* * *
- Ты сдал, паскуда? - зашипел змеей Ванька-мануфактурщик, как только городовые отвлеклись.
Макар аж взвился:
- Ей-богу, не я!
Но Ванька не поверил. Исхитрившись, подскочил и пребольно ткнул локтем под дых. Но тут уж подоспели полицейские: развели по разным углам, а потом и вовсе - по помещениям.
Макара доставили к Червинскому, где он имел неприятный разговор не только с сыщиком, но и с франтоватым господином из дома старого Леха, которого позже видел и в театре. Ваньку тоже куда-то отвели - бог знает, куда.
Но потом их отчего-то снова собрали вместе. Одновременно и водворили в арестантскую, отгороженную деревянной стеной с вырубленным посредине оконцем.
Зашли. Макар еще оглядеться толком не успел, как от стены поднялась, охнув, всклокоченная полнотелая баба. И тут же побежала, ловко перекатываясь на коротких ногах - вцепилась в Ваньку, начала трепать.
Тот, к удивлению Макара, даже не думал сопротивляться.
- Никто тут не виноватый! - с осуждением сказала крестьянка в пестрой юбке.
Другие не вмешивались.
- Ах ты, собачий выродок! Дрянь! Паскудник! - продолжая трепать подельника, принялась приговаривать толстая.
- Мама! Мама, прости! Ни при чем я! - стал защищаться тот.
- Ах так! За дуру меня держать! - взглянув на Макара, баба спросила деловито: - С ним?
- С ним, - согласился он.
- За что?
- Лавку взяли…
Ванька с ненавистью глянул на подельника - и тут на него обрушился новый поток затрещин.
Продолжалась выволочка долго. Надоело смотреть, стоя посредине. Макар отошел и устроился у стены - на том месте, что освободила Ванькина мать.
Видимо, вконец обессилев, она вернулась, властно отодвинув сильной рукой. Ее сын сел рядом, виновато понурив голову.
- Как? - спросила баба.
- Да случайно, - по-детски растирая глаза, отвечал он.
- Не ври мне, ослина! - прикрикнула мать.
Ванька сдался.
- Лавку глухого табачника хотели взять. Но нас повязали. Сдал кто-то, - он поднял голову и взглянул на Макара.
- Да не я это, брат! Вот те крест!
- Не брат я тебе…
- Заткнись! Отчего решил, что ты? - обратилась баба к Макару.
- Да почем мне знать? - от чистого сердца удивился он.
- Ну? - допрашивала она сына.
- Чую, - подумав, ответил тот.
- Ах, чуешь! Как на гиблое дело идти - не чуял, а тут - почуял, дурак? И на что я тебя, сметливого, только растила?
Замолчали. Задумались. Макар уже едва не задремал, несмотря на тревогу - а может, и благодаря ей.
- А ты-то что, мама? - набрался смелости Ванька.
Баба, по-прежнему раздосадованная, отмахнулась.
- Не твоего ума дело.
- На добро хозяйское ручонки наложила, - рассмеялся длинный одноглазый арестант.
Ванькина мать взъярилась:
- А ты чего лезешь?
Окно в стене распахнулось.
- Веселов!
Макар встал.
- Быстро тебя, - удивилась крестьянка.
Тут же подскочила и мать Ваньки, взмолилась, хватая за полы:
- Постой, сынок, погоди! Если тебя вдруг выпустят, зайди к моим детям на берег. Матрена я, Матрена Митрофанова, обгорелый дом на спуске! Передай весточку, что я тут сижу!
- Да и рад бы, мать, но куда уж мне? Чую, сидеть - не пересидеть теперь. Третий уж раз тут, - понуро сказал Макар, прежде чем выйти.
Его провели сразу в кабинет Червинского. Теперь сыщик был не один - вместе со старшим, седым и сутулым. Макар прежде с ним не сталкивался.
На сей раз Червинский не стал его бить.
- Видел там мать твоего подельника?
Макар кивнул, но тут же спохватился:
- Да какой подельник? Не знаю его, случайно встретил неделю назад!
- За той бабой, Матреной, и раньше лихие дела водились. Не во всех уличили. Слыхал?
- Ей-богу, нет!
- И что, веришь? - усмехнулся седой.
- Да. Дурак он, - ответил Червинский и обратился к Макару. - Вот что. Сходишь в ее дом на берегу, сойдешься со всеми, кого там найдешь, и разузнаешь: с кем, когда и что.
- Она сама о том просила - весточку передать, - заметил Макар.
- Какую? - спросил седой.
- О том, что тут сидит.
Червинский аж хлопнул в ладоши.
- Фартит тебе, Свист! Даже повод готов.
