Часы "Брегет" с двумя массивными золотыми крышками Анатолий забрал себе, а кольцо и серьги велел Стецюку продать. Рукопись отца он вначале думал отправить по почте обратно, но не успел это сделать до отъезда, а уж потом решил, что так даже лучше, проще будет шантажировать отца.
* * *
Маргонин зашел в кабинет Сазонова:
- Давай еще раз проанализируем и взвесим все факты, - сказал Маргонин. - Итак...
- Учти, у Стецюка и Анатолия стопроцентное алиби, - прервал его Сазонов, - и выходит, что в день смерти Панкратьева в доме был лишь один человек - его жена Марина...
- Знаю. И все-таки мне кажется, что, возможно, есть какая-то связь между кражей и убийством. Хотя убийцу, конечно, еще надо искать. Кстати, точильщик дядя Вася уже вернулся в Ташкент.
- Что ж ты молчал? - воскликнул Сазонов. - Поехали к нему.
...Во дворе больничной кухни уже немолодой человек в кожаном фартуке и темной рубашке с закатанными до локтей рукавами был занят заточкой ножей. Из-под точильного круга летели искры.
Василий Степанович вспомнил, что в воскресенье 5‑го августа он пришел со своим станком на Лахтинскую. Встал, как всегда, под карагачом на тротуаре. Улица в этот ранний час была пустынной, и работы было мало. Из профессорского дома вышла молодая женщина. Через полчаса она вернулась с двумя полными корзинами.
- Припомните, может быть, во время ее отсутствия кто-нибудь заходил в дом?
- Нет, я никого не видел, никто к профессору не заходил. Это точно. Я сам следил, не откроется ли дверь. Обычно домработница профессора давала много работы и хорошо платила.
Точильщик вспомнил еще, что на скамейке, рядом с домом профессора, незадолго до происшествия сидел знакомый ему мастеровой с кирпичного завода и пил молоко. Когда кто-то закричал, что Панкратьев застрелился, мастеровой первым побежал в дом.
- Затем приехала скорая помощь, а потом милиция. Но я в дом не заходил - боюсь мертвецов.
Василий Степанович помог Маргонину в тот же день найти на кирпичном заводе этого рабочего. Тот подтвердил, что действительно еще до приезда милиции первым оказался на месте происшествия. Маргонин попросил его явиться к следователю завтра к десяти часам утра.
На другой день в кабинет Сазонова вошел высокий мужчина, надевший для этого случая светлый, хорошо отглаженный молескиновый костюм.
- Значит, утром 5‑го августа пришел я на работу рано, - начал он. - Примерно в половине восьмого. Смена еще не началась. Ну, я и решил, не доходя до заводских ворот, позавтракать. Присел на скамеечку. Только разложил завтрак, как вдруг вроде выстрел послышался, а потом из-за забора - женский крик: "Товарищ! Умоляю вас. Зайдите! Скорей!" Ну, я и вбежал в дом. Вижу - на полу лежит мужчина. На виске - рана, а из нее течет кровь. Он еще хрипел тогда. Я побежал к телефону, скорую помощь вызвать, а когда вернулся, он уже умер.
- Не заметили ли вы на полу около постели револьвера?
- Револьвера там не было. Иначе бы я его увидел.
- Может быть, оружие лежало на столе в прихожей?
- Нет, нигде его не было. Я это хорошо помню. На столе лежала только коробка папирос и спички. Я бросился вызывать скорую помощь. А вот когда вернулся, увидел на столе револьвер.
...На оперативном совещании у Зинкина Сазонов вновь стал развивать версию об убийстве профессора женой:
- Прежде всего, я не верю, что Марина сама смогла перенести мужа с кровати на пол. Судя по фотоснимку, убитый все время находился на полу. Да зачем ей это было делать? Непонятно и то, куда исчез револьвер после убийства и откуда он появился вновь. Вероятно, Марина, застрелив мужа, попросила свидетеля вызвать скорую помощь, но сама-то она как медичка хорошо понимала, что выстрел смертелен и профессор не дождется врача. Револьвер же в это время находился у нее. Подбросила она его потом, чтобы инсценировать самоубийство.
