От этого был один прок - Гаврилов остыл к своей следовательской версии. По крайней мере, больше он Кремона не вспоминал. А на меня, наоборот, напала эта лихорадка.
Я понимаю Гаврилова - до разговора со мной у него действительно все было, как пишут в сказках тысячи и одной ночи - "стройно и соразмерно". Он же не знал про бочку! А я теперь знала уже довольно много. И у нас получился классический разговор двух глухих.
- Надо быть такой идиоткой, - костерил меня Гаврилов за корзинку, - надо быть такой растяпой!..
- На крышу выходят шесть окон, - талдычила я. - Это гримерки Кремовских, Буйковых, Мухаммедовых, Костанди, Яшкина… и чья еще?
- Неужели трудно было подойти к кому-нибудь старше и умнее себя? Неужели ты, дуреха стоеросовая, не догадывалась, какую глупость делала?
- Только человек, чья гримерка выходит на крышу гаража, мог ночью залезть к Кремовским, потом к себе, открыть своим ключом дверь и спуститься в конюшню!
- Завтра же утром я беру тебя за руку и веду к следователю!
- А я не пойду!
- Как это не пойдешь? Пойдешь, как миленькая! И все расскажешь - и про коробку, и про корзинку!
- А дулю тебе! - вконец обнаглела я. На Светкином примере я поняла, что пьяной женщине все прощается. - А я ничего не говорила ни про коробку, ни про корзинку! Меня затащили в гостиницу, меня напоили коньяком - мало ли что за чушь я несла!
- А что я поймал тебя в цирке?
- А кто видел, что это - я? Дядя Вахтанг отвернулся!
- Тьфу, черт!
Я не думала, что когда-нибудь в жизни буду так ругаться с человеком, с мужчиной, наконец. Вся беда в том, что и он, и я хлебнули коньяка и не понимали простых вещей. Наконец наша склока стала понемногу угасать, да и в сон меня опять потянуло, и его, наверно, тоже. Мы вяло переругивались, и тут я случайно увидела свои часы. Было четыре. Я сказала ему об этом.
Он призадумался. Оба мы с утра должны были явиться в цирк - он на репетицию, я на свое рабочее место. Выскакивать сейчас на улицу и ловить для меня такси - это был глухой номер. Мы пропрыгали бы до шести утра, а в шесть можно и на трамвае.
И если бы я заявилась сейчас домой, благоухая коньяком, там бы такое было - соседи бы на нас в милицию заявление написали!
В общем, умнее всего было нам остаться здесь и попробовать заснуть. Вдвоем под одним одеялом, потому что второго у Гаврилова не было.
Я легла, не раздеваясь, твердо уверенная, что при надобности запросто спихну этого хилого Гаврилова с тахты. И, засыпая, подумала о том, что хоть он и вдвое старше, зато я умнее. А он - престарелый оболтус, и больше ничего.
* * *
Когда я проснулась, то сперва удивилась интерьеру. С трудом я вспомнила, что нахожусь в номере цирковой гостиницы. Рядом сопел человек, я заглянула ему в лицо, узнала Гаврилова, память вернулась ко мне, и стало жутко.
Отпиваясь какой-то затхлой водой из графина, а во рту у меня словно эскадрон ночевал, я с ужасом вспоминала в обратном порядке: сперва - что мы наговорили друг другу, потом - как выхлебала полстакана коньяка, и наконец - как мы этой ночью встретились…
Надо было бежать, смываться! Потому что с него тоже сойдет хмель, он тоже все вспомнит, и на трезвую голову у нас получится очень неприятное для меня объяснение. Я взяла сумочку, на цыпочках подошла к двери, и тут в эту дверь постучали.
Гаврилов проснулся и поднял голову. Стук повторился.
И вдруг Гаврилова словно вихрем вымело из постели. Он сунул ноги в туфли, приподнял край одеяла и сделал губами такое выразительное "фьить!", что я молниеносно нырнула под это одеяло и накрылась с головой.
Он открыл дверь, и я услышала женский голос, немного хрипловатый со сна. Первых слов и не разобрала, а последние были: "…все деньги кончились!"
Гаврилов сунул руку в карман джинсов и вытащил несколько помятых бумажек.
