно не осталось.
Наоборот: упорство, с которым газетчик отстаивал свои интересы, внушало симпатию. Торопливый, порывистый. Он всегда куда-то спешил. Говорил быстро, проглатывая слова.
Червинский и вправду хотел бы ему помочь. Ему, себе и всем тем, чьих близких сгубили ночные банды. Но как это сделать, когда руки накрепко связаны?
А сейчас и вовсе на шее затягивалась удавка.
Прогулка прояснила мысли. Сыщик сел на лавку, закурил и снова задумался. Он даже не заметил, что начался дождь. Папироса погасла.
В тот день - пожалуй, самый отвратительный в жизни - его не отпускала тревога. Она давила изнутри на грудь, вставала комом в горле. Ноги не шли к проклятому театру, где обитал сам дьявол.
- Там ловушка! - настойчиво твердил внутренний голос задолго до того, как глаза обнаружили заваленный выход.
Полицейским оставался только один путь - в темноту.
Она дышала и шевелилась.
Кто-то выстрелил. И тогда, хотя от того и отчаянно стыдно, сыщик поддался страху. Сжался за одним из задних сидений, молясь, чтобы шальная пуля не пробила хлипкую оборону.
Все длилось долго… Но потом вдруг раздался крик:
- Мы актеры! Пощадите!
Как потом выяснилось, выживший носил фамилию Щукин. Он был там распорядителем и родился под счастливой звездой. Иначе не объяснить то, что он все-таки смог избавиться от грамотно увязанного кляпа.
Червинский никогда не стрелял в человека, а в тот раз и вовсе не доставал оружие.
Однако актеров убил именно он.
Только его вина, что он не придал значения тем переменам, что происходили в мерзавце Макарке. Теперь, оглядываясь назад, сыщик отчетливо видел, что он уж давно продал душу дьяволу из плоти и крови. С каждой неделей наивный увалень становился все более скользким. Спина распрямилась, бывший рабочий больше не отводил взгляд. Его жесты, новые выражения. Он словно пытался кого-то копировать.
Червинский не принимал его всерьез. До последнего дня Макарка оставался слишком мелким, незаметным. Невидимым.
"Там заправляет Лексей. Чернявый такой. Злой ужасно!"
Сыщик не усмотрел в его словах важности, тем более, что при обыске театра полицейские ничего не нашли.
Но именно тогда все и началось.
Интересно, понимает ли Макарка, что разорвать эту сделку не получится?
Елена попробовала - и тут же отправилась в ад.
Столь жуткой расплаты за предательство не заслужил и сам Иуда.
Червинский пытался гнать ночные воспоминания, но они возвращались. И, вероятно, останутся навсегда.
Владелица дома лежала в глубоком обмороке. К ней пришлось привести медика. Но как тут пенять на даму, когда полицейские, включая Червинского, то и дело выбегали на улицу?
То, что осталось от Елены, было не только в квартире, но и на лестнице… Так, чтобы все увидели - и поняли, что это значит.
Сыщик оказался до смешного самонадеян, когда полагал, что теперь, когда Бочинский больше ему не помеха, он сможет хоть что-то исправить. Отправить одного в петлю, а другую на каторгу…
Иванову вновь помогли, и опять это дело рук полицейского.
В их рядах имелся настоящий предатель. Червинский уже давно заподозрил, но лишь вчера, когда охрана исчезла, убедился полностью.
Но кто он?
Прежде сыщик грешил на напарника. Особенно с тех пор, как узнал про его тайные дела и распродажу улик: не только той, что украли невидимые - многих… Подумать только - тоже дело рук Макарки. Точнее того, кто управлял им - а заодно, как вышло, и Червинским.
Им крутили, точно марионеткой.
- Говорят, вы ее продаете, Тимофей Семенович, - сказал в тот день сыщик, поставив злополучную статуэтку на стол коллеги.
- Верно. Знаешь, сколько она стоит?
- Да вы шутите? - не поверил Червинский.
- Ничуть. А ты, Николай, зря вмешался. Ты и тогда мне с ней помешал, когда полез, куда не просили. Вот какого черта ты в тот раз прислал городовых на базар? Да, она продается. Ну, и что ты теперь сделаешь?
Разумеется, ничего.
Седой сыщик посадил Червинского на крючок почти сразу после его прихода в участок.
Он исхитрился выяснить, почему новичок носит девичью фамилию матери. И все. Стоило ему об этом обмолвиться - и можно ставить крест на дальнейшей карьере. Невозможно объяснить высшим чинам полиции, что покушение, которое планировал отец в то время, когда сын лежал в пеленках, никак не повлияло на его взгляды. Как и тот политический бред, который размещался в газете, что печаталась в маленькой типографии прямо в доме.