- Какие же мотивы убийства? - спросил Зинкин. - Ну, возьмем для начала самый банальный: у Марины появился любовник и она захотела избавиться от старого мужа.
- А ведь правда, - вмешался Маргонин, - я внимательно читал протокол допроса первой жены покойного. Она показала, что у Марины кто-то есть... Кроме того, совершенно ясно, что если профессор был убит или застрелился на кровати, то, судя по большому количеству крови, следы ее должны были быть не только на постели, но и на стене и даже на полу. Но вот там-то их и не оказалось!
- Итак, следствие опять затягивается, - заключил Зинкин. - Эту версию следует проверить.
- Пока фактов никаких за исключением брошенной вскользь фразы первой жены Панкратьева. Скорее всего, обычный оговор. Какой отвергнутой жене нравится новая, да еще и молодая! - в раздумье произнес Сазонов.
- Тем не менее, следует проверить и это. Но здесь нужен такт. Вам, Леонид Владимирович, - обратился к Маргонину Зинкин, - придется осторожно выяснить, действительно ли был у Марины друг и где он находился во время гибели профессора. Даю вам два дня на отработку этой линии.
Маргонин довольно быстро установил, что первая жена профессора имела в виду студента Сашу Токарева, которого часто видели с Мариной. Саша работал лаборантом у Панкратьева. Жил он в студенческом общежитии - большое невзрачное двухэтажное здание с длинными коридорами и бесконечными дверями находилось на Садовой.
В 49‑й комнате, где проживал Токарев, стояло четыре койки, заправленные одеялами мышиного цвета. На одной из них лежал юноша и рассматривал рисунки в анатомическом атласе. Он сообщил Маргонину, что Саша пошел в кино.
Маргонин сел на заскрипевший под его тяжестью венский стул и вынул из кармана коробку папирос.
- Курите, - предложил Маргонин, - как вас, кстати, зовут?
- Валентином. - И студент нерешительно взял папиросу.
- Я из уголовного розыска.
Юноша посмотрел на него удивленно.
- До прихода Токарева я хотел бы задать вам несколько вопросов.
Валентин сразу же стал серьезным.
- Не припомните ли вы, где Токарев был утром пятого августа?
- Пятого августа? - удивленно произнес юноша.
- В этот день нашли убитым профессора Панкратьева, - напомнил Маргонин.
- Да, да. На рассвете Саша уехал на рыбалку, а когда вечером вернулся, мы рассказали ему, что профессор застрелился. Он, помолчав, только и сказал: "Марину жалко".
- А как вел себя Токарев в тот вечер?
- Тотчас же лег спать, видимо, очень устал.
- В его поведении вас ничто не удивило?
Валентин немного подумал.
- Ну, конечно... приехал с рыбалки, а рыбы не привез, но в тот вечер только и шли разговоры о смерти Панкратьева, о рыбе мы тогда даже забыли. Лишь через несколько дней кто-то спросил Сашу, а где же рыба, Но он только отмахнулся.
Минут через двадцать пришел из кинотеатра Токарев - высокий молодой человек с черными кудрявыми волосами, красивыми карими глазами и чуть пробивающимися усиками.
- Саша, это к тебе. Товарищ из угрозыска, - сказал Валентин и вышел, чтобы не мешать беседе.
- Какие отношения у вас с Мариной Панкратьевой? - напрямик спросил Маргонин.
Токарев отнесся к вопросу спокойно. Ответил с улыбкой:
- Чисто дружеские. Не следовало бы об этом говорить, но как женщина она, мне кажется, может произвести впечатление только на человека пожилого. Она ведь в некотором роде "синий чулок".
- А на какой почве у вас возникла дружба?