- Двадцатки хватит? - спросил Гаврилов. Видимо, ответили, что нет.
- Хорошо, вот тебе тридцатка.
И тут он отступил на шаг назад, и сразу же сделал шаг вперед, и встал в дверном проеме, как будто его сперва пытались впихнуть в комнату, а он воспротивился.
- Нельзя ко мне сейчас, у меня беспорядок.
- Беспорядок?
- Да.
Голос оказался знакомый, и неудивительно - в этой гостинице жила почти вся программа. Естественно, Гаврилов не хотел, чтобы меня с утра пораньше застукали у него в постели. И столь же естественно, что та женщина за дверью поняла - дело вовсе не в беспорядке. Я даже заулыбалась от гордости - приключение! Почище Светкиных приключений! Это ж как я буду ей описывать свою дрожь под одеялом и попытку той женщины ворваться в номер, и стойкость Гаврилова! И вот что - ей незачем знать, что мы как завалились под одеяло, так и вырубились. Пусть думает, что… да. Пусть знает, что для меня на Макарове свет клином не сошелся. Она из-за моего широкого плеча хочет строить ему глазки - а дулю тебе! Да я лучше сменю курс на сто восемьдесят, чем позволю такие штуки.
Конечно, на самом деле я бы скорей в окно выбросилась, чем позволила Гаврилову что-нибудь такое. Все-таки любовь к Макарову еще долго будет стоять каменной стеной между мной и всеми другими, кроме него, мужчинами. Мальчишки не в счет. Я поняла это, когда Эдик полез ко мне целоваться. Своих ровесников я и за мальчишек-то не считаю - так, сосунки. Мальчишка - это когда за двадцать. А вообще мужчина начинается с тридцати. Такое мое мнение.
Гаврилов закрыл дверь, набросил крючок и уставился на меня. Я по лицу видела, что он тоже восстанавливает события минувшей ночи и тоже, похоже, в обратном порядке.
- Надо срочно позавтракать, - сказала я, пока он еще не добрался до попытки взлома гримерной. - А то я помру от голода.
- В ближайшие два месяца это тебе не угрожает, - буркнул он. И был прав. Но я привыкла по утрам завтракать, не обязательно булочками и печеньем, но хотя бы бутербродами.
- И на работу тоже пора.
- Помоги-ка лучше собрать архив, работница. Мы его вчера на пол смахнули и не заметили.
Я опустилась на корточки и стала собирать в пачки фотографии, а он зашел мне за спину, и я почувствовала всем телом его насмешливый взгляд.
- Тебя нужно гонять по манежу шамбарьером, - сказал Гаврилов. - По сорок кругов. Это вместо завтрака. Куда только твои родители глядели? Они подумали, кто на такой Матрене женится?
- Об этом они меньше всего думали и думают, - ответила я. - И вообще, о чем думает мой батя, я понятия не имею. Я его шестнадцать лет не видела.
- Вот как? А мать?
- Она тоже непонятно что думает, - призналась я. - Когда у дочери такая фигура, ее тем более нужно хорошо одевать и правильно кормить. А она сама на картошке с бутербродами сидит и меня так воспитывает.
Гаврилов расхохотался.
- Выходит, все виноваты, кроме тебя?
- Ой! - сказала я, уставясь на фотографию. Я увидела Макарова. Он стоял на фоне парковой ограды вместе с двумя девушками и мужчиной.
- Ты чего? - Гаврилов нагнулся и взял у меня фотографию. - А-а! Это мы в Ленинграде… нет, в Пушкине! Наташка Косарева, Элька Иванова, Валерка Соломенко… тьфу, Кремовский, и я.
Тут я поняла, что это действительно Кремовский. И поняла, что меня обмануло. На снимке у Кремовского были длинные волосы и очки, да еще рубашка с закатанными рукавами - точь-в-точь Макаров в "Притворщиках". А если бы Макарова постричь и немножко подкормить, он был бы такой, как сейчас Кремовский. Длинные волосы Кремовскому уже противопоказаны - у него намечается маленькая такая лысинка, а нет ничего отвратительнее, чем три длинные волосины, начесанные на лысину справа налево. Можно подумать, они хоть кого-то украшают, эти зализанные волосины! Может, дело еще в улыбке. Она у них похожая - открытая, веселая, ласковая, только у Кремовского она еще какая-то затяжная. Он с кем-то в коридоре поздоровается и идет дальше, а улыбка еще чуть не полминуты держится на губах.
Рядом с Кремовским стоял Гаврилов. И тут я поняла, что этому снимку лет десять, не меньше, а то и больше. Мне почему-то никогда раньше не приходило в голову, что Гаврилов когда-то был молодым. Ну, не родился же он, в самом деле, с этими морщинами и с темной кожей, и хромой! Молодой Гаврилов был очень даже ничего, хотя рядом с таким же молодым Кремовским ему делать было не фиг. Кремовский его напрочь забивал. Поэтому, наверно, Гаврилов на фотографии обнял обеих девушек - мол, вот мы как!
- Ты долго собираешься сидеть на полу? - спросил Гаврилов. - Ты же помираешь от голода, хрупкое созданье!
И тут я сыграла почище Макарова! Я медленно встала, выпрямилась и с высоты своих каблуков презрительно и молча посмотрела вниз - на Гаврилова. Он понял насмешку - и это радовало, значит, немного соображает. Но он, конечно же, в восторг не пришел и стал меня сердито торопить. А нам еще предстояло поодиночке выскочить из гостиницы.
Мы были той еще парочкой! Я, как монумент, вышагивала на каблуках, а рядом суетливо хромал Гаврилов. Наверно, на нас прохожие оборачивались.
- Вам надо взять бюллетень и вылечить ногу, - сказала я.
- Ерунда, сколько там работать осталось, - небрежно ответил он. - В воскресенье же закрываем сезон. Как-нибудь домучаюсь.
Это была цирковая логика. По-моему, они вообще не лечатся. Против всех болезней они употребляют или коньяк, или финскую баню. И зря я упрекала Гаврилова, он еще самый цивилизованный - он сходил к врачу, в гипс заковываться отказался, и ему прописали какие-то вонючие мази. А так их к медицине палкой не подгонишь - они работают покалеченные, пока вообще не свалятся. Но когда врачи обещают неподвижность на полгода, а потом которую-нибудь группу инвалидности, они через месяц ходят с палочкой, а через два болтаются под куполом вверх тормашками. И в этом что-то есть…
- На чем мы остановились? - спросил Гаврилов и сам же ответил: - На том, что ты забыла корзинку у кого-то в гостях. Только я никак не врублюсь, к кому ты ходила в гости, и зачем для этого потребовалось надевать бриллианты.
- Ну, потребовалось и потребовалось, - похолодев, ответила я. - Не в этом дело. А в том, что я не знаю, как теперь забрать оттуда корзинку.
- Это ты была у какой-то актрисы?
- У актера. Мы там были втроем.
- Разница невелика. Ты видишь, главное я все же помню. А актер уехал, а квартира заперта, Может ли у кого-то быть ключ от нее?
- Может. Только проще уж дождаться, пока приедет этот актер. Или залезть в окно на шестой этаж.
Это действительно было проще - ведь я ничего не знала про генеральскую дочку. Разве что позвонить в комендатуру и расспросить про местных генералов?
- Квартира, говоришь, в старом доме?
- Здоровенная коммуналка с бабулями.
- Ну так это же здорово! - вдруг обрадовался Гаврилов. - Бабули меня всегда любили!
- Они ради вас дверь ломать не станут, - заметила я. - Они чтут Уголовный кодекс.
- Ну-ка, давай по порядку! - приказал он. - Вы ушли, потому что пришла она. Как это было? Она вошла в комнату, и он вам сказал, что знакомьтесь, это Люся?
- Она позвонила.
Мне совершенно не хотелось все это вспоминать. Да и кому приятно вспоминать свои поражения…
- Позвонила, и он сказал: "Оля, привет!"
- Телефон в коридоре, его соседка позвала, и я не знаю, что он ей сказал… Ой, ее зовут Ирина! Ей-богу, Ирина!
