- Вот что пишет корреспондент, скрывшийся под псевдонимом К‑й. "Опыты профессора Панкратьева открыли новые горизонты в медицине. Этими исследованиями заинтересовались ученые Европы и Америки. За работу по промыванию крови ему предлагали крупнейшие суммы. Но профессор не спешил. В ближайшие дни он предполагал произвести опыты и над человеком. Профессор хотел наиболее полно продемонстрировать свою работу на Всемирном конгрессе физиологов в Чикаго, куда его пригласили.
Профессор Панкратьев погиб. Злая рука расправилась с ученым, всю жизнь боровшимся со смертью. Его ближайший ученик доктор Тарасов доведет до конца дело своего учителя".
- Так что ты, Леонид, думаешь по этому поводу?
- У меня иногда возникает серьезная антипатия к некоторым газетчикам, которые, не зная существа дела, высказывают категорические мнения в печати.
- Почему же? - вмешался Сазонов. - Я думаю, что корреспондент в главном прав. Убила профессора все-таки его жена Марина. А остальное - это уже детали!
- Хороши детали! - воскликнул Маргонин. - В Наркомате здравоохранения ничего не известно о приглашении Панкратьева на Всемирный конгресс физиологов в Чикаго, я специально это выяснял. Не знает об этом и декан факультета. Пригласительного билета в Чикаго мы не нашли ни дома у Панкратьева, ни в его кабинете на кафедре. Не слышала о поездке и Марина. Возможно, профессору и сообщили о предстоящем конгрессе, но, чтобы получить приглашение, оказывается, необходимо послать тезисы доклада. По-видимому, Николай Петрович еще только собирался это сделать.
- А ведь учитель Крайнов утверждает, что профессор рассказывал ему о неких суммах в иностранной валюте, которые предлагали профессору за его открытие, - недобро ухмыльнулся Сазонов.
- Можно ли принимать на веру его слова? - передернул плечами Маргонин. - А вообще Панкратьев был человеком сложным. Я вспоминаю, что на экзаменах в гимназии мне попался вопрос из древнеримской мифологии о Янусе. Это такое двуликое божество. И Панкратьев напоминает мне этого Януса. С одной стороны - ученый-материалист, а с другой - верующий человек, который, к тому же, лжет Тарасову, что был атеистом еще до революции. Замечательный экспериментатор, и в то же время большой честолюбец. Почтенный человек, и одновременно плохой семьянин, замучивший свою молодую жену беспричинной ревностью. Очень смелый человек - ведь не каждый во время русско-японской войны награждался двумя золотыми Георгиями, такие вещи даром не давали! И в то же время консерватор, как утверждают коллеги профессора.
- Да, что и говорить, сложная личность, и бушевали в нем бурные страсти, - вмешался в разговор Зинкин.
- Кстати, еще о печати, - перебил Зинкина Маргонин, доставая из папки слегка потрепанную брошюру с несколькими десятками чуть пожелтевших страниц. - Я внимательно прочел бюллетень Московского уголовного розыска за 1923 год. Речь в нем идет о некоем Татаринцеве, убитом ударом тупого предмета по голове. Его нашли в ванной комнате своей квартиры.
Ванная оказалась запертой изнутри на задвижку. Рядом натекла большая лужа крови. Снаружи закрыть задвижку было нельзя. Убийцей оказался его дружок, который ударил хозяина квартиры молотком по голове. Спасаясь от пьяного дружка, Татаринцев закрылся от него в ванной, где через некоторое время и умер.
- Значит, после смертельного удара по голове пострадавший мог не только пройти в ванную, но и делать сознательные движения - закрыть дверь на задвижку, - решительно сказал Зинкин, - а ведь Панкратьев лишь перекрестил жену после выстрела. Вероятно, Марина в этом случае говорит правду, тем более, что такая возможность подтверждается и экспертизой.
- Ну что же, может быть, только в этом случае... Мне кажется, что в материалах дела есть факты, свидетельствующие о том, что профессора убила именно жена. Завтра я буду допрашивать ее в последний раз и не сомневаюсь, что получу признание в убийстве, - уверенно заявил Сазонов.
7
С утра моросил мелкий дождик, который нередко бывает в Ташкенте ранней осенью. В стареньком темном плаще, шагая прямо по лужам, шел в этот день Сазонов в милицию, по дороге еще раз обдумывая, как он построит сегодня допрос Марины.
Что могло толкнуть ее на убийство? Наследство? Но ведь все, что имел профессор, и без этого принадлежало ей.
Да, случай сложный, и Сазонов понимал, что допрос должен стать решающим. Заключение эксперта гласило, что профессор умер не на кровати, а на полу. Уже одно это дает основание изобличить Марину во лжи. Далее, если бы профессор стрелялся сам, то револьвер лежал бы рядом с ним, и в дуло затекла бы кровь - судя по фотоснимку, ее скопилось там немало. Наконец, профессор отнюдь не был левшой. Так почему же он стрелялся левой рукой? Пусть Марина попытается объяснить все это.
