- А куда?
- Съем.
- Двадцать пирожков?
- Мужской аппетит, - внушительно сообщил Леденцов и потер зазеленевшую скулу.
Лоточница отыскала лист картона метр на полтора, из которого вышел не кулек, а воронка, громадная и негнущаяся, как раструб из жести. Леденцов отошел к скамейке, положил груз и хотел было начать есть. Но отлетевшее сознание усмехнулось: он же не верблюд, чтобы сжевать двадцать пирожков. Если бы с чаем или с компотом. А без них только десять. С мясом, поскольку вкусней. С рисом - это, в сущности, с кашей. Но как теперь узнать, какой с чем? Путем вскрытия, то есть путем взлома.
Леденцов расставил ноги пошире, чтобы упираться в шаткую землю, и принялся за дело - разорвал первый пирожок ровно посередине. Он был с рисом. Второй тоже оказался с рисом. И третий, и четвертый, и пятый… Когда он разорвал шестой пирожок и отложил половинки в отдельный холмик, сочувственный голос поинтересовался:
- Зачем вы их так?
Рядом стоял мужчина средних лет с серьезными усиками и с интересом следил за пирожковой баталией.
- Ищу с мясом.
- А эти куда?
- Снесу домой.
- Не дойдете.
Леденцов бросил пирожки и обернулся к мужчине. За ним стояли два парня и женщина. И у всех были красные повязки.
- Здравствуйте, товарищи дружинники!
- Здравствуйте, - ответил мужчина. - Выпили?
- Портвейна розового.
- Чему же радуетесь?
- Вам, - еще больше обрадовался Леденцов. - Вы меня домой не подкинете? Квартира восемнадцать.
- Подкинем, - согласился мужчина.
- Не могу, мне приказано стоять тут.
- Кем приказано?
Отлетевшее сознание насторожилось: подростки подростками, задание заданием, а позорить родной уголовный розыск нельзя. Он всего лишь подвыпивший гражданин.
- Одним приличным человеком, - хитренько объяснил Леденцов.
- Собутыльником, - фыркнула женщина.
- Пойдемте. - Мужчина легонько взял его под локоть.
- Куда?
- Недалеко, в помещение.
- Закон есть закон, - внушительно согласился Леденцов.
Они пошли. Усатый справа, женщина слева, два парня сзади, а понурый Леденцов с неохватной воронкой пирожков ковылял в середине. Его же отлетевшее сознание струилось где-то поверху, не очень задетое таким поворотом: к дружинникам попал, почти к своим.
- Угощайтесь, пожалуйста. - Леденцов поднес воронку даме.
- Молодой человек, неужели подобное состояние вам приятно?
- Отнюдь. Между нами говоря, мутит.
- Зачем же пили?
- Я пил не для того, чтобы напиться, а для того, чтобы искоренить.
- И сколько искоренил? - усмехнулся один из парней.
- Семьсот граммов, - с готовностью объяснил Леденцов.
- Господи, о чем думают матери, - вздохнула женщина.
- Моя мама думает о нуклеинах, нуклеотидах и прочих наукоподобных.
- А впереди протокол, штраф, вытрезвитель…
- Гражданка, только не надо песен, - осадил ее Леденцов.
Милицейская машина почти на скорости прижалась к поребрику. Из нее суетливо выскочил майор - тот самый, дежурный, который все знал. Леденцов смотрел на него хитренько, но неузнавающе.
- Вот он мне, голубчик, и нужен. Где взяли?
- У кафе, - оторопел старший дружинник.
- Давно за ним бегаем. Полезай-ка, милый.
Майор бережно подсадил Леденцова, стараясь не порушить куль.
- Рецидивист? - спросил один из парней.
- Разберемся. Продолжайте дежурить, товарищи.
- Он что-то в пирожках искал, - вспомнила женщина.
- Все осмотрим, - заверил майор.
- Мясо! - успел крикнуть Леденцов…
Через полчаса он шагнул в свое парадное, в переднюю. Лимонные волосы прилипли к влажному лбу. Белое, обычно незагораемое лицо облила ровная, какая-то ошпаренная пунцовость. Зеленовато-полосчатая скула казалась малахитовой. Взгляд был бездонным, точно Леденцов смотрел издалека, из космоса, и никак не мог понять, что за планету он видит. Правая щека флюсоидно вздулась, ибо за ней лежал недожеванный пирожок, - между прочим, опять с рисом.
- Что это? - тихо, одними губами, спросила мама.
- Десять с рисом, десять с мясом.
- Боря, что с тобой?
- Мэн принял клевую дозу.
Леденцов пропетлял в свою комнату. Войдя, он оглядел ее удивленно, точно оказался тут впервые.
- Откуда взялся шкаф?
- Боря…
- Ты думаешь, я пьян?
И, упав на тахту, позволив себе расслабиться, он честно признался:
- Мама, я умираю.
- Что с тобой, Боря, что?
- Мутит.
- Так пойди в туалет и сделай то, что тебе хочется.
- А что мне хочется?
- Тебя же тошнит?
Но Леденцов вяло смотрел в потолок. Рассыпанные пирожки лежали на его груди бурыми комьями, развернувшаяся воронка покойно прикрыла ноги. Мать схватила его за руку и поволокла в ванную. И пока он раздевался, долго лил на себя горячую воду, потом холодную, потом опять горячую, стояла под дверью и слушала: не захлебнулся бы…
Через час, мокрый, но почти разумный, сидел Леденцов на кухне. Отлетевшее сознание вернулось в определенное природой место, в голову, - правда, не в большие полушария, а куда-то под самую макушку. Чай снимал дурноту, и Леденцов глотал его чашку за чашкой.
- Теперь-то можешь рассказать?
- Выпил я, мама…
- Сколько?
- Бутылку бормотухи натощак.
- Где?
- В Шатре.
- Ресторан такой?
- Тихое местечко в листве.
- С кем хоть?
- С клевыми ребятами.
- Боря, говори по-русски…
- С Бледным, Артистом, Иркой-губой и Шиндоргой.
- Зачем ты примкнул к сомнительным парочкам?
- Почему парочкам? - все-таки высчитал Леденцов.
- Я поняла, что два парня и две девицы.
- Нет, Шиндорга не девица.
- А синяк откуда, а ссадина на переносице?
- Они угостили, - бросил Леденцов, захлебываясь чаем.
- Во время пьянки?
- До.
- И после этого ты с ними пил?
- Мама, у меня такая работа…
- Завтра же я займусь этой работой, - перебила она, готовая заплакать.
- Мама, я сам виноват.
- В чем?
- Размяк от одной бутылки. Начальник парижской тайной полиции Видок мог выпить десять бутылок вина.
- Боря, ну зачем человеку уметь пить?
- Человеку незачем, но оперативник все должен уметь.
Она смотрела на того, кого с детства готовила к научной работе. Вот он - перекрашенный, нетрезвый, краснорожий, с синяком… Ее ли сын? Впрочем, не сын, а оперативник.
После шестой чашки ядреного чая Леденцову захотелось жить. И захотелось есть - дикий аппетит засверлил желудок.
- Мама, зато я теперь знаю, почему пьяный норовит пристать к людям. Сам он выпил, ему противно, на душе кошки скребут… И вдруг навстречу идет трезвый. "Ага, паразит, свеженький, не пил, деньги экономил, здоровье берег… Умный очень!"
- Боря, ложись спать, - невесело прервала она.
- Мама, у тебя на работе хорошая библиотека, - вдруг трезвым голосом заговорил Леденцов. - Возьми мне Ушинского, Крупскую, Макаренко, Корчака, Сухомлинского… И этого… Песталоцци.
8
Петельников засомневался: имел ли он право дать Леденцову это задание? В сущности, не оперативное, а педагогическое.
Он снял плащ, понюхал ноготки - интересно, кто их ставит? - и распахнул окно. Влажный августовский воздух тронул легкую портьеру. В кабинете запахло акацией, скошенной травой, горячим автомобилем, - этот шумный запах оттеснил терпкость ноготков. Петельников открыл шкаф, где стояло небольшое зеркальце, и причесал мокрые волосы, не высохшие после душа.
Говорят, что воспитание - это искусство. А он послал молодого оперативника, мальчишку, ни жизненным опытом не умудренного, ни этим искусством не наделенного. С другой стороны, воспитание не может и не должно быть искусством. Дар искусства у единиц, у избранных. А воспитанием занимаются миллионы и растят неплохих людей. Без всякого искусства. Сердцем. Недавно он глянул в Герцена и напал на пронзительную мысль, которую даже выписал.
Петельников порылся в ящике стола, нашел блокнот, где среди адресов и телефонов втиснулись скорые слова: "Проповедовать с амвона, увлекать с трибуны, учить с кафедры гораздо легче, чем воспитывать одного ребенка".
А он послал лейтенанта не воспитывать, а перевоспитывать; не одного, а четверых; не ребенка, а почти взрослых людей. