- Не так чтобы очень. Революция же доказала, что вера в бога обман один. Ведь так?
Он посмотрел сначала на Владимира Матвеевича, потом на Николаева, затем перевел взгляд на Бахматова. Но они продолжали молчать. Где-то в другом месте и при иных обстоятельствах и Николаев, и Бахматов наверняка бы единодушно согласились с подобным утверждением: бога нет. Его, дескать, выдумали для того, чтобы держать народ в послушании и повиновении. Но с Комаровым соглашаться не хотелось. Ни в чем. Ни в большом ни в малом.
Не дождавшись ответа, Василий продолжил:
- А и совсем без веры тоже вроде бы неправильно. Иначе наступят хаос и полная неразбериха. Так что я все же немного верую. Совсем без бога нельзя. Я вот нехорошими делами занимался… (Последняя фраза была сказана так, будто Комаров всего лишь подсматривал за бабами в бане или воровал кур у соседей.) Вы думаете, я не маялся? И душа моя не болела за содеянное? - Он вскинул голову и с вызовом посмотрел на Леонида Лаврентьевича. Но ни боли, ни раскаяния в его взгляде не было. - Болела моя душа. И маету испытывал какую-никакую. А как молитву Господу и Святым Угодникам принесешь, так вроде отлегает от души-то. И словно не убивал никого вовсе. Бог, он ведь завсегда простит…
Вдруг Комаров замолчал. На какое-то время в допросной установилась такая тишина, что за дверьми, наверное, было слышно, как взволнованно колотится сердце у Бахматова, того и гляди поломает ребра и выскочит наружу. Николаев насупился и отвернулся в сторону - смотреть на изувера ему не хотелось.
- Вы ж только что говорили, что вам человека убить одинаково, что муху прихлопнуть, - заметил Комарову Леонид Лаврентьевич.
- Говорил, - охотно согласился Василий. - Убить человека не трудно. Я вот как-то хотел одного попа убить. Чтоб поглядеть, как он будет смерть встречать, смиренно, принимая участь свою, как совершаемую божиим Промыслом, или с криком, плачем и соплями, как все прочие. Вот тогда бы я поглядел, верует ли поп этот в бога по-настоящему или только слова правильные говорит, чтобы паству свою охмурять и в повиновении держать. А еще было желание цыганку убить… Паскудные они существа, цыганки. Работать не хотят, одним обманом живут, а то и воруют. Плохих людей убивать - благо.
- А хороших?
- А где ж вы нынче их увидели-то, хороших? Нету их, хороших. Ежели и были, так все повывелись. Каждый в чем-нибудь да виновен.
- А вы сами? Раз убиваете людей, значит, тоже виновны, - заговорил Владимир Матвеевич. - За убиение двадцати девяти человек вам смертная казнь грозит. Вас это не страшит?
- А-а, - отмахнулся Комаров. - Все рано или поздно околеем.
Было видно, что маниак не притворяется. То, что ему грозит смертная казнь, его не пугает. И себя ему совершенно не жалко. А если не жалко себя, то всех других и подавно!
О себе Комаров тоже говорил охотно. Рассказал, что родился в одна тысяча восемьсот семьдесят седьмом году и был наречен при крещении Василием Терентьевичем Петровым, а фамилию и отчество сменил уже опосля, чтоб не расстреляли как красного командира, когда к белым в плен попал. Фамилия со временем как-то прижилась.
- Происхожу я из крестьян Витебской губернии, имею пятерых единоутробных братьев, связь с которыми мною давно утеряна. Уж и не ведаю, живы ли… - Так он начал отвечать на вопрос Баматова, велевшего рассказать о себе.
Семья у Петрова-Комарова была пьющей. Это значило, что и мать его была приохочена к водочке. Пили и все пять братьев Василия, начиная годов с тринадцати-четырнадцати, и вылилось это в то, что мать, когда Василию стукнуло пятнадцать лет, отдала в пьяном угаре богу душу, а старший братец Емельян по пьянке прибил насмерть одного подрядчика и получил восемь лет каторги.