- Все из тебя приходится клещами тянуть, - прокомментировал Гаврилов. - Ирина, и ездит на светлой "девятке". Этого достаточно. Гони двушку. Гони, гони, сама заварила эту кашу, сама и оплачивай частного сыщика.
Он шутил, как нормальный человек, хотя в цирке я от него наслушалась всяких пошлостей, в том числе и матерных. Но, наверное, у них там считается хорошим тоном материться при женщинах, они даже делают это с каким-то кошмарным шиком - вот, мол, мы какие раскованные.
Я дала ему двушку.
- Подготовь бумагу и авторучку, - велел он. - Сейчас будем записывать телефон этой твоей Ирины.
Без всякой надежды на успех я достала из сумочки письменные принадлежности и приготовилась.
Гаврилов сунул двушку в телефон-автомат и снял трубку.
- Диктуй номер! Есть, соединило. Как его зовут, этого актера?
- Николай Ильич Макаров, - я выговорила это имя деревянным голосом, но Гаврилов ничего не понял.
- Алло! Здравствуйте! Колю позовите, пожалуйста! - жизнерадостно начал он. - Уехал? Ах, как обидно… Простите, а я с кем говорю? Да, я понимаю, что соседка, как вас зовут? Ну, не могу же я говорить с женщиной по принципу "эй, вы!" Нина Алексеевна, а вы не знаете, когда он приедет? Я, Нина Алексеевна, здесь проездом, думал, переночую у Кольки по старой дружбе… Да? Нет, если Кольки нет, я Ирочку поищу. Вы не знаете, она-то хоть никуда не уехала? Нет, я знаю, что она ездит на телесъемки, я думал, может, у нее опять недельная командировка? Нина Алексеевна, вы просто замечательный человек! Вы не знаете, у нее рабочий телефон не изменился? Не знаете? Так… замечательная мысль! Ох, что бы я без вас делал? Конечно, конечно, позвоню и скажу, чем все кончилось. Всего хорошего, Нина Алексеевна!
Он повернулся ко мне и сказал тонким голоском, явно передразнивая интонации:
- А вы позвоните на студию и спросите, как найти Ирину Логвинову, вам каждый скажет!
Я уставилась на Гаврилова с восхищением.
- Вот этим ты сейчас и займешься! - уже своим голосом продолжал он. - Возьмешь в приемной большую телефонную книгу - и валяй! А когда узнаешь ее телефон, будем действовать дальше. Только не тяни с этим. Поняла? Мы сегодня же должны вернуть корзинку.
- Вернем, а дальше что? - я действительно не знала, что с этой корзинкой можно сделать дальше, не в милицию же ее нести…
- Пойдем с корзинкой к Кремовской, - решительно сказал Гаврилов, - и заставим ее признаться, что драгоценности нашлись. В противном случае нам и до милиции добежать недолго…
- Я не пойду в милицию! - опять на меня напал перепуг.
- Никто и не заставляет. Но Кремовская, кажется, тоже не заинтересована в том, чтобы ты носила ее побрякушки в милицию. Она что-то затеяла… только я не могу понять что. Если она прячет драгоценности от Кремона, то, раз уж они вернулись к ней, не проще ли отдать их кому-нибудь из родственников? Или вообще положить в сейф в директорском кабинете?
- Но ведь если Кремон их теперь стянет, его сразу же поймают и драгоценности вернутся к ней, - сказал я.
- Если начнется такая склока, Кремон может на нее и в суд подать, потому что она присвоила отцовское наследство. Впрочем, ну их в баню. Хоть бы они и вовсе сгорели, эти побрякушки, но чтоб перед этим все поняли, что Люба тут ни при чем. И как можно скорее. Вот что главное.
- Когда милиция найдет вора, - без особого оптимизма молвила я, - всем и так станет ясно, что Любаня ни при чем.
- Предположим, вора найдут, но когда? - резонно спросил Гаврилов. - Пока они там будут бегать со своими отпечатками пальцев и прочей мурой, да еще, чего доброго, возьмут с Любани подписку о невыезде, в Симферополе начнет работать новая программа. Колесниковы подождут ее, подождут и возьмут другого ассистента. А для нее это - шанс, понимаешь? Да еще за спиной все шепчутся - а вдруг действительно она?.. Люба должна в воскресенье вылететь в Симферополь. А преступника милиция пусть потом ловит, сколько угодно. Бог в помощь!