- Я учусь с Мариной в одной группе и работаю лаборантом на кафедре физиологии. Она хороший товарищ, много раз давала мне книги для подготовки к занятиям - с учебниками у нас туговато, а у профессора большая библиотека. Марина часто помогала Николаю Петровичу в исследованиях, а я всегда готовлю животных к опытам. Поэтому видимся мы почти ежедневно.
- И дома у нее бываете?
- Пришлось как-то раз. Профессора в то время вызвали к больному. Она угостила меня обедом. Я, конечно, не отказался, знаете, как кормят в студенческой столовой, а Марина готовит очень вкусно. Вот, собственно, все.
Маргонин умел разбираться в людях. Токарев ему понравился, вероятно, это был умный и симпатичный молодой человек, он вполне мог вызвать серьезное чувство у Марины, но вряд ли оно было бы обоюдным.
- Где вы были утром 5‑го августа?
- Вы меня в чем-то подозреваете? - удивленно спросил Саша.
- Да нет же, просто проверяем всех знакомых Марины, устанавливаем их алиби.
- Ах, вот оно что! 5‑го августа, если вы помните, был выходной. В тот день мы вместе с моим другом, машинистом паровозного депо Алешей Игнатовым, поехали на Каракамыш порыбачить. Вышел я из общежития на рассвете, у сквера меня ждал Алеша. Он взял у хозяина, где живет, двуколку и лошадь. Часа через полтора мы уже были на озере.
Рыба ловилась тогда на редкость хорошо. Наловили мы много. "Куда нам столько?" - спросил Алеша. Он, как и я, холост. И мы решили рыбу продать. Купил ее рыночный торговец.
- Значит, ваш приятель работает на железной дороге?
- Да, в паровозном депо.
- И последний вопрос. Как вы думаете, профессора убили? - спросил Маргонин.
- Трудно сказать, по городу разные слухи ходят, слышал я и разговоры, что его убила Марина. Но, по-моему, это ерунда, Марина такой человек, что и мухи не обидит!
...Алексей Игнатов работал помощником машиниста на станции Ташкент-товарная. Он подтвердил рассказ Токарева во всех деталях. Нашел Маргонин и торговца, которому "рыбаки" продали рыбу. Тот рассказал, что месяца полтора назад он купил у двух молодых людей около двух пудов рыбы. Но точно, в какой день это было, он уже не помнит...
6
Наконец вернулся из отпуска Тарасов, ближайший помощник профессора. На беседу с ним Сазонов возлагал много надежд.
Тарасов рассказал, что работает на кафедре физиологии уже три года, со времени окончания медфака. Исследования, в которых он ассистировал профессору, касались возможности спасения жизни собак и кроликов. Животным предварительно вводили смертельные дозы морфия, после чего у них извлекали значительную часть крови и старались отмыть яд физиологическим раствором. Затем "очищенную" кровь вновь вводили кролику или собаке.
- В результате большинство животных выживало. Правда, были и неудачные опыты. Профессор в таких случаях говорил, что в науке все возможно, бывают иногда и неудачи.
- Я слышал, что профессор работал и в других направлениях? - осведомился Сазонов.
- Да. Николай Петрович работал в области реанимации. Реанимация - значит оживление. Николай Петрович производил опыты над нервами холоднокровных животных - лягушек. Нервы помещали в 0,85‑процентный раствор поваренной соли. В таком растворе нерв на третьи сутки совершенно терял свои основные физиологические свойства - возбудимость и проводимость. Но после того, как на него действовали атомарным кислородом, свойства нерва восстанавливались.
Когда же на нерв воздействовали фотокатодными лучами, то процесс восстановления жизнедеятельности нерва происходил еще эффективнее. По мнению профессора, эти опыты указывали на возможность оживления тканей, в которых скрытая жизнь сохранилась. Николай Петрович считал, что после смерти не все клетки нашего тела гибнут тотчас же. Если вовремя оказать казалось бы уже умершему человеку высококвалифицированную помощь, его можно будет оживить.