Червинский даже не помнил родителей. Отца казнили, а мать сослали, когда ему не исполнилось и трех лет. Бездетные Рябинины - ныне покойные дядя и тетка - вырастили его, как сына. Когда племянник вырос, полковник рассказал ему то, о чем всегда придется молчать.
Но это не повлияло на желание пойти на службу в полицию, хоть дядя и предупреждал, что рано или поздно правда может всплыть - и тогда наступит конец всему.
Любопытно, что Бочинский разнюхал давнюю историю, но упустил из виду, что убитый невидимыми Рябинин заменял напарнику отца. А ведь дядю нашла жена племянника. Червинский, к счастью, успел вовремя, и сделал все, чтобы ее имя не появилось ни в каких протоколах и нигде не звучало. Однако приложи Бочинский немногим больше усилий - и он бы его узнал.
Червинский ненавидел седого сыщика - но не он был предателем.
Кто?
Еще один из бесконечного множества вопросов, на которые не найти ответов…
Связана ли Митрофанова с невидимыми? В какой степени?
По приказу Бочинского, который желал любой ценой закрыть дело, сыщик вынудил прачку и ее дочь признаться в убийствах Коховского и Павловой.
Однако сама она говорила, что задушила только прежнюю хозяйку, и твердо стояла на том, что вынесла из чужого дома лишь одну вещь.
Очевидно, Матрена боялась тех, кто сжег ее избу и отрезал косу дочери - юной воровке.
Но, в таком случае, чтобы выгородить их и заслужить прощение, ей следовало добровольно взять вину на себя. Она же это не сделала.
Почему? Неужели правда в том, что, как Митрофанова и сказала, невидимые преследовали ее за кражу статуэтки, за которой охотились сами?
Как это понять?..
Вороватые жители берега всегда умели молчать, а если и открывали рты, то слова немногого стоили. Как же сложно выловить в реке лжи хоть песчинку правды!
Червинский многое упустил с самого начала. Он отнесся к первому убитому, сумасброду Грамсу, спустя рукава. И этому не было оправданий. Но кто знал, что дело разрастется и примет такой оборот?..
А эти следы? Отпечатки детских рук и ног, перепачканных в муке? Они были повсюду… На полу. На стенах…
Как они там оказались? Кто их оставил?
Впрочем, Червинскому об этом никогда не узнать.
Бирюлев убедительно сообщил городу, что сыщик в сговоре с преступниками.
Да, на шее затягивалась невидимая удавка.
А может, не стоит и дожидаться?..
Гадко на душе.
В самом деле, впору в петлю.
Червинский уже который день о том думал. Однако все же побрел не в лес, а к своему дому - маленькому, светлому, солнечному. За его порогом всегда начинался другой мир.
Толкнул калитку.
Все домашние во дворе. Ольга вязала в тени, прислуга развешивала белье, девочки возились с глупой рыжей собакой.
Увидев отца, тут же ее позабыли. Все три косматые да бровастые облепили, разом повиснув на шее.
- Папочка пришел!
- Коленька? Ты так рано, - удивилась супруга. - Сейчас велю тебе обед подать.
- Не беспокойся, Оля. Здравствуйте, дочки! - сыщик поцеловал каждую в упругую щеку.
- Ой, папа! Чем от тебя так пахнет? Фу!
- А мы знаешь, что делали? Мы бросали мячик через забор, а Магда приносила с улицы!
- Пойдем! Поиграй с нами!
В каком мире им придется жить?..
Нет, рано так просто сдаваться.
* * *
Пролетка остановилась неподалеку от дома мсье Жана.
- Вон там спуск, сударь. Не обессудьте, но дальше я не поеду.
Расплатившись, Бирюлев спрыгнул на землю и остановился, смотря вниз, на крыши бедных лачуг. Они уползали вдаль.
"Невидимые в Старом городе. В красном доме с цветными стеклами". Так сказала укутанная в тулуп девчонка на берегу.
Безрассудство. Что он станет делать, если действительно получит ответ?
Бирюлев сошел вниз по накатанной и натоптанной, хорошо утрамбованной земле.
Улица. Серая, немощеная. Пахло сыростью и отходами. С одного края - от города - нависали слипшиеся стенами высокие хибары. С другого - дома пониже да пореже.
Бродяги, нищие попрошайки, дети из бедноты. Руки тянутся со всех сторон.
- Подайте копеечку!
Взгляды встречных впивались иглами, шарили, скользили.
Впереди - приметный дом, огороженный массивным забором с распахнутыми настежь воротами. Трактир. На покореженной, закопченной с одного угла вывеске, надпись - "Муслин". Несмотря на дневной час, со двора доносился шум. Репортер быстро прошмыгнул мимо.
Спустя несколько шагов дорогу перегородили пьяные оборванцы.
- О, глядьте-ка - какой барин сюда пожаловал.
- Щедрый, небось? Господь делиться велел.
Бирюлев достал кошелек и бросил на землю. Снял часы - отцовский подарок - швырнул туда же.
- Больше у меня ничего нет.
- Хочу твою шляпу, - заметил один из овражников.
Репортер снял и ее.
- Я могу идти?
Не дожидаясь ответа, пошел, оглядываясь в поисках дома, похожего на описание.
Чем дальше - тем неприятнее. Теперь его провожали не только колючие взгляды. К ним добавились улюлюканье и ехидный смех, что доносились со всех сторон:
- Ох, какая красотка!
- Что же ты забыл здесь, франтишка? Разорился?
Бесцельно бродить бесполезно. Нужно спросить.
Репортер остановил простоволосую женщину, которая, переваливаясь, несла куда-то связку ощипанных кур.
- Я ищу красный дом с цветными стеклами.
Она протянула ладонь. Бирюлев обшарил карманы в поисках мелочи, но ничего не нашел.
- Я уже все отдал.
Она пожала плечами и побрела дальше.
Репортер отчаянно выкрикнул, адресуясь всей серой, грязной, пыльной от рыжей земли улице:
- Красный дом с цветными стеклами! Где он?
Смех стал громче.
Бирюлев продолжил бесцельный путь.
Кто-то свистнул. Он не стал оборачиваться.
- Эй, ты! - окликнули его.
У крашеной в синий цвет избы человек с ссутуленной, согнутой колесом, спиной возился с маленькой рыжей девочкой.
- Вернись назад на широкую дорогу. Сверни налево и иди почти до конца. Дом, что ты ищешь, будет справа. Ты его сразу приметишь: он большой.
- Спасибо, - от всей души поблагодарил Бирюлев и ускорился.
Выйдя на указанную улицу, и вовсе едва не припустил бегом.
Местный житель не обманул: красный ухоженный особняк с витражными окнами словно спустился в эту клоаку сверху, из нормальных людских кварталов.
Перед домом безликие люди в темной одежде бросали ножи в установленные поодаль доски. Голова одного утопала в повязках, точно у египетской мумии. Проглядывали лишь глаза, нос и рот.
Увидев Бирюлева, прервались, уставились на него.
Что им сказать?
Ощупав неприятными взглядами с ног до головы, они молча вернулись к своему занятию.
Не оставалось ничего, кроме как подойти и толкнуть украшенную резьбой створку двери и оказаться в просторном коридоре, застланном ковром.
На стенах висели картины, на маленьких постаментах стояли фарфоровые статуэтки. Горели электрические лампы.
- В лавку - направо. К самому - прямо, - сообщил человек, сидевший на кушетке у входа.
- Спасибо, - пробормотал Бирюлев и устремился вперед, к двери с витражным стеклом.
За нею шел оживленный разговор. Репортер помедлил, прислушиваясь.
- Мне когда еще Верка показала. Вот, говорит, смотри: на что похоже? Ну, а там штука такая - точно, как виселица. Так и отвечаю. А она мне: а кто на ней болтается? Ну, тать. - Точно: так и есть. Читается: "тэ", - поведал развязный голос.
- Твердо, что ли?
- Не знаю. Мы названия не учили. Или вот еще: стоит, руки в боки упер, весь нарядный и пока еще при деньгах. Кто таков? Фраер! Ну, точно - "фэ".
- Ферт, - смеялись в ответ.
- Так мы за месяц всю азбуку одолели.
Бирюлев постучал.
- Что-то новенькое. Никак, барышня какая заплутала? - удивился тот, кто хвастался своими познаниями. - Войдите!
* * *
Просторный кабинет с тремя высокими окнами. Нижняя часть правого разбита. У среднего спиной ко входу - девочка в голубом платье, с пышным бантом на светлых волосах.
На полу дорогой ковер. Слева - стена из книжных шкафов. Справа - ряд кресел. Скульптуры, картины, как и в коридоре. Посредине комнаты - вычурный, массивный письменный стол из красного дерева, с резными, украшенными позолотой ножками.
За ним - плотный человек в бежевом жилете и белой рубахе. Рядом, вольготно откинувшись - добрый городовой в гражданской одежде.
