В этом году с октября по май никто не пользовался грунтовой дорогой, потому что после каждого тропического ливня она на несколько дней становилась непроходимой. Ниже, ближе к побережью, будет грязь, но он обязан преодолеть ее. Первым препятствием оказалась перегородившая дорогу груда камней; она свалилась из промоины в откосе. Чтобы проложить путь через завал потребовалось три часа. Полуденное солнце всей силой обрушило на землю свой ослепительный свет, и у Рейнера закружилась голова. Частично виной этого был и окружающий пейзаж: из-за непрестанно мелькающих теней валунов, окружавших путь, рябило в глазах.
Следующая остановка была в двадцати милях от побережья, когда до заката оставалось меньше часа. Дорога просто оборвалась, упершись в стену нагроможденных камней. Она выглядела искусственной, но на этом участке земли не было ничего искусственного кроме дороги, а она закончилась. К полуночи он проработал пять часов, сделав всего два коротких перерыва. Рейнеру немного помог пастух из индейцев – обитателей гор. Он совсем не говорил по-испански, но многочисленными жестами, обращенными на юг, куда должен был уходить проселок, несомненно хотел сказать, что белого там ждет неминуемая гибель.
Ранним утром начались подземные толчки. Он сидел в автомобиле, ожидая, пока уймется боль в руке, когда валуны начали сотрясаться. Он понял, что это означает, и вышел наружу.
Примерно в двух милях выше по склону, параллельно дороге, с севера на юг проходила скальная гряда. Именно оттуда и свалились камни, преградившие путь. Автомобиль защитил бы своего пассажира от летящих камней ничуть не лучше, чем яичная скорлупка от бронебойных снарядов. Толчки превратились в ритмичную дрожь, и маленький "Дина-компакт" закачался на рессорах. Рейнер карабкался через завал, когда тряска усилилась, а сверху на склоне загремели камни. По мере приближения грохот лавины становился все громче.
Укрывшись за завалом, Рейнер настроился на ожидание. Он не мог ничего поделать. При свете звезд он видел, что некоторые из валунов возвышаются футов на двадцать, но их защита будет предательски ненадежной. Черные, массивные, твердые, они из-за своего веса становились очень опасными: они скатились сюда сверху, и в один прекрасный день покатятся дальше. Над их скульптурными формами низкое небо озаряли звезды. Конечно, самые низкие из них отражали сюда этот нарастающий рокот. Звезды дрожали в пустоте. Летящие камни закрывали теперь все обозримое пространство, они сталкивались, подпрыгивали и скатывались все ниже и ниже; порой то один то другой высоко взлетал в наполненный грохотом воздух и раскалывался, ударяясь о землю. На боках раздиравших мрак камней виднелись темнели свежие сколы. Где-нибудь среди них, наверняка, были гиганты. Рейнер, один среди обвала, слушал грохот лавины.
Он был не в силах смотреть на это. Неистовство, внезапно пробудившееся через сотни, тысячи или миллионы лет, начавшись где-то на востоке, распространялось к югу. Оно сжимало недра земли в судорогах, которые можно было почувствовать только в кратковременном затишье между самыми мощными приступами землетрясения.
Рейнер ударился о землю левым боком и испустил крик мучительной боли. Он лежал неподвижно. Земля стала похожа на уставленный ящиками кузов грузовика, несущегося по кочкам: невозможно было стоять на ногах и не за что ухватиться. Все окрасилось в красный цвет: звезды, мрак, подскакивающие камни. Он не мог разглядеть свой автомобильчик; впрочем сейчас тот уже вполне мог оказаться погребенным. Да, все, действительно, покраснело, вероятно, глаза залила кровь, а может быть сами нервы кровоточили. Что-то заставляло Рейнера кричать, хотя из горла вырывались не слова, а только долгий модулированный, но нечленораздельный вибрирующий звук. Он не призывал на помощь: сейчас ему никто не смог бы помочь. Скорее всего, он кричал, чтобы просто подтвердить свое собственное существование среди этого множества ревущих жерновов, кричал в знак протеста против грозящей гибели.
