– В таком случае пожелаем моей хорошей знакомой счастливо разрешиться от бремени, а себе удачи, витязь Огнеяр.
Часть 2. Охота на скоморохов
О смерти Всеволода Сухомлинова я узнал от Светланы Надеждиной. Закулисье было потрясено трагическим событием до такой степени, что подробности ухода из жизни заслуженного артиста мне удалось выяснить только у директора театра. Иван Михайлович Худяков, человек далекий от творческих порывов, а посему не страдающий излишней эмоциональностью кивнул на кресло, приглашая меня садиться, и тяжело вздохнул.
– Его убили, – сказал он, глядя на меня печальными глазами. – Господи, какой кошмар.
Труп Сухомлинова обнаружила одна из его многочисленных знакомых, которая невесть почему решила навестить любовника рано поутру. Я знал Всеволода Юрьевича шапочно, но, тем не менее, ценил за бесспорный талант. Он был ведущим актером театра и с его трагическим уходом для возглавляемого Худяковым культурного учреждения наступали нелегкие времена. Весь репертуар, как выразился Иван Михайлович, летел коту под хвост.
– Ведь предупреждал же я его – доиграешься!
– Он был игроком? – осторожно полюбопытствовал я.
Худяков расстроенно махнул рукой, решив, видимо, придерживаться расхожего правила, что о покойниках либо хорошо, либо ничего. Однако, пораскинув мозгами, он все-таки рискнул поделиться со мной кое-какими соображениями.
– У Сухомлинова были долги. Кроме того Всеволод спутался с какими-то сектантами. У него и без того голова была не в ту сторону повернута, а тут его и вовсе понесло по кочкам.
– А что еще за сектанты? – удивился я.
– Черт его знает, – досадливо поморщился Худяков. – Язычники какие-то. Лузгин полагает, что это ритуальное убийство. Но у прокуратуры, насколько я понял, свое мнение на этот счет. В общем, плохи наши дела, Игорь Витальевич, такой удар по кассе. Сухомлинов у нас чуть ли не во всех спектаклях занят. И замену ему подобрать будет непросто.
Я понял деликатный намек Ивана Михайловича на стесненные обстоятельства и не стал предъявлять ему финансовых претензий. Долг театра скромному фотографу был застарелым, и я уже давно махнул на него рукой, но Худякова, как человека обязательного, видимо мучила совесть, и он при каждой нашей встрече намекал, что как только, так сразу. Это уже превратилось в своеобразный ритуал, который развлекал нас обоих, и давно уже стало поводом для шуток в театре, где меня называли то спонсором, то благодетелем. Тем не менее, своих деловых отношений с театром я не прерывал и время от времени трудился здесь на общественных началах. Тепло распрощавшись с Худяковым, я направил стопы к Лузгину, дабы прояснить детали этого трагического и странного происшествия, не на шутку меня заинтриговавшего. Какие еще могут быть язычники в наше время?
Лузгин моему приходу не удивился. У меня даже создалось впечатление, что он меня ждал, дабы поделиться впечатлениями. Разумеется, Семен Алексеевич знал, как, впрочем, и все в театре, что я по совместительству являюсь подручным частного детектива Чернова, известного в Закулисье еще и в качестве давнего поклонника здешней примы и просто красивой женщины Светланы Надеждиной. Словом, с нашей с резидентом Шварцем стороны было бы большим свинством, бросить коллектив театра в трудный час, не протянув старым знакомым руку помощи.
Семен Алексеевич Лузгин был человеком пожившим и много чего повидавшим не только на театральном поприще. По нашим сведениям, он имел отношение к крупным аферам и одно время даже прятался от недоброжелателей, покушавшихся на его жизнь. В отличие от красавца Сухомлинова Лузгин представительной внешностью похвастаться не мог. Невысокого роста, полноватый, рано облысевший он играл в театре в основном роли отрицательного или комического плана, что, однако, не мешало ему быть любимцем публики и женщин. И пользоваться уважением, как дирекции, так и партнеров по сцене. Лузгин пребывал в одиночестве, что в данную минуту мне оказалось на руку.