Мысль не успела оформиться.
- Вот это и есть твой дорогой Приглядчик, - объявил полицейский. - Здравствуйте снова, господин Бирюлев.
- Ну, раз так, то располагайтесь, - его собеседник указал широкой рукой на полукресло у стола.
Бирюлев прошел и сел.
- Выпьем? - предложил хозяин, и, не дожидаясь ответа, полез в стол. - Эээ… Пусто. Опять все растащили. Хотя, может, я и сам. Сеня!
На столе лежала свежая газета, рядом - визитная карточка Бирюлева. Как она могла здесь оказаться?
Вошел привратник.
- Будь любезен, принеси выпить.
Так это и есть - невидимые?
Обычный человек. Такого не заметишь в толпе, хотя и возникло смутное чувство, что репортер его прежде встречал. Лет тридцать пять - сорок. Лицо приятное. Аккуратные тонкие усы над пухлыми маленькими губами. Редкие светлые волосы завивались легкими кольцами.
- А ведь мы уже виделись. Однажды. У меня хорошая память, - он словно прочитал мысли. Широко улыбнулся. Ямка на бритом подбородке стала глубже, как и лучи морщин, что шли от лукавых голубых глаз. У него не было верхнего переднего зуба.
Хозяин красного дома не внушал страха. Более того, он располагал к себе.
- Ну-с, скажи-ка, Георгий, как ты нашел дорогу? Где мое слабое место? - спросил мягко, будто шутил.
- Мне сказали на берегу…
- Ну, конечно. Точно, - он принялся рассматривать холеные ногти.
- Непредвиденное обстоятельство, - уточнил городовой.
- Даа… Вот же Алекс… Ну, да ладно. Там я сам был виноват.
- И как только выбралась отсюда?
- Хороший вопрос. Но ничего. Это поправимо.
Привратник вернулся с двумя бутылками коньяка. Хозяин шепнул что-то ему на ухо. Разлил по трем стаканам, придвинул один Бирюлеву.
- За знакомство?
Чокнулся с обоими, глотнул. Крепкий напиток обжег горло. Репортер закашлялся.
- Прошу прощения, господин…?
- Василий Николаевич. Но ты можешь звать меня Легкий.
Он протянул руку.
- А это Соловей. Хотя вы ведь и без того знакомы.
- Но до сих пор не представлены. Свиридов, Михаил Петрович. Но - увы - не родственник вашему тестю, - Бирюлев пожал еще одну ладонь. Влажную.
- Ну что… Спасибо тебе, Приглядчик. Сказал бы, что за работу, но ведь ты сам, по доброте душевной. Ценю. Порадовал, брат - я все твою новую газету читаю и читаю. Да что уж там - и прежние тут у себя держу.
- Червинский много нам хлопот доставлял, - заметил полицейский.
- Да, я написал о нем, но ведь в статье ни слова… - захмелевший от коньяка Бирюлев отчаянно собирался с мыслями. - Редактор убрал фамилию.
- Негодник, - добродушно откликнулся Легкий.
- Ну, об этом не беспокойся. Все, кто нужно, поймут все и так. Так что, братец, ты и в самом деле уладил нашу проблему. С этим участком больше хлопот не будет.
- Разве Червинский не с вами?
- Он? - брови городового достигли едва ли не середины лба. - Что ты! Он - прямо заноза. Весь такой правильный и неподкупный - куда бы деться. С ним найти общий язык не вышло.
Как такое возможно?
- Да и старый тоже заломался. Нет бы ошибку признать и извиниться, как положено. Шутить вздумал. Мне пришлось собственную вещь у него купить. Он о том узнал, но исправиться не захотел.
- Узнал о чем? Что вы…
- О том, что я его покупатель? Да. Без подробностей, конечно, к чему они.
- Ну, так ему известно стало и о том, что мы ищем. Давно уже. Я сам случайно проболтался, что их пять, этих фиговин. Еле выкрутился в тот раз. Пришлось срочно придумать, что в каких-то бумагах из дома убитых их перечень видел. Уж старый интересец-то проявил! Но, конечно, не нашел ни черта. А потом Дыне растрезвонил, своему стукачу. Решил, что и нас сможет вокруг пальца обвести, и сам навариться.
- Ну. А я-то даже от местных в секрете держал, чтобы конкуренты часом дело не перебили. Старый кретин.
- Он прямо впереди меня стоял. Очень удобно вышло. Раз - и готово, - сказал Соловей. - Эх, до чего Алекс ловко тогда их уделал. И нам помог, хоть и случайно.
Бирюлев не мог поверить.