В красном небе пульсировали красные звезды. Его рука горела. Землю сотрясал барабанный бой.
Рейнер был напуган. Землетрясение было хуже, чем шторм на море или в небе, потому что на море есть судно, корпус которого может защитить, есть обломки рангоута, за которые можно ухватиться, если судно погибнет, есть надежда на другое судно или на спасительный берег; в самолете, попавшем в небесный шторм, есть надежда на то, что вырвавшись из эпицентра машина продержится достаточно долго для того, чтобы достичь посадочной площадки – земли, на которой человеку больше ничего не грозит, если только он сможет живым достичь ее.
Но здесь сама земля двигалась, тряслась и швыряла человека, и бежать в поисках спасения было некуда. Некуда.
Он наконец услышал свой крик. Теперь это было слово: "Стой! Стой! Стой!"
Большой темно-красный осколок скалы важно катился сверху; мелочь отскакивала от его боков. Бог играет в бильярд на темном холме. От растрескавшейся лавы взвилась пыль и повисла в воздухе. Камни мчались сквозь эту завесу. Осколки камня выбивали безумную дробь, сопровождавшую барабаны, мерно бившие в глубинах земли. "Стой! Стой! Стой!". Лишь неподвижность могла как-то спасти, а она все никак не наступала. Мертвая земля была жива. Красные звезды, сталкиваясь между собой, плясали в небе.
Когда Рейнер открыл глаза, было еще темно. Он вдохнул пыль, густо покрывавшую лицо, и все тело сотряс приступ кашля. От движения в руке вновь вспыхнул пожар, и он снова потерял сознание.
Наверно он заснул, успокоенный ощущением неподвижности земли. Придя в себя, он сел и провел правой рукой по лицу, стирая пыль. Что-то вроде радости пробудилось в нем. Земля успокоилась. Небо было ясным. Он прислушался. Нигде не было слышно ни звука. Поднявшись, он пошатнулся и чуть не упал, но, выругавшись, сумел сохранить равновесие. В синем свете звезд посмотрел на часы, но стекло оказалось разбито, и загнутые стрелки торчали среди осколков, как темные волосы.
Рейнер нашел свой автомобильчик. Его швырнуло на завал; металл кузова был варварски измят. Отойдя на несколько шагов, Рейнер вспомнил о сумке на молнии. Она лежала на сидении, и Рейнер легко достал ее, так как ветровое стекло оказалось разбито вдребезги. Достав сумку, он увидел блеск стекла. Последняя бутылка минеральной воды уцелела. Он выпил ее из горлышка, взял сумку в правую руку, перелез через кучу камней и пошел по дороге вниз.
Через час на небо взлетело солнце, и на востоке вырос конус вулкана. Вскоре Рейнер встретил двоих индейцев, обитателей горной долины, которые подвезли его на своей тележке, запряженной мулом. Они везли товар на рынок в Пуэрто-Фуэго – ковры, мокасины, кожаные пояса, корзины и глиняную посуду – труд нескольких семейств и многих недель.
Они все время говорили между собой, время от времени обращаясь к Рейнеру. Часто повторялось слово алуди, вероятно, местное производное от испанского "лавина". Она должна стать темой сегодняшних разговоров на рынке. Насколько видел глаз, дорога была свободна, а далее она сворачивала на юг к золотым приискам, лежавшим вдали от осыпей. К полудню они достигли болот, лежавших вдоль границы тропического леса. Еще часом позже они поравнялись с морским портом, и индейцы свернули с пути, чтобы доставить своего пассажира в больницу. Они старательно показывали на здание коричневыми руками, напоминая попутчику о том, что ему нужно скорее идти лечиться, а он утвердительно кивал, в знак того, что сейчас же так и сделает. Рейнер предложил им денег, но они отрицательно помотали головами и уехали.
Он выждал, пока индейцы не скрылись из виду, повернулся и пошел прочь от больницы, пробираясь узкими улочками, спускающимися к набережной, а затем прошел еще милю в сторону, к небольшому дому из необожженного кирпича, спрятавшемуся в зарослях на краю болота.
Доктор ван Кеерлс открыл дверь, посмотрел на Рейнера и сказал:
– Какая неожиданность. Входите.
В большой комнате дома находился человек, которого Рейнер сразу узнал. Ван Кеерлс уже открывал дверь в свою безупречную маленькую клинику, и строго спрашивал:
– Почему вы не пошли в больницу? – Но он же не мог знать о телеге, запряженной мулом. Конечно, самым естественным было бы пойти в больницу.
Рейнер остановился, вглядываясь в другого человека. Судьба прихотлива: понадобились его арест, высылка и лавина, чтобы он пришел сюда, мучимый болью, и увидел этого человека. Ван Кеерлсу же он ответил не задумываясь:
– Я не люблю больницы. Кроме того, вы сами сказали, что я вернусь сюда, разве не так?
– Проходите же.
Рейнер не обратил на эти слова никакого внимания. Он смотрел на сидящего, и его гнев становился все яростнее. Хоть кто-нибудь должен рассказать ему. Он сможет заставить хоть кого-нибудь раскрыть рот.
Он почти не понимал, что с трудом держится на ногах и что уже не говорит, а кричит.
– Что случилось? – выкрикнул он, глядя человеку в лицо. – Что случалось с самолетом? Вы пережили это, значит вы должны знать! Что случилось?
Глава 14
Это был невысокий человек с легкими движениями и быстрым взглядом. С виду он был настоящим испанцем.
Остатки энергии покинули Рейнера. Он стоял, ожидая ответа. Ван Кеерлс в дверях наблюдал за ним. Порой человек в таком состоянии может совершенно неожиданно рухнуть, прежде, чем его успеют поддержать. Испанец не ответил. Он перевел взгляд с Рейнера на ван Кеерлса и обратно. После паузы он обратился к доктору:
– Он болен.
– С моей головой все в порядке, – ответил Рейнер по-испански. – Вы полковник Хуан Ибарра.
– Да.
– Раз вы признаете это, значит признаете и все остальное.
– Я никогда не стыдился своего имени.
– Значит, вы были на самолете. И выжили, когда он потерпел аварию.
Ибарра совершенно неподвижно стоял посреди комнаты и, опустив глаза, вслушивался в каждое слово.
Рейнер стоял, широко расставив ноги. Он знал, что доктор ожидает, когда он упадет.
– Вы уцелели в этом крушении, Ибарра. Как и пилот. Как и женщина. Но сколько еще? Скажите мне их имена. Скажите, почему вы должны скрываться, как стая диких зверей. Скажите, чего вы все так боитесь. Я никому не скажу об этом. Теперь я сам должен скрываться. Поэтому мы оказались на одной стороне, правда ведь? Почему вы не хотите рассказать мне, что случилось? – последние слова он опять выкрикнул.
– Он болен. Вы должны помочь ему, – сказал Ибарра ван Кеерлсу. – Прошу извинить меня. – Он шагнул к двери.
– Подождите, – устало сказал Рейнер ему вслед. – Это единственное, о чем все вы способны думать – удрать в тот же момент, когда вас узнали. Линдстром, женщина, а теперь вы. – Неподалеку хлопнула дверь, и он закрыл глаза. Он не мог ничего поделать. У него не было сил, чтобы схватить Ибарру, приволочь обратно и заставить говорить, даже если бы он ощущал за собой такое право.
– Пойдемте, солнышко, – позвал доктор, и Рейнер пошел за ним, как лунатик. – Лусильо вчера сделал вам укол?
– Что? – Все здесь было слишком ярко. Листья и усики растений корчились в окнах. – Кто такой Лусильо? – Он не мог припомнить этого имени на обороте ни одной из сорока двух фотографий. Полковник Хуан Ибарра там был, а Лусильо не было.
– Аптекарь с Пласа Пастеза, к которому я вас направил. – Он попытался снять с Рейнера пиджак, но рукав промок от крови и приклеился к руке.
– Нет. Не было времени. Послушайте, что он делал здесь? Этот Ибарра? Что он делает, живой?
– Сидите спокойно. – Доктор снял пиджак с правой руки Рейнера и принялся выворачивать левый рукав, разрезая окровавленную повязку длинными ножницами.
– Я не хочу никому причинить вреда, – Рейнер обращался, скорее, сам к себе, чем к врачу. – Я пытаюсь выяснить, что случилось с самолетом. Это одна из моих должностных обязанностей в Сан-Доминго. Это моя работа – знать, что случилось с самолетом.
Ван Кеерлс, наконец, снял пиджак и бросил его на высокий стул с хромированными ножками.
– В какую историю вы попали, Рейнер?
– Говорю вам, что это был один из моих самолетов. T.O.A. послала меня сюда…
– Нет, я имею в виду эту историю. – Врач принялся осторожно отрывать присохшую повязку.
– Лавина. Послушайте, Я доверяю вам. – Рейнер говорил нечленораздельно, как пьяный. – Я решил пока что доверять вам. Вы…
– Сколько времени вы спали с тех пор, как два дня назад вышли отсюда?
– Что? Немного. Доверять вам. Поэтому я пришел сюда – две чертовых мили на солнцепеке. Если вы не хотите сказать мне ничего об Ибарре, то хотя бы скажите, где я мог бы остановиться в этом городе. Я теперь в бегах, и не могу открыто шляться по улицам. – Собственный смех показался Рейнеру ужасным. – Я вступаю в клуб уцелевших. Почт… почетным членом! – Он сделал долгую паузу, пытаясь понять, о чем же только что говорил. В его сознании проплывали странные образы: автомобильчик, смятый, как жестяная игрушка, лицо капитана Эдвардса… "Я и впрямь не знаю, как поступить". Безумные красные звезды, выписывающие пируэты во мраке, сотрясаемом боем чудовищных барабанов.
Ван Кеерлс прикрыл рот и нос марлевой повязкой, и принялся изучать поврежденное плечо.
– А что случилось с вашими руками?
– Камни падали. Послушайте…
– Заткнитесь, и сидите смирно.
Рейнер снова закрыл глаза. Инструменты позвякивали о фарфор; зажурчала вода под краном. Почувствовалось приятное прохладное прикосновение к руке, и облегчение сделало его легкомысленным.
– Док, теперь их уже трое. Трое уцелевших. Будет забавно, если я найду всех девяносто девять. Вы не знаете, где остальные девяносто шесть? Держу пари, вы знаете. Если я поклянусь, что не…
Тут он почувствовал резкий укол в руку, широко глаза от боли и взглянул в лицо доктору.
– Что это такое? Боже мой, если вы даете мне…
– Если вы будете дергаться, то сломаете иглу.
– Если вы вводите мне наркотик, то я убью вас, сынок, – полушепотом произнес Рейнер.
– Я постараюсь не дать вам оснований. – Игла почти незаметно вышла из тела, и по коже пробежали мурашки от прикосновения эфира. Рейнер внезапно задрожал, как от озноба.
– Направо. Теперь сюда.
Эта комната тоже была очень маленькой, под стать всей лечебнице. В ней стояла одна только низкая кушетка. Белоснежная простыня и подушка со свежей наволочкой – самое усыпляющее зрелище для усталого человека.
– Ложитесь. – Он снял с Рейнера ботинки.
– Значит, это был наркотик. – Он вцепился в плечо ван Кеерлса и чуть не потерял сознание от резкой боли, которая пронзила его левую руку, как только мышцы напряглись.
– Единственный наркотик, который есть у вас внутри, это усталость. Прежде всего избавимся от него.
– Я доверяю вам.
– У вас в общем-то нет выбора, старина. Но вам повезло. Я врач, а не персонаж из романов Эдгара Уоллеса. Теперь лежите спокойно и расслабьтесь.
– Послушаете, если вы…
– Я уже сказал: заткнитесь. Отдыхайте.
Рейнер посмотрел на тонкое скандинавское лицо со спокойными голубыми глазами, а они, казалось, обратились в спокойно плещущееся море, цвет которого стал постепенно темнеть.
Проснувшись, Рейнер обнаружил себя лежащим в одиночестве на кушетке в маленькой комнате. Несколько минут он пытался восстановить в памяти минувшие события, пока внезапно не понял, что не чувствует боли в руке. На чьей бы стороне не находился ван Кеерлс, но врачом он был хорошим.
Доктор оказался в своем кабинете. Все еще облаченный в белый халат, он рассматривал что-то в микроскоп, и не оторвался от него, заслышав шаги Рейнера.
– Стало получше?
– Намного.
– Идите сюда и взгляните. – Он встал и уступил место. Глаза Рейнера еще слипались после сна, но он смог вглядеться в микроскоп. Под объективом копошилась масса каких-то изогнутых, наподобие рыболовных крючков, тварей.
– Что это такое?
– Название довольно длинное, его труднее выпалить разом, чем название валлийской железнодорожной станции. Важно то, что их сейчас в вас нет. Я взял мазок из вашей руки. У вас уже было хорошенькое заражение. Если завтра вам не сделают еще один укол, они снова все навалятся на вас, так что не говорите, что я не предупреждал.
– Лусильо, Плаза Пастеза.
– Сон пошел на пользу вашему разуму. – Доктор вынул препарат из микроскопа, капнул на него какой-то желтой жидкостью и пошел мыть руки, а затем продолжил речь, копируя банального семейного доктора: – Ладно, мистер Рейнер, думаю, что это – все, что мы сегодня можем сделать для вас. Держите руку по возможности неподвижно – боюсь, что неделю-другую вы не сможете играть в гольф, а на несколько дней придется нам с вами даже отказаться от стакана хереса перед обедом. Никакого алкоголя, угу-мм? – Он вытер руки, и добавил успокаивающим тоном: – Считаю необходимым пояснить, что вы не найдете этой букашки в сыре, например, в горгонзоле. Это ее антагонист.
– Благодарю вас. – Рейнер вдруг понял, что это были, наверно, первые вежливые слова, которые он произнес, обращаясь к этому человеку. – Я хотел бы знать размер вашего гонорара. За два визита.
– Скажем, пятьдесят песо.
Рейнер взял свой пиджак с табурета и нащупал было бумажник, но ван Кеерлс остановил его бывшим взмахом жестом.
– Прошу вас в другую комнату. – Он прошел вперед неслышными скользящими шагами. – Если бы вы положили бумажку в пять песо под микроскоп, то увидели бы все шесть томов определителя местных экваториальных болезнетворных микроорганизмов. – Он взял деньги и положил их в ящик. – Спасибо. Сожалею, но пришлось разрезать рукав, – добавил он, помогая Рейнеру надеть пиджак.
Сумка с эмблемой Трансокеанских авиалиний лежала там же, где он ее оставил, около двери.
– Доктор ван Кеерлс, – сказал Рейнер, пытаясь как-то загладить впечатление от своих необузданных криков, – мне нужен ваш добрый совет.
– Я дал вам один, но вы не пожелали воспользоваться им.
– Я не могу покинуть Агуадор.
– Тогда что же еще? – Он перегнулся длинным телом через стол, изучая Рейнера с таким же пристальным видом, с каким смотрел в микроскоп.
– Если бы вы знали какое-нибудь безопасное место, где я мог бы остановиться на несколько дней, вы могли бы сказать мне об нем? И не говорить больше никому о том, что я там нахожусь?
Ван Кеерлс еще несколько секунд продолжал изучать лицо Рейнера, а затем скрестил руки на груди и перевел взгляд на задрапированное листвой окно.
– Рейнер вы ставите меня в забавное положение. Заверяю вас, куда более забавное, чем ваше собственное.
_ Что вам известно? – спросил Рейнер.