– Жаль Сухомлинова, – сказал я с приличествующим случаю выражением лица, присаживаясь на стул неподалеку от актера.
– А вы уже в курсе, Игорь? – поднял на меня острые серые глаза Лузгин. Актер уже успел принять изрядную долю спиртного, что меня не удивило. Мне было известно о пристрастии Семена Алексеевича к зеленому змию. Впрочем, Лузгин меру знал и крайне редко переступал грань дозволенную либеральным, но в определенных обстоятельствах чрезвычайно строгим директором Худяковым.
– Почему вы сказали, что убийство Сухомлинова ритуальное?
– А вы что, решили заняться его расследованием?
– Пока нет, – пожал я плечами. – Но, согласитесь, ваше заявление выходит за рамки банальности.
– Я никаких заявлений не делал, – нахмурился Лузгин. – Просто с языка сорвалось. Это вам Худяков рассказал?
– Да. А вы что же, Семен Алексеевич, были на месте преступления?
Лузгин ответил не сразу, словно прикидывал в уме, стоит ли откровенничать с посторонним, в сущности, человеком:
– Мы с Севкой в одном подъезде живем, он на третьем этаже, а я на пятом. Наташка, обнаружив труп, прибежала ко мне. Я, честно говоря, не поверил. Как-то в голове не укладывалось. Мы ведь с ним вчера пили допоздна. Часов до двенадцати. И вдруг – умер.
– В милицию вы позвонили?
– Да. С Наташкой случилась истерика. Пришлось ее валерьянкой отпаивать.
– У нее был ключ от квартиры Сухомлинова?
– Был.
– Она его любовница?
– Скорее домработница. Впрочем, одно другому не мешает. Женщина она молодая и на мордашку симпатичная. Всеволод ей платил. Но это просто из жалости. У Наташки ребенок, растит она его без мужа, в общем, Сухомлинов принимал в ней участие. Ссужал деньгами в обмен на кое-какие услуги по дому.
– А между ними не могло возникнуть ссоры?
– Исключено. Сухомлинов уже похолодел. Убили его, скорее всего, сразу после моего ухода. Вы, Игорь, конечно, понимаете, для чего я это вам рассказываю?
– Не совсем, – честно признался я.
– Меня арестуют, – тяжело вздохнул Лузгин. – Репутация у меня подмоченная. А тут еще этот кинжал, будь он неладен.
– Сухомлинов был убит кинжалом? – удивился я.
– Да. Антикварная вещь. А я в свое время погорел как раз на антиквариате. Теперь понимаете, почему прокуратура именно мной заинтересовалась?
– Этот кинжал принадлежит вам?
– Боже упаси, – замахал руками Лузгин. – Я его в первый раз увидел.
– А Сухомлинов не интересовался антиквариатом?
– Нет. В его квартире нет ценных вещей. В общем, Игорь, я вас прошу, не оставьте вниманием старого актера. Я заплачу. Человек я небогатый, но, в крайнем случае, продам все, что скопил за долгую жизнь. Не убивал я Сухомлинова, понимаете, не убивал! Да и с какой стати я стал бы это делать, мы ведь с ним были близкими друзьями.
– Успокойтесь, Семен Алексеевич, – попробовал я утешить актера. – В конце концов, подозрения, это еще не доказательства.
– Бросьте, Игорь. Вы отлично знаете, что никто ничего искать и доказывать не будет. Суду и так все ясно. Бытовая ссора. Один пьяный актер ткнул кинжалом другого. Меня отправят на отсидку, а дело сдадут в архив.
При зрелом размышлении я вынужден был признать, что опасения Лузгина имеют под собой почву. Во всяком случае, при нынешнем раскладе он идеальный кандидат на роль убийцы. Однажды мне самому пришлось побывать в схожих обстоятельствах, так что я очень хорошо понимал, какие чувства сейчас обуревают Семена Алексеевича. У правоохранительных органов имелись все основания подозревать в преступлении собутыльника несчастного Сухомлинова. Бытовые убийства на почве пьянства у нас совсем не редкость.