До призыва в армию Василий с отцом и одним из братьев работали на витебского помещика Рутковского, потом, не поладив с ним, подались на "железку" ремонтировать железнодорожные пути. Труд был тяжелый, с водкой несовместный. Поэтому, проработав на железной дороге с полгода, они уволились и подались на латвийские хутора батрачить. А по исполнении двадцати лет призвали Василия в армию.
Оттрубив на службе четыре года, он отправился на Дальний Восток, затем вернулся в Витебск и женился в возрасте двадцати восьми лет.
С женой жили весело: ездили по городам и весям, пировали вовсю, пока все заработанные деньги не прогуляли.
Устроился грузчиком на военный склад в Витебске. Подворовывал по мелочи, "но не более, как все". Попался на краже сукна. Причем с поличным. Вину свою признал и изобразил на суде раскаяние. Суд приговорил тогда еще Василия Терентьевича Петрова к одному году содержания в исправительном арестантском отделении. Пока сидел, жена заразилась холерой и померла…
- Жену-то хоть жалко было? - поинтересовался Саушкин.
Петров-Комаров с большим удивлением посмотрел на Владимира Матвеевича и ответил:
- А и черт-то с ней. Скандалила она шибко. И ревновала…
- Повод, верно, был, - предположил Саушкин.
- Нет, не было поводу, - ответил Комаров. - Я к энтому делу и раньше-то не шибко охоч был… Только когда уж организму припрет.
В тринадцатом году, освободившись, приехал в Ригу. При устройстве на работу извозчиком в один богатый дом познакомился он с Марией, которая работала в этом же доме поденщицей. Стал жить с ней и ее двумя детьми, четырех и двух лет. Через два месяца обвенчались.
- Хотел, чтоб все было как у людей, - добавил Петров-Комаров. В какой-то момент в его голосе послышалась тоска, которая тотчас позабылась, глядя в его холодные глаза.
В пятнадцатом году, во время войны с германцем, когда немцы стали подходить к Риге, они решили уехать, выбрав местом проживания Казань, где он бывал с первой своей женой. В Казани поселились в пригородной слободе, а сам он устроился на службу извозчиком при земском сиротском доме.
В семнадцатом свел знакомство с видными казанскими большевиками, чем сильно гордился.
- Я, можно сказать, помогал товарищам революцию в Казани делать, - так завершил он рассказ о своем казанском периоде жизни.
Потом Петров-Комаров добровольно вступил в Красную Армию. Этот факт не остался незамеченным. Николай Осипов, тоже воевавший на фронтах Гражданской войны, буквально кипел: как же так, доброволец, командир взвода - и в такого урода переродился! Все разрешил ответ Василия на вопрос Леонида Лаврентьевича, зачем тот подался в Красную Армию.
- Дык жрать стало нечего. А в армии и одёжа, и паек. Не пропал!
После такого ответа Коле Осипову в части мотива поступления Комарова в Красную Армию все стало ясно: пытаясь попросту выжить в голодное время, он практически бросил семью.
В девятнадцатом году попал в плен к деникинцам. Чтобы не расстреляли, в контрразведке Василий Петров назвался именем погибшего под Донбассом красноармейца Комарова Василия Петровича.
Не расстреляли, проморгали. Более того, определили к лошадям, заставив за ними ухаживать, то есть чистить, мыть и кормить. В конце девятнадцатого года при взятии красными Харькова бежал и в двадцатом перебрался в Москву, где поступил на службу ломовым извозчиком в транспортный отдел Центрального управления по эвакуации беженцев и пленных Наркомата внутренних дел. Выправил бумаги на имя Василия Петровича Комарова, к коему, как он сказал, "привык", прикупил домишко на Шаболовке, потом съездил в Казань и привез жену с детьми.
- Без хозяйки в доме никак, - пояснил Василий.