Сазонов все это слушал очень внимательно и неожиданно перебил Тарасова:
- Правда ли, что подобные исследования приведут в дальнейшем к возможности оживления давно умерших людей? Ну, например, рассказывают, что профессор забальзамировал своего сына, чтобы потом оживить его, - осведомился Сазонов.
- Панкратьев полагал, что при современном состоянии науки сделать это невозможно. Однако научная мысль не стоит на месте. Если можно добиться того, чтобы, казалось бы, уже мертвый нерв восстановил свою функцию, то в дальнейшем, по-видимому, можно будет добиться оживления мертвых, даже мумифицированных тканей.
Возможно, он мечтал и об оживлении своего сына. Но вслух об этом не говорил. А мы этого вопроса не касались - ведь это пока граничит с фантастикой. Сейчас же мы работали над другой проблемой, - увлеченно рассказывал Тарасов. - Речь у нас шла лишь о возвращении к жизни человека, который только что умер и клетки головного мозга которого еще не успели погибнуть. Для этого мы и пытались разработать лечебные мероприятия.
- Вы несколько лет работали с Панкратьевым бок о бок, - продолжал расспрашивать следователь. - Не замечали ли вы у него каких-либо физических недостатков?
- Нет, не замечал, - пожал плечами Тарасов.
- Не приходилось ли вам наблюдать, в какой руке он держал, например, скальпель? Может быть, он был левшой?
- Нет, во время экспериментов над животными Николай Петрович всегда держал скальпель в правой руке и вставлял иглу в вену животного тоже правой рукой, - разъяснил Тарасов.
- Как относился профессор к религии? Он верил в бога?
- Об этом даже говорить абсурдно, - возмутился Тарасов. - Когда разговор касался религии, он не раз утверждал, что был атеистом еще до революции.
- И, наконец, последний вопрос. - Сазонов устало посмотрел на молодого ученого. - Считаете ли вы, что Панкратьев покончил жизнь самоубийством?
- Не думаю, чтобы это было так. Правда, в последний год нам не везло. Собаки, над которыми проводили исследования, погибали от разных причин. Не удалось получить и желаемых результатов с помощью нового аппарата, на который профессор возлагал много надежд. Все это, безусловно, сказывалось на нем.
В последнее время Николай Петрович был подавленным, мрачным, раздражался по каждому пустяку.
- Возможно, это было связано с неравным браком?
- Профессор был одержимым в науке и, по-моему, личная жизнь его интересовала гораздо меньше, чем научно-исследовательская работа, и неудачи в исследованиях действовали на него удручающе. Правда, нас он подбадривал, говорил, что тема новая, малоизученная, а путь ученого вовсе не усыпан розами.
Как я узнал от сотрудников, очередной опыт профессор назначил на 6 августа. И вдруг накануне - стреляется. Это нелогично.
- Да, - согласился Сазонов.
Из прокуратуры Ташокруга прибыло письмо с визой прокурора: "Товарищу Сазонову. Прошу разобраться".
Письмо было следующего содержания:
"Приблизительно в середине июля с. г. я зашел пообедать в студенческую столовую медфака. За соседним столиком беседовали ассистент терапевтической клиники Сибирский и студентка Марина Панкратьева. Речь, как я мог понять, шла о каком-то яде. Марина просила, чтобы Сибирский помог достать его. В то время я не придал значения разговору, но, узнав, что профессор убит, решил сообщить об этом факте в прокуратуру...
Попов А. И., студент медицинского факультета".
Клиника госпитальной терапии, куда направился Сазонов для беседы с Сибирским, размещалась на втором этаже бывшего кадетского корпуса. Пройдя через высокие двери, следователь оказался в просторном холле.
- Сюда без халата нельзя, - остановила его пожилая нянечка.
Сазонов предъявил удостоверение, после чего няня достала из шкафа хрустящий накрахмаленный халат, подала его Сазонову и проводила в ординаторскую.