Волновался Сазонов, пожалуй, не меньше, чем Марина, которая час спустя постучала в уже знакомую, обитую черной клеенкой дверь. Следователь сидел за тем же столом, покрытым зеленым потертым сукном. Пепельница перед ним была полна окурков, в комнате клубился табачный дым.
- Ну что ж, приступим, Марина Андреевна, - сказал следователь, внимательно взглянув на обвиняемую.
Он увидел, как она изменилась за эти два месяца - похудела, даже постарела, и глаза ее стали какими-то потухшими, в углу рта обозначились горькие складки.
- Итак, судя по вашим предыдущим показаниям, профессор застрелился на кровати и после этого вы перенесли его на пол?
- Нет, - ответила Марина, - в прошлый раз я нарисовала не совсем верную картину самоубийства.
Это было полной неожиданностью для следователя. Он-то полагал, что Марина подтвердит свои показания, и уже приготовил заключение экспертизы, чтобы уличить ее во лжи.
- В действительности дело обстояло так, - продолжала она, - Вечером, накануне гибели мужа, мы опять мучительно и долго выясняли отношения, и я заявила, что, наконец, твердо решила уйти от него. Спали мы на полу, так было прохладнее. Ночью муж часто вставал, ходил по квартире, что-то обдумывал. Я спала плохо, мне было тревожно.
Рано утром пошла на базар неподалеку, чтобы купить фруктов к завтраку. Открывая дверь ключом, я услышала выстрел. Подбежала к постели и увидела, как у Николая Петровича с виска тоненькой струйкой стекает кровь. Я страшно закричала, а он чуть приподнялся, повернул голову в мою сторону и дважды перекрестил меня.
- Почему же вы раньше утверждали, что перетаскивали мужа вместе с постелью на пол? Ведь вы были предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний.
- Мне было стыдно - вдруг все узнают, что мы с профессором спали на полу.
- Гм... мне кажется, что эта причина не настолько серьезна, чтобы обманывать следствие. Ну, ладно. Скажите, где находился револьвер после выстрела и почему на нем нет следов крови? Прошу на этот вопрос ответить точно и правдиво.
- Как я припоминаю, револьвер лежал после выстрела на постели. Он был чуть испачкан кровью, но я его вытерла, а затем положила на стол в прихожей. Когда какой-то мужчина побежал вызывать скорую помощь, я снова взяла револьвер и даже выходила с оружием во двор.
- Если вы говорите правду, то ваш поступок меня крайне удивляет. Вы ведь понимаете, что после убийства или самоубийства все должно оставаться на месте, чтобы не затруднять следствие. Вы ведь и судебную медицину изучали?! Зачем же вы это сделали?
Она ответила не сразу. Сидела потупившись, затем подняла на Сазонова глаза, полные слез, тяжело вздохнула и проговорила с трудом:
- Я взяла револьвер потому... Потому, что сама тоже хотела покончить с собой.
- Вот как! Неужели вы так сильно любили своего мужа? Не каждая жена решилась бы на это!
- Я не просто любила Николая Петровича. Я боготворила его. За ум, за талант ученого. Он был необыкновенный человек во всем. Я бы покончила с собой тогда. Остановило одно: мама. Она тяжело больна. Это убило бы ее.
- Марина Андреевна, - сказал следователь как можно мягче, - я хотел бы вам верить, но, к сожалению, в ваших поступках много противоречивого, и это вызывает большие сомнения. Судите сами, сначала вы говорили, что муж застрелился на кровати и вы перенесли его с постелью на пол. Теперь утверждаете, что он спал на полу. Чему верить? На первых допросах вы заявляли, что не трогали револьвер, а теперь говорите, что брали его в руки, даже обтерли и хотели выстрелить в себя. Где гарантия, что вы не придумали это объяснение, чтобы оправдать себя?
Профессор не был левшой, а между тем выстрел произведен в левый висок... Вы понимаете, слишком много говорит не в вашу пользу, и я должен вас предупредить: если вы не сумеете доказательно объяснить эти противоречия, улики оборачиваются против вас. В последний раз советую: расскажите всю правду, какой бы горькой она ни была. Вам станет легче, и суд учтет ваше чистосердечное признание... Ну, Марина Андреевна...
- Поверьте, я сказала правду, - она всхлипнула.
- Но нужны факты, факты, Марина Андреевна.
- Мне больше нечего добавить.
Сазонов написал обвинительное заключение и поехал с ним к прокурору для утверждения.
- Так все-таки призналась она в убийстве? - спросил прокурор, листая обвинительное заключение на двух десятках страниц.