– Хорошо, – кивнул я головой. – Обещать ничего не могу, но мы попытаемся вам помочь, Семен Алексеевич. А почему вы все-таки решили, что это убийство ритуальное?
– Из-за кинжала. Там на клинке выгравирован вот такой трезубец. Я хорошо его рассмотрел, когда ваш знакомый майор Рыков извлекал кинжал из тела Всеволода.
Лузгин протянул мне лист бумаги, на котором был изображен герб одного государства, недавно ставшего незалежным.
– Это что – привет с Украины? – удивился я.
– Это трувер. Символ триединого славянского божества. Если это привет, то не с Украины, а из Арконы, древнего языческого святилища, расположенного на острове Рюген. Святилище в тринадцатом веке было разрушено крестоносцами. А подобные кинжалы использовались при жертвоприношениях и тайных убийствах. К нам на Русь трувер попал вместе с Рюриковичами, которые как раз принадлежали к племени варенгов или варягов, как их у нас называли.
– А я почему-то считал, что варяги, это шведы, – простодушно удивился я.
– Чушь, – отрезал Лузгин. – Варенги входили в племенной союз славян-ободритов, который контролировал вплоть до тринадцатого века все южное побережье Балтики.
– Откуда у вас такие познания, Семен Алексеевич?
– Севка рассказал. Честно говоря, я в истории плохо разбираюсь, а уж языческая Русь для меня просто темный лес. Но Сухомлинов на указательном пальце правой руки носил золотой перстень-печатку, на котором был выгравирован все тот же трувер. Я грешным делом попросил его продать, уж больно вещица занимательная, но Севка в ответ только засмеялся. По его словам, этот перстень принадлежал кагану Севера, который как раз и возглавлял племенной союз ободритов.
– А к нему он как попал?
– Черт его знает. Всеволод сказал, что его дед снял этот перстень с пальца высокопоставленного эсэсовца, чуть ли не групенфюрера, во время войны. По-моему, врал. Хотя черт его знает. За что-то же его убили.
Я собрался было спросить у Лузгина по поводу долгов Сухомлинова, но, увы, не успел. Наш доверительный разговор был прерван на самом интересном месте, бесцеремонно вторгшимися в святая святых храма искусства незваными гостями. Незваные гости оказались в мундирах и с удостоверениями. Как в таких случаях говорят – сопротивление бессмысленно. Лузгин и не сопротивлялся, он молча встал и протянул вперед руки, на которые расторопные опера майора Рыкова тут же надели оковы. Семену Алексеевичу предъявили ордер на арест, который он лишь пробежал глазами.
– Я ни в чем не виноват.
– Все так говорят, – вздохнул майор Рыков. – Пить меньше надо, гражданин Лузгин.
Семен Алексеевич не стал вступать с правоохранителями в дискуссию по столь щекотливой теме, но все-таки успел крикнуть мне от дверей:
– Игорь, умоляю, сделайте что-нибудь. Если вам потребуются деньги, обратитесь к Витьке Чуеву или Феликсу Строгонову, эти не откажут. Да что же это такое, ну сплошная невезуха.
Рыков проводил Лузгина глазами и обернулся ко мне:
– Много он тебе интересного рассказал?
С Олегом Рыковым нас связывали давние и дружеские отношения еще с тех пор, когда он ходил в капитанах. Этот круглолицый курносый майор обладал недюжинным умом и сыскной хваткой, так что я без раздумий протянул ему листок бумаги, доставшийся мне от арестованного Лузгина.
– Да, – кивнул Олег головой. – Я тоже обратил внимание на гравировку. Видимо, это клеймо оружейника, сделавшего кинжал.
– Точно такой же трезубец был на перстне, который Сухомлинов носил на указательном пальце.
Я вкратце изложил наш с Лузгиным разговор майору. Рыков вслух удивился неуемной фантазии актера. По его словам выходило, что шансов выпутаться из сложного положения у Семена Алексеевича не было никаких. При обыске на рукаве его рубашки, найденной в шкафу, обнаружены пятнышки крови. Если экспертиза подтвердит, что это кровь Сухомлинова, то следствие надолго не затянется. Тем более что есть еще и показания соседа, который видел, как Лузгин в двенадцать ночи покидал квартиру убитого, донельзя пьяный и возбужденный.
