Анна Степановна переложила тяжелые сумки в левую руку и открыла входную дверь. Включила свет в прихожей, сняла старое немодное пальто с каракулевым воротником, промокшие насквозь сапоги. Что-то было не так. Ну конечно, красные кожаные тапки валяются на виду, вместо того чтобы мирно покоиться в недрах тумбочки.
Опять Юлька приезжала белье втихаря стирать. Не позвонила, не предупредила. Они уже месяца четыре не виделись. Даже на Новый год дочь не соизволила появиться. Поздравила по телефону. После смерти отца она совсем отдалилась. И ведь нельзя сказать, мол, за что Анечка боролась - на то и напоролась. Наоборот, уж кто-кто, а она всегда боролась против. Против того, чтобы девчонка считала себя центром Вселенной. Это бабушки, дедушки, дяди, тети, да и папочка, - все только и твердили: "Ах, Юленька, умница, красавица…" Вот и получили умницу-красавицу, извольте радоваться.
Привычно заныло сердце, привычные жгучие слезы подступили к глазам, защипало веки. Анна Степановна в приступе острой жалости к себе грузно опустилась на банкетку и заплакала. Когда первые слезы обиды прошли и дышать стало легче, она тяжело вздохнула, встала и направилась на кухню разбирать продукты.
Что уж теперь рыдать, все равно ничего не изменишь! Не было бы хуже. Теперь ведь телевизор нельзя включить, газету открыть, чтобы не наткнуться на какие-нибудь ужасы. Не дай бог с Юлькой что-нибудь случится! Этого Анна Степановна боялась больше всего на свете - до холодного пота, до ночных кошмаров. Эта ее работа… Ходит к клиентам на дом, неизвестно к кому, куда. А про личную жизнь и говорить нечего, только и делает, что приключений ищет. Ничего не боится.
Но как же все-таки получилось, что девчонка выросла такой… такой нахальной и циничной. Ведь с детства, с младенчества ей внушали только доброе, книги умные читали, разговаривали о жизни. Ума-то она набралась, кого угодно переговорит, переспорит, а вот души нет… Любит только себя, замечательную, считает, что весь мир существует для нее одной. И ведь, что самое удивительное, все так и получается - как она хочет, будто само собой.
Со двора через открытую форточку доносился заливистый лай одуревшей от долгожданной свободы молодой колли. Воспоминание было таким ярким и щемящим, что слезы снова брызнули из глаз…
… - Послушай, ну нельзя же быть такой самоуверенной, - ее голос звучал устало и расстроенно. - Конечно, человек должен верить в свои силы, но нельзя все-таки считать себя лучше других.
- Мама, а почему я не могу считать себя лучше других? - пятнадцатилетняя Юля искренне недоумевала. - Я ведь действительно лучше многих.
- И чем же ты лучше?
- Ну, во-первых, я красивая. Ты будешь это отрицать?
- Не буду. Хотя, знаешь, на вкус и цвет… - Мать внимательно смотрела на раскрасневшуюся от спора дочку, та действительно выглядела очаровательно. Эдакий белокурый ангелочек со старой пасхальной открытки, только крылышек не хватает.
- Да есть, есть! - Юля почти кричала, она всегда легко заводилась, когда ей приходилось отстаивать свои взгляды. - За мной мальчики толпами бегают, ты знаешь. И не только мальчики.
Юля посмотрела на свое отражение в зеркале, очень взрослым и кокетливым жестом откинула со лба светлую прядь.
- Во-вторых, я умная. По крайней мере для своего возраста. Думаю, для золотой медали будет достаточно.
- По-твоему, этим определяется, кто лучше, а кто хуже?
- А чем? - хмыкнула дочь.
Анна Степановна сознавала, что вряд ли сможет достучаться до дочери, они все в пятнадцать лет неуправляемые, самоуверенные, сама была такой же когда-то. А тут еще Юля вбила себе в голову, что ее берегут высшие силы… Да, ей действительно необыкновенно везет по жизни, а жаль, наверно. Зря говорят, что дураки учатся на своих ошибках, а умные - на чужих. Это умные на своих ошибках учатся. А дураки вообще не учатся ничему. И чужие ошибки никому не впрок. Вот если бы Юлька пару раз ткнулась мордой в лужу, может, и подумала бы, а стоит ли лезть на рожон. А так… Пустая говорильня.