- Меня же убьют! - Макар с ужасом подумал о том, что Ванька-мануфактурщик как в воду глядел, да только не про былое, а про будущее.
- А ты старайся не проколоться.
- А как же театр? - он судорожно ухватился за прежнюю зацепку.
Седой заинтересовался:
- А что театр?
- Говорит, там схрон, - ответил за Макара Червинский.
- И ты не проверил? Эх, все тебя учить надо. Так, Макарка. Театр отставить. Мы сами все выясним, а тебе спасибо. И вот за труды, - седой вынул из кармана портмоне, а из него - червонец. А потом еще пятерик добавил и на стол положил.
Макар не поверил.
- Мне? Так много?
- А что, обычно меньше получаешь? - старый ласково улыбнулся, отчего Макар вдруг испытал к нему симпатию и доверие.
- Вообще нисколько, - честно признался он.
Седой посмотрел на Червинского. Тот отвел взгляд.
- Ну, мы тебе и еще приплатим сверх, как узнаешь и расскажешь, где остальные.
- Остальные кто?
Старик не ответил.
- Ты свободен. Иди и займись делом. И гляди - чтобы это в последний раз, - как-то безжизненно сказал Червинский.
Макар сделал шаг к двери, но обернулся.
- Так про что мне спрашивать-то?
- Про невидимых!
Макар вышел, настолько удивленный освобождением, что даже не поблагодарил за него. Вспомнил, уже когда почти до дома дошел. Остановился и широко перекрестился.
- Спасибо, господи! - сказал громко и с чувством, вызывая любопытные взгляды.
* * *
Когда день сменился ночью, шум в полицейском участке стих, и темные помещения освещал лишь тусклый свет уличных фонарей, из сейфа с доказательствами исчез тот самый предмет, что и привел сюда Матрену.
Оконная решетка оставалась целой, дверь кабинета - запертой. Лишь сейф был распахнут настежь.
Одна из ценностей Старого Леха будто растворилась в воздухе.
8
Странно это - когда будит чужой лысый старик. За неделю, проведенную вне дома, Бирюлев не привык к костлявым пальцам, осторожно трогающим за плечо. Но зато помогало безотказно: от неприятного прикосновения репортер каждый раз вскакивал, озираясь по сторонам. И всегда испытывал удивление, обнаружив зеленоватые пыльные интерьеры небольшой комнаты.
- Велели разбудить, сударь, - извиняющимся тоном заметил портье, дядька Ферапонт.
- Да-да, - жмурясь и быстро моргая, Бирюлев стряхивал остатки сна. - Спасибо.
Он собирался пойти в газету и выяснить, наконец, сколь многое упущено. Возможно, что-то еще можно вернуть, перехватив свою же тему у кого-то из коллег. Опасаясь лишнего расстройства, вчера репортер не стал брать свежий выпуск. Лучше уж сразу узнать обо всем на месте и постараться исправить.
Бирюлев оделся в несвежее - жаль, что мысль отдать белье гостиничной прачке пришла в голову только сейчас. Побрился кое-как тупым лезвием. Взглянув в мутное зеркало, вздохнул: вряд ли его слова о том, что все уже в полном порядке, сегодня прозвучат убедительно.
Моросил дождь, окончательно портя и без того скверный настрой. Зонта при себе не имелось: все осталось в доме Ирины.
Как назло, извозчики нынче, похоже, объезжали улицу стороной. Когда Бирюлев все же сумел подозвать пролетку, он изрядно промок и замерз.
Репортер велел везти в газету, однако по дороге передумал.
- Езжай-ка в полицейский участок.
Нет, он вовсе не рассчитывал, что за день дело отца сдвинулось с мертвой точки. Однако свежими новостями стоило запастись. Червинский, чья служебная тайна так нежданно открылась, стал куда более разговорчив. Кто знает, что еще он способен походя рассказать?
- Сыщик Червинский хотел меня повторно опросить, - уверенно буркнул Бирюлев, и прошел, не дожидаясь ответа.
Из кабинета сыскарей доносился возмущенный гул. Заглянув в распахнутую дверь, Бирюлев обнаружил непривычное многолюдье: в тесное помещение набилось человек пятнадцать, если не больше. Все - полицейские.
- Не о чем тут спорить. Это точно один из нас, - громко выкрикнул кто-то, перекрывая шум.
- Тогда следовало закрыть и сейф и внимания не привлекать. Неизвестно, когда бы хватились.
- Трюк. Неужели не ясно?
- Это мог быть любой. Стоит ли так открыто обо всем говорить?
- А если на то и замысел? Чтобы мы между собой искали, а?
- Обставлено, как у невидимых. Все заперто. Как будто они прошли сквозь стену и забрали то, что не смогли раньше.
- Призраки, не иначе. Да, Червинский?
В толпе рассмеялись.
Червинский молча стоял в самом углу, уперев взгляд в ботинки. Услышав реплику, он стал осматриваться в поисках сказавшего. Заметил Бирюлева, направился к выходу.
Не здороваясь, больно ухватил под руку и увлек в тупиковый конец коридора.
- Что-то случилось? - невинно спросил репортер, стараясь не выдавать интереса.
Не напрасно он так внезапно решил отклониться от плана и заглянуть в участок.
Сыщик поджал губы: думал, говорить или нет.
- Ничего такого, о чем бы вам стоило знать.
- Пропала улика? - наугад рискнул Бирюлев.
- Что? Кто вам сказал?
Репортер сделал сценический жест ладонями, сперва соединив их, а затем разведя.
- Кто-то из городовых. До чего болтливый народ, - заключил Червинский.
- Но как?
- Мы и сами о том думаем. Если бы вещица не была из дома Коховского, я бы тоже решил, что кто-то из наших, - задумчиво ответил сыщик, но тут же спохватился: - Не пишите об этом. По-человечески прошу.
Бирюлев кивнул, хотя сомневался, что промолчит.
- Она исчезла из запертого кабинета.
- Но что это за предмет? Вы так и не сказали.
- Бог, - и снова ясность рассудка Червинского вызывала сомнения.
- Что?
Но сыщик резко сменил тему.
- Я вас отвел сюда не потому, что хотел обсудить происшествие… Слушайте, Бирюлев. Вчера приходила ваша супруга. Она сообщила, что вы пропали.
- И что же вы ей сказали? - с тоской спросил Бирюлев.
- Я не мог отправить ее по нужному адресу - не знаю, где вы скрываетесь. Но ответил, что вы только что были здесь в полном здравии.
Глядя на выражение лица репортера, Червинский рассмеялся.
- Нет, я не стал этого говорить. Сходите к ней. Прямо сегодня - прежде, чем городовые займутся ее вопросом и расскажут о ваших частых визитах сюда. Я пока отложил заявление Ирины Аркадьевны.
- Хм…
- И вы ведь тоже не станете озвучивать лишнее, то, что к делу не относится, верно?
- Хм…
- Ладно, Бирюлев. Мне пора, - пригладив торчащие во все стороны жесткие волосы и поправив ворот, Червинский вернулся в кабинет, где жаркий спор набирал обороты.
Репортер вышел на улицу. Дождь разошелся.
Сыщик прав - нужно идти к Ирине. Но что ей сказать? Как все объяснить? От предвкушения встречи посасывало в животе. Совсем как в детстве, после раскрытия шалостей в гимназии. Противное чувство.
Проехав несколько кварталов, Бирюлев оказался у дома Ирины. Речь он так и не подготовил.
- Ох, вы вернулись! - поразилась, открыв дверь, горничная. - А барыня с ног совсем сбилась, все ищет. С утра опять куда-то поехала - про вас узнавать.
Ее нет. Хорошо или плохо?
- Здравствуйте, Георгий Сергеевич! - из гостиной Бирюлева заметил торговец тканями - тот самый, что поднял тревогу из-за старого Грамса. - А я вот Ирину Аркадьевну дожидаюсь. Давненько уж. Идти бы надо… Да вот, два отреза.
Намек понятен - однако репортер не стал бы оплачивать покупки супруги, даже если бы в кармане не было пусто.
Так и не решив, что делать дальше, Бирюлев прошел в гостиную, оставляя грязные следы на паркете.
- Долгов-то много скопилось. Даже вот Ирина Аркадьевна задолжала - уж на что прежде исправно рассчитывалась. А с некоторых теперь и вовсе ничего не возьмешь. Вот, например, господин Грамс, - продолжал торговец.
- Вы часто к нему заходили. Какой он был? - вдруг спросил репортер.
- Кто? Освальд Феликсович? Человек пожилой, нелюдимый… Тут, понятное дело, нрав у любого начнет портиться, хоть и не стоит о покойнике плохо…
- Призраков видел? - Бирюлев усмехнулся, вспомнив странные речи Червинского.
Но торговцу стало не до шуток.
- Ох, прости господи… - он перекрестился, глядя в угол, где следовало бы висеть иконе. - Лишился рассудка господин Грамс. Видел, еще как видел… Даже мне предлагал остаться и посмотреть.
- Да? А что за призраки?
- Дите его, давно умершее… Ох, Георгий Сергеевич. Чего не привидится от одиночества?
- Странно…
Павлова тоже видела мертвую дочь.
Жаль, забыл спросить у сыщика - не удалось ли что-нибудь выяснить про дурманящую отраву.
В призраков Бирюлев не верил.
- Не знаете, когда обещала вернуться Ирина Аркадьевна?
- Нет.
И не хотел знать.
А что, если…
Взяв со стола лист бумаги - уже больше года она заботливо лежала в доме повсюду - репортер достал из кармана карандаш и написал:
"Ирина, мне нужно одиночество для раздумий".
- Простите. Вынужден срочно уйти. Дела, - сообщил он торговцу, поднимаясь с кресла.
Только бы успеть уйти до ее возвращения.
Застав ничего не понимающую прислугу в кухне, Бирюлев всунул ей записку:
- Маша, передай хозяйке сразу, как вернется.
Он выскочил прямо в дождь и быстро устремился по улице - пешком, не подзывая извозчика.
Отчего-то стало настолько радостно, что невозможно усидеть на месте. Сейчас очень хотелось двигаться.
* * *
Младшим хоть бы что. Чумазые, оборванные чертенята убежали на берег. Весело, громко смеясь, отталкиваясь от земли одной ногой и подскакивая. Длинные спутанные волосы сестры при прыжках развевались по ветру - некому ей теперь косы плести.
Ульяна провожала детей взглядом, сидя у порога. Каждый день у воды бесятся - авось, и сегодня не потонут.
Уже больше недели матери нет. Чужой дядька, который потрудился зайти и сказать, что ее забрали в полицию, никаких подробностей не раскрыл. То ли не знал, то ли слишком торопился. Что-то украла - и все. Когда отпустят - неведомо. Что делать - не ясно.
Все, как и прежде, когда-то давно. В ту пору сама Ульяна была лишь немного старше, чем нынче ее брат с сестрой. Но тогда с ней остались Дунька и Витька с Ванькой - большие уже, как казалось. Сметливые. Вот бы они вернулись…
После того, как дядька принес вести, Ульяна отправилась в город - искать братьев. Пошли все вместе, ватагой - никто из соседей не согласился приглядеть за ребятами. Ну, почти никто: кухарка Аксинья, что жила с краю, не отказала. Но у нее самой - полная изба. Да и младшие, как вышло, аксиньиных мучали. Те сразу в голос завыли, как услышали, что матренино племя у них погостит. В общем, увязались они за Ульяной.
Сперва зашли на мануфактуру - искать Ваньку. Но там давным-давно брата не видели. Вот так дела! Объяснили, однако, где он жил. Заглянули туда, в бараки - но и снова толку чуть: сказали, был Ванька, но куда-то запропастился.
И сестра исчезла, и брат.
Стараясь гнать от себя тревогу, Ульяна собралась к плотнику. Тут уж дети совсем разнылись - устали. Как ни прикрикивала - продолжали голосить. Она-то им не указ. Бросила их, пошла одна. Догнали, вцепились в спину, повисли:
- Не оставляй, сестрица!
К счастью, хотя бы Витька оказался на месте. Неловко даже: оторвали от дела, а мастер у него суровый. Наверняка потом выговаривал.
Брат попросился отойти, и проводил семью в свой угол, что снимал в бараке у мастерской: топчан да сундук. Совсем небогато, хуже, чем у Ваньки и матери.
Принес воды, расспросил о том, что случилось, темнея лицом. Потом достал из-под сундука свернутую худую пачку - и отдал все Ульяне. Она растерялась.
- А сам-то как будешь? - совестно.
- Ничего. Заработаю. Смотри, на улицы не суйся. Скоро приду к вам и еще принесу.
Ульяна повеселела - но через пару дней вновь пригорюнилась. Деньги брата закончатся - а дальше что?
Даже стиркой, как мать, не заработаешь. Ее нужно брать в городе, а потом туда же и относить. С детьми - не пойдешь: и белье перемажут, и господ распугают. Одних тоже бросать тревожно…
Мать Ульяна не осуждала. Сама думала отправиться на базар в поисках легкого заработка. На то теперь некому ругаться: пригляду нет. Ульяна и в тот раз правду не сказала о том, отчего ее погнали из нянек. Незачем матери знать… Тем более - не праведница она, а туда же, ругаться.
Вот, похоже, и сестра с братом лучшей доли искали…
А что, если мать не вернется и до зимы? Как оставаться в холода в сожженном доме? Ульяна заткнула тряпками щели, как могла, вместо двери повесила простынь - жалко портить, конечно, но хоть как-то жилище прикрыть. На лето сгодится. А что потом?
Начался дождь. Мимо обгоревшего порога сновали, занятые своими заботами, люди. И никто не обращал внимания на плачущую в голос девочку - вчерашнего ребенка.