– Обычная ссора, – махнул рукой Рыков. – Перепились, а потом передрались. Брось ты это дело, Игорь. Только время зря потеряешь.
– Значит, перстня на пальце убитого вы не обнаружили?
– Да какой там перстень, Игорь. Этот Сухомлинов, по нашим сведениям, был в долгах, как в шелках. Если у него когда-то имелось золото, то он его давно спустил в казино. Двести рублей в бумажнике, вот и все его богатство. Квартира однокомнатная. Обставлена скромно. Не то, что у твоего приятеля Лузгина. Вот там действительно есть на что посмотреть. Прямо музей, а не квартира.
– Но у Сухомлинова была домработница?
– По нашим сведениям, Наталья Кузьмина числилась его любовницей, но иногда прибиралась в квартире, поскольку сам покойный за порядком следить не любил. Вот и в этот раз он попросил ее прибраться поутру.
– Он что, ждал гостей?
– Все может быть. По словам Натальи, она приготовила ужин, посидела немного с Сухомлиновым и Лузгиным, а потом ушла часов этак около десяти вечера. Оба актера к тому времени уже сильно захмелели, но беседовали мирно. Разругались они, видимо, уже после ее ухода. Сухомлинов иногда бывал буйным во хмелю.
Майору Рыкову, похоже, все в этой истории было уже ясно, и тратить время на проверку показаний Лузгина он не собирался. В ритуальное убийство он, естественно, не поверил, и я не стал его за это осуждать, поскольку и сам был по этому поводу обуреваем большими сомнениями. Тем не менее, я упросил Рыкова отправить кинжал на экспертизу, мне хотелось узнать хотя бы приблизительную дату его изготовления. Я не исключал, что это просто дешевая подделка под старину. И если мое предположение подтвердится, то это станет неплохим аргументом в руках адвоката Лузгина на судебном процессе, ибо такой знаток антиквариата, как Семен Алексеевич, вряд ли стал бы держать дома художественно ничтожную вещицу, да еще и тащить ее к соседу на пирушку.
– Только ради тебя, Игорь, – нехотя откликнулся на мою просьбу Рыков. – Передавай привет Чернову.
Арест Лузгина оказался для Закулисья не меньшим ударом, чем смерть Сухомлинова. Перепуганные актеры шептались по углам, а Худяков потерянно стоял на лестничной площадке с разведенными в стороны руками и отчаяньем на лице.
– Они же нас без ножа режут, – сказал он мне почему-то шепотом, глядя осоловевшими глазами в спину спускающегося по лестнице Рыкова. – У нас же репертуар…
– Иван Михайлович, вы перстень-печатку на пальце у Сухомлинова случайно не видели?
– Какой перстень? – встрепенулся директор театра. – Ах, перстень. По-моему, был. Даже, кажется, золотой. Сухомлинов мне сказал, что это семейная реликвия.
Опрошенные мною тут же актеры подтвердили слова директора. Описание перстня практически в точности совпадало с тем, что дал мне Лузгин. Зато разошлись мнения о том, как этот перстень оказался в руках Сухомлинова. Одни утверждали, что он достался ему от прадедушки камергера, другие – от дедушки полковника. Но все сходились на том, что носить его Всеволод Юрьевич стал совсем недавно, ну может месяц-полтора назад.
Этот перстень меня заинтересовал. Не мог же он сам улетучиться с пальца Сухомлинова. При обыске его не обнаружили, хотя наверняка правоохранители перерыли всю квартиру. Теоретически перстень мог украсть Лузгин. Но в этом случае, Семену Алексеевичу незачем было рассказывать мне странную историю о темном происхождении ценной вещицы. Никто ведь его за язык не тянул. Конечно, перстень мог снять убийца, если предположить, что Всеволода Юрьевича убил не Лузгин. Нельзя было исключать и вариант с участием Натальи Кузьминой, ей вполне хватало времени, чтобы поживиться за счет убитого любовника. Но, в этом случае, приходилось признавать, что в ее лице мы имеем дело с редкостной и хладнокровной стервой. Что, между прочим, противоречит словам Лузгина, который утверждал, что прибежавшая к нему поутру Наталья находилась в истерике. Конечно, эту истерику она могла и сыграть, но Семен Алексеевич слишком опытный театрал, чтобы принять наигрыш за искренний ужас.
