- Откуда, я спрашиваю! - прикрикнул на нее Бахматов.
Она продолжала молчать. В соседней комнате вдруг заплакал ребенок, но Мария даже не двинулась с места…
- У вас ведь детей трое? - немного мягче спросил Леонид Лаврентьевич. - Одному и года еще нет, верно? Вы подумали, что с ними будет, если вас обоих расстреляют? А вас точно расстреляют, если вы сами себе не поможете. Вы - это я имею в виду конкретно вас, гражданка Комарова. Вашего мужа уже ничего не спасет. А у вас имеется шанс. Небольшой, но все-таки есть…
- Чего вы хотите? - прошептала Мария.
- Я хочу знать, с кем водит дружбу ваш муж, расскажите о его приятелях, друзьях. К кому бы он мог обратиться за помощью, и кто может его приютить у себя, - чеканя слова, сказал Леонид Лаврентьевич. - Как их зовут, и где они проживают.
- Нет у него друзей-приятелей, - после недолгой паузы тускло произнесла женщина.
- Ну, к кому-то же он может прийти и попроситься хотя бы переночевать, к примеру? Что, таких вообще, что ли, нет? - не скрывая раздражения, спросил Бахматов.
- Нинка-молочница, - ответила Мария. - К ней он подался, не иначе…
- Та-ак, - заинтересованно протянул старший инспектор МУРа. - И где эта Нинка проживает?
- В Никольском…
Минут через сорок вернулись Осипов со Стрельцовым. Соседи подтверждают, что хозяин занимается извозом. Водит к себе мужиков. Выпивает. Дружков-приятелей либо не имеет, либо соседи их не знают. Но года полтора назад, по слухам, завелась у него какая-то бабенка из подмосковного села. А вот из какого - им неведомо.
- Что ж, все сходится, - подвел итог полученной информации Бахматов. - Комаров мог податься в село Никольское, к своей знакомой Нинке-молочнице. Больше про нее ничего не известно. Все, ребята, домой…
Глава 11. Арест маниака
Домой в действительности означало в МУР. Управление уголовного розыска и правда было для многих его сотрудников вторым домом. А кое для кого и первым, поскольку приходилось не только дневать, но и ночевать в стенах управления. Такая вот ночевка предполагалась и сегодня, только отнюдь без сна, поскольку Комарова надлежало брать "тепленьким" и по горячим следам, потому что вряд ли он предполагал отсиживаться в Никольском до скончания века. А если уйдет - ищи его потом, как ветра в поле…
По возвращении "домой" Бахматов первым делом доложил начальнику управления Николаеву о бегстве убивца и о предположительном месте его нахождения.
- Насколько велика уверенность, что Комаров в Никольском? - спросил Николаев.
- А ему больше некуда податься, - ответил Леонид Лаврентьевич, - ни друзей, ни приятелей у него нет. Только мне помощь нужна, товарищ Николаев. Срочно.
- Какая помощь? В чем? - быстро спросил Иван Николаевич.
- Люди, - коротко сказал Бахматов. - Катастрофически не хватает людей!
- Хорошо, людей мы тебе дадим, - резюмировал начальник Московского управления уголовного розыска.
На коротком оперативном совещании, созванном Николаевым в половине двенадцатого ночи, было решено, что группа Бахматова будет усилена замоскворецкими оперативниками во главе с инспектором Фатеевым, уже работавшими по делу Комарова.
Через час собрались: Бахматов с Осиповым и Стрельцовым, Фатеев со своими оперативниками и милицейский наряд для оцепления. Всего двенадцать человек.
Арестованную Марию поместили после допроса под протокол в арестное помещение до дальнейших указаний, детей отправили в приют Наркомата социального обеспечения.
В село Никольское группа захвата выдвинулась в половине второго ночи на армейском грузовике "Уайт", невесть откуда добытом Иваном Николаевичем. Ехали, как всем показалось, очень долго. Известное дело, ночью время течет медленней, хотя стрелки на часах Леонида Лаврентьевича двигались с прежней скоростью.