- Нет, категорически отрицает свою вину, утверждает, что профессор застрелился сам.
- Ну, а вы... уверены, что это убийство?
- Безусловно, - заявил следователь, - обвиняемая все время говорит неправду, путается в собственных показаниях. Вначале она утверждала, будто муж застрелился на кровати, и она уже потом перенесла умирающего на пол...
- Зачем ей было обманывать?
- Объяснение смехотворное - боялась огласки, что они с профессором спали на полу, я же думаю, ей надо было как-то объяснить отсутствие револьвера на постели, куда он непременно должен был упасть из руки профессора.
Убийство подтверждается и необычным для самоубийц входным пулевым отверстием; оно на левом виске, но известно, что левшой профессор не был. Далее, если мы согласимся с тем, что муж якобы перекрестил Марину Андреевну уже умирая, то фотография, сделанная после смерти Панкратьева, вновь уличает обвиняемую во лжи. Поворачивая к ней голову, он должен был испачкать кровью затылок, спину, подушку.
- Каковы же, по-вашему, мотивы преступления?
- Суть, полагаю, в том, что обвиняемая разрывалась между матерью и мужем, жизнь ее превратилась в сплошное терзание. Она искала выход. Вот она и пришла к мысли об убийстве. Рано утром пятого августа Марина вернулась с базара и застала профессора еще спящим. Тогда она вытащила из-под подушки револьвер и выстрелом в левый висок убила мужа, чтобы решить, как ей казалось, все проблемы.
- Логично ли это? Прежде чем утвердить обвинение, я хочу подробнее ознакомиться с приведенными в деле документами.
Вечером, когда посетители уже разошлись, а за окном стемнело, прокурор зажег настольную лампу и начал внимательно читать объемистое "Дело по обвинению М. А. Панкратьевой в преднамеренном убийстве мужа". Вновь и вновь перелистывал он его. Сперва выводы, сделанные следователем, казались незыблемыми, но постепенно возникали сомнения. Ну, хотя бы то, что профессор был жив некоторое время после выстрела. Значит, лужа крови, хорошо видная на фотографии, образовалась постепенно.
И выходит, что если Марина, как она утверждает, подняла револьвер сразу же после выстрела, то кровь, естественно, и не могла затечь в дуло. Далее, экспертиза допускает, что профессор мог сделать сознательные движения тотчас после выстрела, то есть перекрестить жену. Вполне вероятно, что Панкратьев тогда приподнялся, поэтому и не испачкана кровью спина.
Да и мотивы преступления не были, по мнению прокурора, достаточно обоснованы. Чтобы решиться на убийство, нужна активная злая воля. Это хорошо знал прокурор, много лет имея дело с преступниками. Вряд ли это свойственно молодой интеллигентной женщине. В любом случае надо было расспросить о Марине подробней. Хотя бы ее товарищей, подруг по институту. Следствие, к сожалению, не сделало это.
Что и говорить, было немало фактов, которые свидетельствовали в пользу версии об убийстве. И все же некоторые обстоятельства снова и снова настораживали прокурора. Вот, к примеру, в обвинительном заключении как бы подчеркивается, что "религиозная мещаночка" убила своего мужа за то, что он сделал открытие, подрывающее самые основы религии.
Почему, кстати, Сазонов не поинтересовался, действительно ли Панкратьевым сделано важное открытие? Мало ли что напишет тот или иной корреспондент. А ведь это легко могли подтвердить многочисленные коллеги профессора по медфаку.
Но Панкратьев, как видно из тех же материалов дела, сам был религиозным человеком. Не зря же написал он келейное письмо митрополиту Никандру. Впрочем, здесь, как и в некоторых иных случаях, заметно противоречие. Профессор однажды сказал своему сотруднику Тарасову, что был атеистом еще до революции. Если он мог сказать неправду в этом случае, то почему не мог сделать это и тогда, когда рассказывал одному из своих соседей о неких "крупных суммах", якобы предложенных ему кем-то за научное открытие?
Все эти соображения прокурор изложил письменно. И на обложке дела размашисто написал: "Начальнику следственного отдела гормилиции. На доследование".
Зинкин вызвал в свой кабинет Сазонова и Маргонина, сообщил им о возврате дела на доследование. Все трое понимали - это их недоработка, просчет в ведении следствия.
- Дело решено передать Маргонину, теперь он полностью за него отвечает, - тон начальника был приказным.
- Ясно. Когда передать? - спросил побледневший Сазонов.
- Немедленно. И ты, Георгий Викторович, не спрашиваешь, отчего так решили?
Сазонов молчал.
- Потому, что твоя версия зашла в тупик, а ты этого не видишь. А тебе, Леонид, советую выяснить, что было главным в жизни профессора, поглубже познакомиться с его исследованиями, детально разобраться в них, побеседовать откровенно с коллегами Николая Петровича и подругами его жены, выяснить, что за человек Марина.