- Вы что, не хотите, чтобы его поймали? - спросила я.
- Все они хороши и все друг дружку стоят! - с неожиданной злостью ответил Гаврилов. - Все, пришли. Я иду первый, ты - через две минуты. И звони на телестудию немедленно.
Он перешел улицу и вошел в цирк. Я прошлась взад-вперед и уже шагнула с тротуара на проезжую часть, как вдруг отдернула ногу и отпрыгнула в сторону.
Прямо на меня шли наша бухгалтерша Рубцова и Александр Кремон.
* * *
Кремон вел Рубцову в кафе напротив. А я как раз не завтракала. Если я не позавтракаю, я не человек. Я буду смотреть на мир голодными глазами и думать только о яичнице. И, в конце концов, все равно я бы сейчас отправилась перекусить.
Естественно, я пошла за ними в стояк. Они взяли кофе, а я - кофе и пирожки. Но я встала так неудачно, что не слышала их разговора. Поняла только, что Кремон жалуется, а Рубцова его утешает.
Все-таки Кремон здорово постарел. А может, на снимке он был просто хорошо загримирован. Вороные кудри выглядели убого - слиплись они, свалялись, что ли? Широкое лицо, которое на той фотографии улыбалось от уха до уха, тоже как-то смялось, обвисло, как говорит Алка, потеряло товарный вид. Да и вообще он не был похож на артиста. Так выглядят старые инженеры у мамки в конторе, которые уже даже собственным женам не нужны… ага, я поняла, в чем дело. У Кремона был удивительно неухоженный вид. Как будто он вообще не моется и не чистит одежду. Что бы это значило?
Жалуясь, Кремон забывал про кофе и размахивал руками. А Рубцова, утешая его, не забывала отпивать кофе, и вообще никакой скорби у нее на лице не было.
Тут я сообразила, что ведь Кремон меня не знает. Это я его видела ночью возле цирка, а он-то меня не видел! И я нахально подошла к ним и встала так, что Рубцова оказалась ко мне спиной, а Кремон - лицом. Теперь я по крайней мере могла услышать часть его причитаний и заесть их своими пирожками.
- И вот я уже заказал музыку классному композитору, - возбужденно рассказывал Кремон, - мне уже шьют костюмы в театральной мастерской. Я достал такой материал! Я уже репетирую степ. Это будет номер супер-класса. На прощание я всем им покажу, кто такой Александр Кремон! Верочка, я же знаю, что буду работать этот номер два года, не больше, но я должен его сделать, я с ним переспал, я его вижу… У меня будет пьедестал - как шляпа канотье, такая же шляпа будет на голове. Я выйду в жилетке и белых брюках, это будет настоящее ретро…
- Теперь все работают настоящее ретро, Саша, - сказала Рубцова. - И степ бьют тоже многие.
- Нет, это будет не такой степ, - убежденно отвечал Кремон, - это будет джазовый степ! Я верну на манеж настоящий джаз!
- Уже давно вернули, Саша.
- Нет, этого еще не было - джаз на моноцикле. Я готовлю сюрприз. Сценарий блестящий. Сперва небольшой джазовый проигрыш, пистолет - и в форганге появляюсь я. На мне длинное черное пальто с поднятым воротником, руки и в карманах. Я - старый безработный артист, холодно, льет дождь, я никому не нужен… Вдруг в музыке - ритм. Я начинаю выбивать степ, прямо в пальто, а под пальто спрятан моноцикл, понимаешь, это пальто и создает образ, и прячет моноцикл…
- Понимаю, - Рубцова допила кофе. - Спасибо тебе за кофе, Саша. Только ничего у тебя здесь, боюсь, не получится. Тебя не возьмут в наш цирк на репетиционный период. И никто тебе тут реквизит заказывать не станет. Я как бухгалтер тебе честно говорю - цирк в прогаре, я-то это знаю! Еле людям зарплату платим. А ты про номер экстра-класса! Тут, того и гляди, начнем цирк по ночам сдавать под дискотеки!
Я обалдела! Дискотеки в цирке! Ну, ва-аще улет!