Выехали на Смоленский тракт, свернули. Верст пять ехали проселком, переехали какую-то речку, кажется, Раменку, после чего пошли нескончаемые огороды. Не доезжая села, остановились на пригорке. С него было видно все село как на ладони. Оно было небольшим: церковь, одна улица с двумя проулками, на коих дворов сорок, не более.
Леонид Лаврентьевич приказал милицейскому наряду окружить село и перекрыть дороги, если вдруг Комарову удастся выбраться из дома и бежать, а сам Бахматов с Фатеевым, тремя его оперативниками, Осиповым и Стрельцовым двинулись в село.
Когда дошли до первых домов, Бахматов подозвал Осипова:
- Давай дуй к тому дому, что на отшибе. Как хочешь, но узнай, где живет Нинка-молочница. И чтоб все было по-тихому.
- Есть, - по-армейски коротко ответил Коля и растворился в предутреннем тумане.
До дома на отшибе Осипов добрался быстро. Осмотрелся. Дворик дома был беден, хлева с коровой не просматривалось, стало быть, напороться с ходу на дом Нинки-молочницы и тем самым спугнуть Комарова (ежели он, конечно, находился у Нинки) было исключено. Цепного пса тоже, кажись, не имелось. Оно и понятно: зачем хозяевам пес, коли нечего охранять. Его ведь кормить надобно, а жизнь нынче пошла такая, что, бывает, и самому хлебать нечего.
Николай повеселел и, уже не особо хоронясь, прошел во двор, отворив незапертую калитку. Дойдя до дома, поднялся на крыльцо с подгнившими досками, податливо прогнувшимися под его поступью, и постучал в дверь. Прислушался. Тихо, как в склепе.
Спустился с крыльца. Зашел за угол и два раза несильно стукнул в окно. Затем еще и еще. Прислонил лицо к стеклу, прикрыл его ладонями, всматриваясь в комнатную темень.
Через время узрел, как по комнате метнулась какая-то тень. Она была похожа на большую птицу с расправленными крылами. Потом Коля увидел лицо. Оно словно взялось ниоткуда: не было, и вдруг появилось, словно моментально нарисовалось прямо напротив с той стороны стекла. Осипов от неожиданности и испуга даже отпрянул от окна. Сморщенное лицо смотрело на него в упор, и по спине Коли пробежали неприятные мурашки: на него взирала вылитая Баба-яга. Она была похожа на картинки из детских сказок: крючковатый вытянутый нос, острые глаза с прищуром, длинная челюсть с заостренным подбородком и седые космы, выбивающиеся из-под грязного выцветшего платка, завязанного на сморщенном лбу рожками.
Коля нервически сморгнул, а потом не без труда проглотил подступивший к горлу комок. Ему, прошедшему врангелевский фронт, дважды раненному и побывавшему в различных передрягах, которые запросто могли закончиться смертью или тяжким увечьем, стало явно не по себе.
- Я… это… мне дорогу спросить надо, - пролепетал он.
Неподвижные глаза продолжали пристально взирать на него.
- Вы окно можете открыть? - уже смелее спросил Осипов, поясняя свои слова жестами.
Лицо еще какое-то время оставалось неподвижным, потом показалась рука с длинными крючковатыми пальцами, и створка окна отворилась. На Колю пахнуло сыростью, будто перед ним открылась не оконная створка, а люк в затхлый сырой подвал.
- Мне дорогу спросить надо, - повторил он и добавил: - Заплутал я малость…
- Спрашивай, - скрипучим голосом отозвалась старуха, выказав отсутствие нескольких передних зубов. - Да только не заплутал ты, милок, а ищешь кого-то. Так кого?
- Вы правы, - попытался улыбнуться Осипов. Получилось скверно. - Ищу. Нинка-молочница мне нужна.
- А может, тебе не Нинка вовсе нужна, а тот, что у нее хоронится? - Глаза "Бабы-яги" совсем превратились в щелочки, а зрачки впились в лицо Николая. - Мотри, я тебя наскрозь вижу…
По спине Коли снова побежали мурашки.
- Да, вы правы, - стараясь не встречаться со взглядом странной старухи, ответил он. - Я ее гостя ищу. Дружок он мне.
- У того, кто у Нинки гостюет, дружков нет, - безапелляционно заявила старуха. - Сказывай, что тебе и впрямь надобно.
- Мне надобно знать, где живет Нинка, - твердо заявил Осипов и решился все же посмотреть "Бабе-яге" в глаза.
Какое-то время они смотрели друг на друга, потом старуха как-то сникла и медленно произнесла:
- Четвертый дом от меня по левую руку. - После чего закрыла окно.
- Благодарствую… то есть благодарствуйте, - машинально поправился Осипов и быстро пошел от дома. Когда он оглянулся, ему показалось, что в окне дома метнулась тень, похожая на большую птицу с расправленными крылами…
- Ну что, узнал? - спросил Бахматов, когда Коля вернулся.
- Узнал, - ответил Осипов. - Дом Нинки-молочницы будет четвертым по левую руку от дома старухи.
- Какой такой старухи? - спросил Леонид Лаврентьевич.
- Ну, от того дома на отшибе, куда я ходил, - смутившись, пояснил Коля. - Комаров у Нинки, это точно.
Бахматов посмотрел на Колю и промолчал. А Георгий спросил:
- Это тебе старуха, что ли, про Комарова сказала?
- Ага, - кивнул Осипов. Помолчав, продолжил угрюмо: - Ты бы видел эту старуху. Ну, всамделишная Баба-яга!
- Ничего удивительного, - поддакнул Стрельцов. - В таких домах, на отшибе, как раз колдуны селятся да ведьмы разные.
"Не верю я ни в каких колдунов и ведьм", - хотел было ответить Николай, но благоразумно промолчал.
Дом Нинки окружили. Теперь, если вдруг Комаров и попытается сбежать, то обязательно попадется в руки кого-либо из оперативников. Осипова и Стрельцова Леонид Лаврентьевич поставил под окна, предупредив:
- Сами знаете, прыткий Комаров этот в окна сигать, так что будьте настороже… Если палить, так только в ноги. Он нам живым нужен.
Убедившись, что все на местах, Бахматов вместе с Фатеевым стали стучаться в дверь. Открыли им не сразу. Поначалу была угрюмая тишина, будто в доме никого нет, но инспектора продолжали настойчиво дубасить, и вскоре женский голос сонно спросил:
- Кто там?
- Милиция, - громко ответил за всех Леонид Лаврентьевич. - Открывайте немедленно!
Тяжело скрипнул засов. Плечом отодвинув женщину и пройдя через сени, Бахматов вошел в комнату. На кровати сидел, надевая юфтяные сапоги с набором, жилистый мужик лет сорока пяти. Внешне он был спокоен, даже равнодушен, очевидно, допускал, что подобное может произойти, и был готов уже ко всему. Но все же выглядел немного растерянным… Не так он представлял случившееся.
- Комаров? Василий Иванович? - спросил Бахматов.
- Он самый, - равнодушно ответил мужик.
- Вы арестованы по обвинению в убийстве, - жестко произнес Леонид Лаврентьевич. - В кладовке вашего дома на Шаболовке в мешке обнаружен связанный труп мужчины с проломленной головой. Кроме того, вы обвиняетесь в убийстве еще девятнадцати человек подобным же способом. Что вы на это можете сказать?
- Ничего, - пожал плечами Комаров.
- А может, вы убили не двадцать человек, а больше? - с откровенной неприязнью спросил Бахматов.
- Может быть, - ухмыльнулся Василий.
- Я тебе щас поухмыляюсь, - сжав кулаки, ринулся к нему Фатеев, но был остановлен Бахматовым:
- Не надо, Трофим Иванович, руки об эту мразь марать. Он свое получит сполна.
- Сполна не получит, - огрызнулся Фатеев. - Двадцать жизней он отнял. Значит, двадцать раз должен сполна получить, а не один.
- Это не нам решать, для этого суд есть.
- Жаль, что не нам, - буркнул Фатеев. - Моя бы воля, я его бабам бы отдал, чьих мужей он порешил. Они бы его в клочья разорвали. И это было бы справедливо.
- Возможно, - согласился Бахматов. - Но его будет судить наш суд. А суд - это не только закон, это тоже люди… Не забывай!
Комарову связали руки и вывели из дома.
На улице светало, и кое-где в домах уже поднялись люди, чтобы покормить ревущую скотину.
Комарова вели открыто, не скрываясь. Когда проходили мимо дома на отшибе, Жора, вспомнив про рассказ Осипова, посмотрел на окошко. Но никакой Бабы-яги в нем не признал: на них не без любопытства взирала обычная старуха с распущенными седыми космами. После всякой войны таких одиноких старух на Руси не счесть…
Глава 12. Допрос
Труп, найденный в кладовке дома, скоро опознали. Им оказался крестьянин Лапин из деревни Раменки, отец четверых детей. А сколько их было еще, неопознанных…
Когда Василия Комарова привели в МУР, на его допрос пришел сам начальник Московского управления уголовного розыска Николаев. Он сел в сторонке и далее молча, задав всего-то один вопрос, просидел все три часа, пока убивца допрашивал старший инспектор Бахматов, прикуривая одну папиросу от другой и постоянно трогая длинными пальцами широкий подбородок.
Эксперт-опознаватель Владимир Саушкин тоже был в допросной, иногда задавал вопросы, которые считал уместными. Здесь же, в допросной, были и Осипов со Стрельцовым.
Комаров, собственно, не запирался. Охотно рассказал, что первое убийство совершил два года назад, поздней весной двадцать первого года, когда еще работал казенным ломовым извозчиком в транспортном отделе Центральной комиссии по эвакуации населения. Что и как делал, он расписывал в деталях, ничуть не тушуясь и, более того, ища понимания в глазах Бахматова, поскольку, похоже, считал, что совершил благое дело.
- Я ж самого что ни на есть спекулянта убил, - говорил Комаров, пытаясь поймать взгляд Леонида Лаврентьевича. - Мироеда. Он же на чужом горе хотел поживиться. На чужом горбу в рай въехать.
Второй убиенный, по словам Комарова, тоже был "мироедом".
- По одному его виду было видно, что он мироед, - старался быть убедительным Василий. - Нэпман, одним словом.
Ему нравилось внимание к себе таких больших людей, каковыми он считал Бахматова, Николаева и Саушкина. Осознавал, что Николай Осипов и Георгий Стрельцов младше чином, и даже ставил их ниже себя, поэтому за все время допроса ни разу не взглянул в их сторону.
Говорил Комаров весьма охотно, не опуская малейших подробностей. Поведал, что в свершение убийств он "как-то втянулся" и привык к ним, ну, как, к примеру, привыкают пить водку и курить папиросы.
- Деньги были нужны, - так Комаров ответил на вопрос, зачем он совершал убийства. - Жена покушать вкусно любила, а я - выпить. Да и дети у нас. Трое. Кормить их надобно, растить да одевать. - А потом, верно, желая произвести впечатление, добавил: - Люди ведь все твари. Грязные и злые. Равно, что гусеница или, к примеру, змея…
Про последующие убийства рассказывал, словно это и не он их совершал: сухо, без эмоций и даже намека на сожаление, просто констатировал свершившееся.
Происходило все примерно одинаково. Он приходил или приезжал на своей гнедой Авоське на Конную площадь, будто бы ради продажи лошади, а поскольку кобыла его была ладная, сытая и ухоженная, на нее почти сразу находился и покупатель. Комаров демонстрировал свою лошадь, всячески ее расхваливая, обнадеживал покупателя, что цену большую ломить не будет, а потом под разными предлогами, чаще всего, чтобы показать якобы забытый паспорт на лошадь или совершить купчую, заманивал покупателя к себе домой. Там он выставлял выпивку и закуску, а когда гость становился хмельным или чем-либо отвлекался, сильно бил его тяжелым сапожным молотком по голове. Потом, подставив под текущую кровь рогожу или оцинкованный таз, набрасывал на шею несчастному удавку и душил еще минуты две…
- А зачем душили? - спросил Саушкин.
- Для верности, - ответил Комаров. - Однажды был случай, когда мужик вдруг ожил. Представляете, я его уже раздел догола, хочу вязать, чтоб потом определить в мешок, а он вдруг открывает глаза, смотрит на меня и говорит: что ты-де, гад, делаешь-то? Убить, что ли, меня хочешь? - Василий мелко хихикнул и посмотрел сначала на Бахматова, потом перевел взгляд на Николаева и Сушкина, как бы приглашая их посмеяться вместе с ним над столь щекотливой ситуацией. - А потом сам же и начинает меня душить. Ну и я стал его душить. Тут уж кто кого, - почти философски изрек он. - Представляете, едва справился с ним тогда. Крепок оказался! С тех пор я удавочку специальную заготовил, чтобы, значит, подобных промашек не допускать. Стукну молотком по темечку, а когда большая кровь схлынет, удавку накидываю. Раз, и квас! Потом раздеваю его, связываю и запихиваю в мешок. Мешок с убиенным отношу в кладовку. Там он лежит до ночи. А ночью вывожу его на лошадке…
- Куда? - спросил Леонид Лаврентьевич.
- Чаще просто сбрасываю в реку, - ответил Комаров. - А поначалу прятал в завалах разрушенных домов или закапывал на пустырях. Хлопотно это было! Перепачкаешься весь, пока зароешь.
Маниак смотрел на Бахматова, потом перевел взгляд на Николаева. Убийца - немыслимое дело! - рассчитывал на понимание, что с ним согласятся: да, задумано неплохо, есть, мол, резон в ваших действиях.
У Георгия с самого начала допроса неприятными мелкими стайками бегали по спине мурашки. Николай Осипов часто моргал и был буквально белым, как только что постиранные подштанники. Верно, не мог понять, правда ли то, что он видит и слышит, или это только ему кажется…
Леонид Бахматов передергивал плечами и нервически щупал свой подбородок. Он еще никогда не видел такого, чтобы человек был напрочь лишен морали, жалости и элементарного сострадания, пусть даже и крохотного. Хотя бы к жене и детям. Да и человек ли это сидит перед ними? Когда он говорил, что убивал только нэпманов и людей, собиравшихся нажиться, он явно врал. И тогда он был понятен. Как и все преступники, которые изворачиваются и лгут ради смягчения наказания. Но то, что и как он говорит про свои убийства, попросту не укладывается в голове. Ибо такого не может быть. Не должно быть. Но, как оказывается, случается…
- А сколько всего человек вы убили? - нарушил молчание Леонид Лаврентьевич, первым взявший себя в руки.
- Ну, ежели правильно считать, - на время задумался Комаров, - так это, в позапрошлом годе семнадцать голов. В прошлом годе - шесть. Ну и в этом годе покуда шесть.
Это "покуда" опять поразило всех. Поразило больше, нежели счет убиенных по головам, как какой-нибудь безропотной скотины. Коров там или коз. Мало того, что убитых Комаров насчитал двадцать девять человек. Он был готов продолжать убивать и дальше, если бы не попался. Леонид Лаврентьевич не выдержал и задал вопрос, который, собственно, совсем не планировал задавать:
- Значит, если бы мы вас не арестовали, вы бы и дальше продолжали убивать?
На что Комаров спокойно ответил:
- Ну а что, продолжал бы. Жить-то как-то надо… Запросто еще человек пятьдесят - шестьдесят бы кончил…
- А вам их не жалко было? Все же люди. Семьи у них имелись, дети, - тихо спросил Саушкин. За время службы в сыскной полиции и Московском управлении уголовного розыска Владимир Матвеевич насмотрелся всякого людского сброда, но, похоже, и ему в диковинку было поведение Комарова. А уж что говорить о Коле Осипове и Жоре Стрельцове, которые, очевидно, никак не могли понять, - наяву все это происходит или чудится во сне…
- Ну а чего после жалеть-то, - повернулся к Владимиру Матвеевичу Комаров. - Их ведь взад не вернешь, убиенных-то. - И добавил, словно поучая: - Раньше их надо было жалеть, когда еще живыми были.
- А тебе, гадина, по ночам убиенные тобой не снятся? - задал свой единственный вопрос Николаев, у которого, надо полагать, от всего услышанного выкипало все нутро.
Комаров повернулся к нему и ответил, в свою очередь, так же резко и так же на "ты":
- А тебе, начальник, муха снится после того, как ты ее прихлопнешь? Вот то-то и оно…
- А в бога вы веруете? - спросил Саушкин.
И этот вопрос не застал Комарова врасплох.