Был он в Центрэваке на хорошем счету, пользовался доверием у начальницы транспортного отдела Изольды Радек, родной сестры Карла Радека, известного революционера. Как бывшему красному командиру, Комарову было даже предложено вступить в партию, на что он обещался подумать.
- Только недолго думай, - предупредила его Щольда. - Рекомендацию я тебе дам.
Однажды Комарову было предписано купить молока для раненых, больных и увечных красногвардейцев, содержавшихся в приюте, устроенном в бывшей Нечаевской богадельне. Дали денег. Поехал на базар. Долго выбирал, чтобы молоко подешевле вышло, дабы деньжат для себя сэкономить. Наконец купил две фляги у одной торговки по имени Нина. Та, обрадованная тем, что мужик взял все сразу и стоять более не придется, сказала:
- Ежели чо, так я завсегда тута торгую.
"Ежели чо" случилось через полторы недели. Комаров снова прикупил у нее молока, после чего завязалось знакомство, в результате которого Комаров был приглашен к ней домой в село Никольское.
Поехал. То-се. Выпили. Легли. А там все и заладилось…
Раза два еще заезжал Комаров в Никольское к Нинке-молочнице, когда случалась охотка. Потом перестал…
- А эта торговка Нина знала, чем вы занимаетесь? - спросил Леонид Лаврентьевич.
- А то, - ответил Комаров. - Она ж видела меня, что я при кобыле.
- Не-ет, - протянул Бахматов и посмотрел в угол комнаты, очевидно, подбирая нужные слова. - Не то, что вы извозчик… То, что вы людей убиваете, это Нина знала?
- Нет, - ответил Комаров. - Откудова? Я ей об этом не сообчал. Незачем ей было енто знать…
- А жена ваша знала? - снова спросил Леонид Лаврентьевич и стал внимательно и в упор смотреть на убийцу.
- Мария-то? - Комаров на пару мгновений замолчал, верно, прикидывая в уме, как ответить. Потом уверенно произнес: - Ну а как не узнать-то? Пришлось узнать…
- И она помогала вам… убивать? - задал новый вопрос Бахматов, не спуская глаз с Комарова.
- Не-е, убивал я один, - просто ответил тот. - Ее с детьми в дому в такие моменты не было: выпроваживал я ее в такие моменты из дому. Чтоб не мешала, не видела и… вообче. Она только подбирала за мной уже опосля всего, пол замывала да чистила рогожи. Ну и, бывало, мертвяка помогала ночью вывезти…
Когда Комарова увели из допросной комнаты - а допрашивать уже ни у кого не доставало сил, даже у Саушкина, внешне казавшегося спокойным, - все присутствующие какое-то время молчали. Было очень похоже, что сотрудники управления уголовного розыска чувствовали себя словно вывалянными в грязи, гадкой, мерзкой и вонючей. Было неловко друг перед другом, будто каждый узнал о ком-то нечто такое тайное и постыдное, чего знать бы не следовало. И еще было чувство, что каждому из находящихся в этой комнате Комаров плюнул в лицо. Смачно, безответно. И это было крайне оскорбительно. Ибо было явным презрением. Насыщенным и бездушным. Честное слово, лучше бы этот Комаров зверино ненавидел людей и убивал их с яростью и жестокостью, нежели вот так, походя, беззлобно и механически, не имея ни к кому из убитых личной неприязни и ненависти.
Первым подал голос Николай Осипов.
- Это не человек. Это зверь какой-то, - сказал он, тяжело выдохнув.
- Ошибаетесь, товарищ Осипов, - встал со своего стула Николаев. - Даже хищный зверь по своей природе не злобен. Он убивает лишь тогда, когда голоден, чтобы прокормиться или потому, что защищает себя или свою территорию. Этот же убивает потому, что получал от содеянного громаднейшее удовольствие, потому что без этого уже просто не может. И страха у него нет. Ни перед убийствами людей, ни перед законом, ни перед его служителями. Он даже не боится, что его расстреляют.