Уполномоченным уголовного розыска часто приходилось самим следить за подозреваемым человеком, самим его допрашивать и вести всю следственную работу - работников в милиции не хватало. Маргонину уже не раз приходилось бывать в роли следователя, и он был уверен, что справится с порученным делом. Необходимо было собрать новые факты, тщательно все проанализировать и установить, наконец, убили ли Панкратьева - и кто это сделал - или он застрелился сам. А "белых пятен" в деле было довольно много.
Маргонин прежде всего пришел на кафедру физиологии. У входа в добротное кирпичное здание стоял, кого-то поджидая, молодой человек в коротком черном халате. На поводке он держал небольшую рыжую собачку, которая заливалась жалобным лаем.
- Здравствуйте, доктор Тарасов!
- Откуда вы меня знаете?
- Именно таким я и представлял вас, когда знакомился с делом Панкратьева. Моя фамилия Маргонин.
Молодой человек чуть растерялся, но быстро овладел собой и, передав служителю собаку, пригласил Маргонина в кабинет, где еще недавно работал его шеф. Над письменным столом висело изречение: "Я не вижу оснований для пессимистических взглядов, согласно которым искусственное превращение мертвого вещества в живое никогда не удастся. - И. Лееб".
Заметив, что гость внимательно читает эти слова, Тарасов разъяснил:
- Любимое выражение профессора. Он много работал как раз для того, чтобы подтвердить это.
- Все же оно, вероятно, относится к области фантастики?
- Пока да, но ведь речь-то идет о будущем.
В углу стоял аппарат величиной со шкаф. К нему с двух сторон вели электрические провода. Через переднюю прозрачную стенку прибора Маргонин увидел какие-то пленки и множество резиновых трубок.
Заметив, что следователь заинтересовался прибором, Тарасов объяснил, что это последнее изобретение Николая Петровича - аппарат для принудительного отмывания крови, как называл его профессор. Но о деталях конструкции прибора он не рассказывал даже своим сотрудникам.
- Это мне известно из материалов дела, - перебил Маргонин, - но сам аппарат видеть не довелось. Я как-то представлял его гораздо меньше. Хотелось бы разобраться, насколько мне это доступно, в исследованиях, которые проводил Панкратьев и которые, как я слышал, продолжаете вы, - сказал Маргонин, усаживаясь на стул.
- Что ж, постараюсь посвятить вас. Итак, свои исследования профессор начал еще накануне первой мировой войны. В то время у некоторых ученых возникла мысль о возможности очищения крови от ядов и других вредных веществ, проникающих в организм. Панкратьев был захвачен идеей очищения крови, но началась мировая война, и исследования пришлось прекратить. Затем переезд в Ташкент, гражданская война, и вот лишь в 1924 году у профессора появились условия для работы, и он развернул ее довольно широко. Опыт следовал за опытом.
- Чего же достигал профессор этими опытами?
- Дело в том, что введенное животному ядовитое вещество - морфий - концентрировалось, главным образом, в жидкой части крови или плазме. Поскольку плазму заменяли смесью солевого раствора с желатином, то вместе с ней удалялся и яд. А эритроциты, на которых оседала часть яда, промывались и, уже обезвреженные, вводились животному вновь.
- При каких же заболеваниях предполагал профессор использовать свой метод лечения?
- В случае отравления различными ядами, при тяжелых болезнях почек, когда они перестают очищать кровь от ядовитых веществ и в результате наступает отравление организма...
- Не замечали ли вы в последнее время каких-либо перемен в поведении профессора? - с интересом спросил Маргонин.
- Да, действительно, последнее время профессор ходил мрачным.
- И чем же вы это объясняете?
- Ну, во-первых, на одном из заседаний ученого совета медфака шеф выступил с отчетом о научной работе кафедры, и его исследования подверглись критике. Дело в том, что после статьи в центральной печати у профессора появились завистники.
- Вот как! - воскликнул Маргонин. - Так вы считаете, что критика объясняется завистью его коллег.
- Возможно, это и не совсем так. Просто шефу предложили ввести в опыты контрольную группу животных, - разъяснил Тарасов.
- А что это значит?
- Речь идет о дополнительных наблюдениях над животными, которым тоже вводили морфий, но промывание крови не делали. После того как мы приступили к этим опытам, оказалось, что в контрольной группе некоторые животные тоже выживали, несмотря на то, что их кровь не промывали. Тогда профессор распорядился увеличить дозу морфия. В этом случае погибали не только все контрольные животные, но, к сожалению, и некоторые собаки, которым мы делали промывание крови.
- И что же? - спросил Маргонин, не вполне поняв разъяснения молодого ученого.