Я решил навестить Наталью Кузьмину, благо ее адрес мне удалось без труда выяснить у Александра Седова, молодого подающего надежды актера, с которым меня связывали приятельские отношения. Седов проработал в театре всего года три, но уже успел занять здесь довольно прочные позиции, а со смертью Сухомлинова перед ним и вовсе открывались завидные перспективы. Я, разумеется, не сам пришел к такому выводу. О перспективах Седова мне шепнул Вениамин Мандрыкин, тоже актер и тоже вроде бы талантливый. Будучи человеком достаточно искушенным в интригах Закулисья, я не стал делать из намеков Мандрыкина далеко идущие выводы, поскольку отлично знал о его, мягко так скажем, неоднозначных отношениях с Сашкой Седовым.
– Это ты познакомил Сухомлинова с Натальей Кузьминой? – спросил я у Седова, когда мы отъехали с ним от театра на моем "Форде".
– Хорошая машина, – не сразу откликнулся на мой вопрос Александр. – В общем, да. Хотя меня с Наташкой ничего не связывает. Она подруга моей знакомой.
По моим сведениям, почерпнутым все в том же Закулисье, Сашка считался большим поклонником женского пола и пользовался у дам определенным успехом. Впрочем, удивляться этому не приходилось, Седов был довольно симпатичным молодым человеком с хорошо подвешенным языком.
– Сухомлинов рассказывал тебе о происхождении перстня?
– Да, – усмехнулся Седов. – Только я не поверил. Всеволод любил прихвастнуть. И приврать тоже. Актерская натура, что ты хочешь, Игорь.
– Он был знатоком древней истории?
– Наверное, да. Но поскольку я сам в ней полный профан, то мне ничего другого не оставалось, как принимать его слова на веру. В последнее время Всеволод ударился в мистицизм, что с нашим братом артистом случается довольно часто. Но у Сухомлинова этот мистицизм носил практический оттенок.
– Не понял, – честно признался я.
– Сева утверждал, что нашел то ли философский камень, то ли магическое заклятье, позволяющее ему без труда срывать ставки в казино.
– И ты ему поверил?
– Разумеется, нет, – усмехнулся Седов. – Мы ведь как раз готовимся к постановке "Пиковой дамы" Пушкина, и я решил, что Сухомлинов примеряет на себя таким образом роль Германна. Однако мой скептицизм оказался посрамлен, когда Всеволод на моих глазах сорвал банк в триста тысяч рубликов. Не хилые деньги, согласись. И вообще в последнее время он буквально швырялся купюрами направо и налево.
Для меня слова Седова явились откровением. До сих пор все знавшие Сухомлинова утверждали, что он беден как церковная крыса.
– Так он и был беден, – охотно подтвердил Сашка. – Откуда взяться деньгам у актера провинциального театра? Ты же знаешь, сколько нам платит Худяков. Но в последнее время Всеволод разбогател. Рассчитался с долгами. И вообще стал жить на широкую ногу.
– Выигрывал в казино?
– Похоже на то.
Я о казино имел слабое представление, поскольку круг моих интересов был далек от карт и рулетки, но, похоже, не все наши соотечественники следовали моему разумному примеру, и в последнее время в прессе развернулась широкая дискуссия по поводу охватившей страну эпидемии азарта. Правда, речь шла большей частью об игральных автоматах, одноруких бандитах, разоряющих и без того небогатую часть населения, бросающую добытые потом деньги в ненасытную пасть новоявленного Молоха. Но, если верить Седову, Сухомлинов считался игроком высокого полета, делавшим головокружительные ставки, неподъемные для кошелька обычных российских обывателей.
– Венька Мандрыкин мне сказал, что Всеволод за один последний месяц выиграл в казино миллион рублей. Прямо король выигрыша. Приехали, Игорь, тормози.