- Почему-то каждый уверен, что плохое может случиться с кем угодно, но только не с ним. Ведь другие - они обычные, а я - такая! Особенная!
- Ну и что? - Дочь посмотрела на нее с таким высокомерием, что Анна Степановна почувствовала себя полной идиоткой. - С другими случается. А со мной нет.
- Ты так говоришь, - взорвалась она, - будто лет девяносто прожила. Умная же девка, а рассуждаешь, как последняя, прости, кретинка. Неужели до тебя не доходит, что везение твое - до поры до времени? А потом так тебя приподнимет и шлепнет, что мало не покажется. Сама ведь нарываешься на неприятности.
- Спасибо, мамочка, за кретинку.
Юля поднялась с дивана и ушла в свою комнату, хлопнув дверью. Анна Степановна вышла на кухню, заварила чай и села с чашкой за стол у окна, глядя, как по двору носится огненно-рыжая колли…
Дождь уже совсем прекратился. Только порывы ветра сбрасывали с карнизов и деревьев грозди крупных холодных капель. "Стримбанк" занимал часть большого, недавно отремонтированного здания на Загородном проспекте. Нарядный фасад, покрытый светлой краской, вызывающе бросался в глаза, как нахальный нувориш среди уличной толпы. Впрочем, и сам банк был таким же выскочкой-однодневкой.
Иван поставил машину рядом с грязной "Окой", украшенной претенциозной надписью: "Это - сушеный "Кадиллак". Просто добавь воды", поднялся по широким мраморным ступенькам и вошел в холл. Народу было немного, клерки, скучая, зевали по сторонам. В углу операционного зала находились двери в служебные помещения и лестница, ведущая на второй этаж, рядом с которой топтался бритоголовый охранник, на вид типичный браток, неожиданно одетый в строгий серый костюм с галстуком.
Иван предъявил охраннику удостоверение. Похоже, тому очень хотелось провернуть обычную унизительную процедуру записи в журнал, но что-то ему подсказало: лучше этого не делать. Вздохнув с сожалением, бритый посторонился и дал пройти. Иван поднялся на второй этаж и пошел по длинному узкому коридору, в который выходило множество совершенно одинаковых дверей без опознавательных знаков. Но ему уже приходилось здесь бывать, и он сразу нашел нужную комнату.
Вячеслав Иванович Бергер собственной персоной стоял в предбаннике, прислонившись к стене, и, что-то бурча под нос, просматривал бумаги, которые симпатичная длинноногая секретарша одну за другой вынимала из принтера. На звук открываемой двери он обернулся.
- А, Иван… - Бергер запнулся, усиленно вспоминая отчество посетителя.
- Николаевич, - помог Иван.
- Извините. Пройдемте ко мне. Света, приготовь кофе. Коньяк? Ликер?
- Спасибо, я за рулем, - отказался Иван, хотя так устал за сегодня, что коньяк показался недостижимым райским бальзамом.
Бергер открыл перед майором дверь, любезно пропуская вперед. Иван сел на мягкий стул рядом со столом и огляделся. За год здесь мало что изменилось. Все та же вишневая кожаная мебель и шоколадный ковер, все тот же замысловатый мобиль качался на столе. Разве что толстых папок в шкафу стало побольше да предвыборный плакат с изображением хозяина кабинета исчез со стены.
- Но ведь дело уже закрыто, если не ошибаюсь? - спросил Бергер, усаживаясь за огромный, как футбольное поле, стол, заставленный всевозможной оргтехникой.
- Закрыто. Я здесь по другому поводу.
- Да? - Бергер насторожился, его брови взлетели почти к самой границе редеющих бесцветных волос, морща лоб в гармошку. - И по какому же?
- Я хочу поговорить с вами о Марине Колычевой. Знаете такую?
- А как же! Вот только интересно, откуда вам известно, что я ее знаю? Впрочем, глупый вопрос. Вам - да и не знать.
От Ивана не укрылось, что Бергер заметно нервничает. Он то и дело перекладывал с места на место ручку и барабанил пальцами по краю стола.
- Видите ли… - сказал он наконец, - Марина Колычева - это живой пример того, что человек не может простить свидетеля своего унижения, тем более если этот свидетель еще и пытался помочь.
- А вы пытались помочь?
- Ой, вот только не надо иронии, прошу вас! У меня на совести грехов немало. Наверно, это - один из них. Я ей так и сказал когда-то: будь я хорошим дяденькой, я бы тебя удочерил. Надо же, столько лет прошло, а до сих пор помню…
Секретарша внесла поднос с кофейными чашками, сахарницей, лимоном и открытой коробкой конфет. Она ловко расставила все на приставном столике и вышла. Бергер выбрался из-за стола и сел напротив Ивана.
- Я Марину нашел у вокзала. Голодную, грязную. Она сбежала от тетки. Идти ей было некуда и не к кому. Или, может, к вам? "Спасите, помогите, добрые дяденьки менты!" Да у нее одна была дорожка - в тюрьму. Или вообще на тот свет. А я хотя бы о ней заботился.
- Железная логика! Не подкопаешься.
Хмыкнув, Иван положил в чашку сахар и начал размешивать.
- Господин майор, я думаю, вы не за тем пришли, чтобы обсуждать моральный облик строителя коммунизма. - Бергер нервно закурил. - Все это давно в прошлом. Между прочим, если хотите знать, Марина оказалась в своем деле настолько способной, что уже через пару лет вполне могла бы отобрать у тетки свою квартиру, жить там и заниматься чем-нибудь… поприличнее - сбережений хватило бы. Но ее такая жизнь устраивала. И я Марину никогда при себе не удерживал. Думаю, она это подтвердит.
Иван, разглядывавший свои руки, перевел взгляд на собеседника.
- Дело в том, господин Бергер… Марина уже ничего не подтвердит, извините за банальность. Ее убили сегодня ночью.
Бергер вздрогнул и просыпал пепел на стол.
- Света, - он нажал кнопку переговорного устройства. - Меня нет ни для кого.
Он помолчал, глядя на экран компьютера, где плавали разноцветные рыбки.
- Как это случилось?
- Ее нашли утром в лифте с перерезанным горлом. В ее доме.
- Есть подозреваемые?
- Как сказать… Может, вы нам поможете?
- Надеюсь, вы не подозреваете меня? - голос Бергера звучал напряженно. - Я вчера был с женой на банкете. С десяти вечера до половины четвертого утра. Водитель нас отвез домой, да еще друзей завезли. Домой пришли в полпятого.
Что же это он так переживает, подумал Иван. Что-то тут не так.
- Говорят, вы были на Марину обижены?
- Обижен? - Бергер пожал плечами. - Можно и так сказать. Понимаете, я попросил Олега Власова взять ее к себе в фирму. Марина об этом ничего не знала. Олег с ней поговорил, и она пришла ко мне - не буду ли я против. Я сказал, что не возражаю, что рад за нее. Пригласил поужинать. На прощание. Все-таки столько лет… Можете не верить, но я был к ней привязан, хотя физических отношений между нами не было. Я… брезглив в этом отношении, знаете.
Бергер замолчал и прикрыл глаза, будто вспоминая что-то. Иван не торопил его. Взял конфету из коробки, раскусил и только сейчас, наслаждаясь апельсиновым вкусом, сообразил, что с утра ничего не ел.
- Мы пришли в ресторан, - продолжал Бергер, - и я подарил ей маленькие такие сережки. Гвоздики с бриллиантами.
- Да, они были на ней.
- А почему бы им не быть? - в голосе Бергера явно звучал сарказм. - Вы бы видели, с каким видом она их взяла! Снизошла в своем презрении. Дала мне понять, что я в ее глазах полнейшее дерьмо. Ничтожество. Понимаете, я не думал, конечно, что она испытывает ко мне какие-то дружеские чувства, все-таки мы друг друга использовали. Ко взаимной выгоде… Но это благодаря мне она жива-здорова и с копейкой в кармане. Была… - помрачнев, поправился он. - В конце концов, не я ее совратил и заставил на вокзал пойти. И вообще, я ее ни к чему не принуждал. А она ушла с таким видом, будто я злодей-эксплуататор и виновник всех ее бед.
Бергер говорил быстро, почти без пауз, все больше повышая голос и чуть ли не брызгая слюной. Как сказал бы Бобров, агрессивно оправдывался. Он словно в чем-то обвинял Марину Колычеву. Когда-то давно в подобных ситуациях Иван заводился за компанию с собеседником, но это давно прошло. Теперь он невозмутимо слушал любые истеричные выкрики, ругань, угрозы, не терпел только женских слез.
Выкричавшись, Бергер замолчал. Иван машинально рисовал в блокноте рожицы. Это была его давняя слабость. Иногда собеседник обижался - ему казалось, что его не слушают. Иван пытался себя контролировать, но не всегда получалось. Сегодня он сорвался уже второй раз.
- А у вас нет соображений, кто мог ее убить? - Иван спрятал ручку под блокнот от греха подальше.
Бергер хотел было что-то сказать, но запнулся, и Иван это отметил.
- Да кто угодно. Я-то с ней с тех пор ни разу не виделся, но те, кто с ней… общались, все говорили, что она редкостная стерва. Одним и тем же словом - стерва. Хотя… Олег говорил, что клиенты ею довольны. А может, влезла куда? Я поинтересуюсь по своим каналам.
- Знаете, Вячеслав Иванович, у нее в шкафу свадебное платье висело. Вы не в курсе?
Бергер уронил ручку. Когда он поднял ее и положил на стол, было заметно, что его руки сильно дрожат. Лицо побледнело, морщины стали резче. Он вытащил еще одну сигарету из пачки и несколько раз безуспешно попытался закурить.
- Вот этого я и боялся… Черт!.. Да нет, не может быть! - Он потряс головой, будто пытаясь прогнать неприятную мысль.
Иван ждал. "Тепло", - подумал он.
- Не хотел говорить, но, видно, придется. Все равно ведь узнаете. Похоже, на этот раз я действительно подставил Марину. Свинство, конечно, но Андрей все-таки мой старый друг, а Марина… Но я и подумать не мог… Получается, что я двойной стукач. Сначала сдал Марину, а теперь и Андрея.
Бергер стряхнул пепел и случайно погасил сигарету. Посмотрел на нее с удивлением и бросил в пепельницу. Руки его по-прежнему дрожали.
- Марина собралась замуж за Андрея Самохвалова. Не слышали о таком?
- Фамилия знакомая, но сейчас не вспомню. Наверно, не по нашей части.
- Не по вашей. Он бизнесмен, довольно удачливый, в определенных кругах пользуется известностью и, что совершенно нетипично, настолько чист перед законом, насколько это вообще возможно. Насколько позволяют - так будет вернее.
- А вы? - поинтересовался Иван.
- Некорректный вопрос, - быстро парировал Бергер. - Так вот. Вчера утром Андрей приехал ко мне и пригласил на свадьбу. Он весь сиял, до смешного. Показал фотографию… Марины.
- А до этого вы не знали ничего?
- Нет. Откуда? Зато я знаю Марину. Влюбиться она не может - до такой степени ледяная и расчетливая. А вот влюбить в себя, если надо, - запросто. Ей бы актрисой стать. - Бергер встал и подошел к окну. - Вообще ей было глубоко наплевать, что о ней думают люди, которые не могут быть ей чем-то полезны. А перед нужными она в лепешку расшибалась. Андрей… Богат - это слабо сказано. Вот Мариша и расстаралась на славу. Нехорошо так о покойнице, но… правда есть правда.
Запищал сотовый. Бергер недовольно поморщился и, попросив перезвонить позже, отключил телефон.
- И что Самохвалов? - спросил Иван.
- А что Самохвалов? Сначала не мог поверить. Тогда я ему назвал с десяток людей, которые могут подтвердить, включая Олега. Он посидел немного, выпил пару рюмок и ушел. Вы думаете, это он?
- Не знаю. Проверим. По-вашему, не мог?
- Трудно сказать, - Бергер с сомнением оттопырил губу. - Вот так сразу я бы ответил, что нет, ни в коем случае. А если подумать… Он хоть и держал себя в руках, но видно было, что просто в ярости.
- Кстати, какая у него машина?
- Черный "Сааб". Но еще и джип есть, не помню марку. Ездит обычно сам, охрану редко берет.
Иван записал координаты Самохвалова, поблагодарил Бергера и пошел к двери. Обернувшись, он увидел, что тот сидит за столом, обхватив голову руками, и пристально смотрит на поверхность стола. Иван вышел и закрыл за собой дверь.
Уже в машине он вспомнил, что так и не позвонил домой.
Было уже начало одиннадцатого, когда Иван вошел в свою квартиру. Ему пришлось еще заехать в управление, доделать кое-какие дела и позвонить следователю. Чешенко сказал, что часикам к девяти на всякий случай организует ордер на обыск. А у подъезда пока будут дежурить, и если Самохвалов куда-нибудь соберется до приезда опергруппы, то его тихонечко задержат… на трое суток. Ивану такой расклад показался странным, но спорить он не стал: в чужой монастырь…
В квартире было темно и тихо. Только у Аленки горел ночник - полоска света пробивалась под дверью.
Иван заглянул в гостиную (она же спальня). Диван был разобран, но Галины не было. Раздевшись, он прошел на кухню. Галя в легком халатике, не зажигая света, курила, стоя под раскрытой форточкой.
Иван щелкнул выключателем. Галя обернулась.
- Отгул? - спросила она ничего не выражающим голосом.
- Как всегда, - ответил Иван виновато. - Бобер обещал вернуть с процентами.
Галя усмехнулась и ничего не сказала.
- Галь, я уже инструменты доставал полки чинить, а тут звонок, надо на труп ехать, - соврал он, протягивая жене темно-красную, почти черную розу на длинном стебле, купленную только что у метро. - Это тебе!
Галина молча взяла цветок и остановилась у двери. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, потом она опустила глаза, приоткрыла рот, собираясь что-то сказать, но передумала.
Ей так горько было сегодня весь вечер. Столько надежд! Пусть не глобальных, совсем маленьких - домашних. Но их с Аленкой снова встретила пустая квартира. Она разговаривала с дочкой, кормила ее ужином, читала на ночь сказку, а мысли бродили где-то далеко-далеко.
Обиды не было. Галя понимала, что Иван не по своей воле ушел сегодня, как не по своей воле неделями приходил только ночевать или убегал из-за праздничного стола после неожиданного телефонного звонка. Точно так же она понимала или хотела понимать, что у него нет никакой другой женщины, что он любит их с Аленой, и у нее нет повода усомниться в этом. Но… Ей было так одиноко по вечерам, особенно когда дочь уже спала. И немного жаль себя.
Нет, она не жалела, что вышла замуж за Ивана. За семь лет любовь к нему стала другой - уже не такой острой и чувственной, как раньше, но ей казалось, что они будто прорастают друг в друга, как близко растущие деревья. И все-таки… все-таки ей было себя жаль.
- Галочка, солнышко мое, ну прости меня. - Иван обнял жену, но укололся о шип розы и отшатнулся. - Я не виноват, но… все равно чувствую себя виноватым. У меня куча дел, а ты сидишь и ждешь. И волнуешься.
- Не надо, Ваня. Как тебе объяснить? Я ведь знала, что у тебя за работа. Ты меня не обманывал, золотых гор не обещал.
Галя поднесла цветок к губам. Рядом с ее побледневшим от волнения лицом цвет розы напомнил Ивану утро, лужу запекшейся крови, и что-то больно стиснуло горло.
- Просто… У меня такое чувство, что ты живешь в одном мире, а мы с Аленой в другом. Иногда ты появляешься, потом исчезаешь. И каждый раз мне кажется, что навсегда.
Иван помолчал и спросил:
- Тебе плохо со мной, Галя?
Галина подняла на него глаза, большие, потемневшие, полные какой-то спокойной, будто ставшей привычной печали.
- Без тебя мне будет еще хуже, - просто ответила она.
Иван проглотил комок, подошел к жене и взял у нее из рук розу. Положил на стол и прижал Галину к себе. Медленно, как во сне, нашел губами ее губы, и время остановилось.
Он чувствовал ее дыхание, тепло бархатистой кожи, дрожь, пробегающую по телу. Он касался ее губ, легко, будто дразня, чуть задыхаясь, и она отвечала ему, закрыв глаза и откинув голову назад.