- Может, его стоит докторам-психиатрам показать? - предложил Владимир Матвеевич. - Человек в здравом уме и твердой памяти вряд ли мог совершить те злодеяния, что совершил этот изверг.
- Он не человек вовсе, товарищ Саушкин, - убежденно произнес начальник МУРа. - Комаров - это какая-то оболочка, лишь отдаленно напоминающая человека. А нет человека, нет и психического расстройства. Этот Комаров отнюдь не психопат. Какое душевное расстройство может быть, если души нет… Хотя, конечно, показать его специалистам-медикам надлежит в обязательном порядке. Их врачебное заключение по состоянию психического здоровья Комарова и его супруги для суда очень пригодится. У судей не должно остаться никаких сомнений, чтобы приговорить обоих выродков к высшей мере наказания. И еще… - Иван Николаевич уже обращался непосредственно к Бахматову, - пусть покажет места, где он зарывал трупы. Мы ведь нашли всего двадцать тел. Значит, где-то лежат еще девять… И последнее: обеспечьте надлежащую охрану для преступника.
- От нас он больше не сбежит, будьте уверены, товарищ Николаев, - заверил начальника МУРа Николай Осипов.
- Я не имел в виду побег, - посмотрел на Колю Иван Николаевич. - Я имел в виду то, что его, возможно, придется охранять от разъяренной толпы, когда вы его вывезете на места захоронений.
- Ясно, - ответил Бахматов.
- И… спасибо вам, что поймали и обезвредили такого гада. - Николаев всем поочередно пожал руки и вышел из допросной.
Он оказался прав. На следующий день, как только милиционеры вывезли Комарова в бывшую усадьбу Орлова на Шаболовке - Комаров охотно согласился показать, где он зарыл трупы убиенных им людей, - вокруг них, словно по сигналу, собралась большая толпа. Милицейскому наряду едва удавалось сдерживать разъяренных мужиков и особенно баб, готовых произвести над Комаровым моментальную экзекуцию.
- Убивец! - орали бабы, наваливаясь на милицейскую цепь и пытаясь прорваться к Комарову, чтобы начать рвать его в куски. - Зверюга! Душегуб! Живьем тебя надо сварить, сволочь эдакая!!
Комаров смотрел на все это безразлично, словно происходящее его не касалось. В первый же день, во время приезда на место бывшей усадьбы Орлова, убийца указал места захоронений шести трупов. Когда могилы вскрыли, толпа взревела. Еще немного, и милиционерам было бы не сладить с разъяренными людьми. Пришлось стрелять в воздух, а потом бегом уводить Комарова и везти обратно в МУР. Уже без него, лишь по его словам, два трупа былы найдены в заброшенном соседнем доме на Шаболовке и один в заброшенном сарае в Конном переулке.
Эпилог
По Москве и до поимки Комарова ходили разные нехорошие слухи о деятельности изверга. А как убийцу арестовали (наутро после его поимки об этом знала вся Москва), слухи поползли и того круче. На полном серьезе "знающие люди" утверждали, что при обыске в доме извозчика Комарова милицейские нашли наволочки, битком набитые деньгами, а под одной из половиц обнаружили женский чулок, наполненный золотыми кольцами, брошами, цепочками и зубными коронками, естественно, тоже золотыми. Еще говорили, что убивец кормил человеческими внутренностями своих свиней. Когда одному из репортеров каким-то непостижимым образом удалось пробиться в МУР и выпросить встречу с Комаровым у Николаева, на его вопрос, правда ли, что он и его жена кормили свиней человечиной, убийца, усмехнувшись, хладнокровно ответил:
- Коли б кормили, так поросят больше бы завели…
Приходили люди из контрразведки, которых заинтересовали три любопытных, на их взгляд, факта.
Первый заключался в том, что Комаров прозывался чужим именем, и контрразведчикам очень хотелось прояснить этот момент.