Через несколько минут туда стремительно вошел невысокий молодой человек - волнистые, зачесанные назад волосы, черные глаза. Он приветливо улыбнулся. Следователь представился, и Сибирский пригласил его к себе в маленький кабинет, где усадил в глубокое кожаное кресло.
Сазонов сразу же приступил к делу.
- Извините, что пришлось оторвать вас от больных, но вопрос важный и даже несколько щекотливый. Нам стало известно о разговоре, который не так давно имел место между вами и супругой Панкратьева. Марина Андреевна будто бы просила у вас яд. Сейчас ведется следствие по делу о возможном убийстве профессора, и поэтому я прошу вспомнить подробности этого разговора.
Сибирский вначале удивленно поднял брови, затем нахмурился, потер пальцами лоб.
- Приблизительно в начале июля, - начал вспоминать Сибирский, - я зашел пообедать в столовую рядом с больницей. Ее часто посещают преподаватели и студенты медфака, так как здесь готовят вкусно и недорого. За мой столик села хорошо известная мне студентка 5‑го курса Турбина-Панкратьева и, пока мы ждали обеда, спросила, каким образом можно отравить собаку быстро и без мучений для животного. У нас произошел примерно следующий разговор:
Я. Как отравить собаку, вам гораздо лучше расскажет Николай Петрович.
Она. Муж на охоте. Я хочу отравить собаку до его приезда.
Я. Он приедет, и вам за собаку достанется. Но если уж вы так хотите, отравите ее морфием. Впрысните большую дозу... и только.
Она. Собака не будет мучиться?
Я. Не думаю. А еще лучше - цианистым калием.
Она. Какая доза необходима для собаки?
Я. Полагаю, что 0,2 грамма будет достаточно. У вас есть цианистый калий?
Она. В том-то и дело, что нет. А его можно достать?
Я. Николай Петрович вам добудет.
После этого разговор перешел на другие темы, - закончил Сибирский.
Выйдя из клиники, Сазонов оказался на аллее, обсаженной молодыми тополями. "Какой прекрасный сад скоро вырастет здесь!" - подумал он. Его обгоняли молодые люди в белых халатах - студенты медфака.
Мимо проехала карета скорой помощи. Она остановилась у приемного покоя, и санитар вывел из машины скорчившуюся от боли пожилую женщину. Сазонов помог ему довести больную до двери. А из головы все не шел рассказ Сибирского: если бы яд нужен был Марине в самом деле для собаки, проще было бы и впрямь спросить у мужа - он ведь постоянно вводил животным большие дозы яда, в частности, морфия. Следователь решил обратиться за консультацией к профессору Тарковину - судебному медику, мнение которого среди юристов считалось окончательным.
Иван Васильевич Тарковин вел практические занятия со студентами. Он передал лаборанту ключ, попросил открыть свой кабинет и провести туда гостя. Через полчаса профессор освободился, и Сазонов подробно рассказал о возникших у него сомнениях по поводу смерти Панкратьева.
- В деле много неясного, - сказал он. - Почему, например, Николай Петрович очутился на полу, если стрелялся на кровати? Как утверждает жена профессора, она его туда перенесла. Но почему же на кровати не осталось пятен крови, ведь кровотечение было обильным? Как случилось, что на полу было постелено на двоих? Дальше. Следствию стало известно, что жена покойного примерно за месяц до его кончины просила у доктора Сибирского яд, якобы для того, чтобы умертвить собаку. Не собиралась ли она отравить мужа? Не исключено, что она все же раздобыла яд и напоила им профессора, а когда отрава не подействовала, застрелила его, инсценировав самоубийство?
История криминалистики знает такие случаи. Как известно, Григория Распутина сначала пытались отравить, а затем застрелили.
Точно не установлено, с какого расстояния сделан выстрел. Если более аршина, то это несомненно убийство. Далее. Марина Панкратьева утверждает, что профессор дважды перекрестил ее уже после того, как выстрелил себе в висок. Возможно ли это?