Второй вопрос был по поводу наличия у Комарова денег: откуда у него оказалось досточно средств, чтобы купить дом и чистокровную лошадь с пролеткой?
А еще контрразведчикам хотелось прояснить , что делал Комаров в плену, и почему белые его не расстреляли или не повесили. И не является ли Петров-Комаров белогвардейским шпионом с разведывательными целями, завербованным контрразведкой Деникина?
Два дня люди из ГПУ вели неспешные беседы с Комаровым. Но, увы, ни заговором, ни политикой в деле Комарова и не пахло. А белогвардейский агент из него был такой же, как, к примеру, из Бахматова балерина. Что же касается денег, добыты они были во время бегства деникинцев из-под Харькова, а иными словами, украдены у раненого поручика, у которого Комаров был кем-то вроде лакея.
Василия Комарова и Марию обследовали лучшие московские врачи-психиатры - Краснушкин и Ушке из Мосздравотдела. Судебно-психиатрический осмотр, как и предполагал Николаев, ничего не дал: Комаров и его супруга после тщательнейших исследований были признаны вполне вменяемыми и способными руководить своими действиями, так что прекрасно понимали, что они делают.
На всякий случай к участию в психиатрическом освидетельствовании пригласили создателя новой российской психиатрической школы Петра Борисовича Ганнушкина, профессора кафедры психиатрии Московского университета и директора университетской психиатрической клиники. Петр Борисович, ученик выдающихся русских ученых-психиатров Корсакова и Сербского, согласился с мнением своих коллег, добавив, что ничего зверского, равно как и признаков вырождения, ни у Василия, ни у Марии явно не наблюдается, а равнодушие их, особенно Василия Комарова, к совершенным преступлениям, есть не что иное, как "простая тупость социальных чувств".
- Так что они оба вполне здоровы, - резюмировал Петр Борисович Ганнушкин. И добавил, посмотрев на Леонида Лаврентьевича: - А что вы намерены с ними делать дальше? Вы их расстреляете?
- Такое решение выносим не мы, а суд, - ответил Бахматов. - Но их наверняка расстреляют.
- Ну и правильно, - заметил Ганнушкин и по-старорежимному откланялся со старшим инспектором.
О деле Комарова знала вся Москва, много и часто писали газеты, поэтому судебный процесс, начавшийся в Политехническом музее на Лубянской площади через месяц после ареста Комарова, вызвал у публики огромный ажиотаж. Три дня, пока шло судебное заседание, зал суда был полон жителями Москвы. Не было там только никого из бригады Бахматова. Насмотрелись они на этого Петрова-Комарова вдосталь.
Рассказывали, что Комаров с поистине дьявольским равнодушием спокойно и монотонно рассказывал про свои убийства. И эта бесчеловечная обыденность его повествований, безучастность и спокойствие не укладывались в голове и буквально сводили с ума. Несколько женщин прямо во время судебного процесса лишились чувств, а седовласый мужчина, брат одного из убиенных Комаровым, вскочил со своего места, истерично закричал, порываясь пробраться к скамье подсудимых, и тоже впал в беспамятство. Комаров же был явно доволен таким вниманием к себе и хвастливо заявлял репортерам:
- Теперь меня в Москве все знают. Героем, можно сказать, стал…
О решении суда Бахматов с Осиповым и Стрельцовым узнали из газет: высшая мера наказания. Иными словами, расстрел обоих, и Василия, и Марии, который и был приведен в исполнение через два дня. А их дети были определены воспитываться в сиротские приюты на государственный счет.
В самый день расстрела убийц по Московскому управлению уголовного розыска вышел приказ. Все участники раскрытия дела Комарова были поощрены денежными премиями и продуктовыми наборами. А Жора Стрельцов стал агентом уголовного розыска второй категории. Досрочно.
- Эдак ты и меня скоро догонишь, - шутливо сказал ему субинспектор Коля Осипов. На что Жора вполне серьезно ответил:
- А и догоню…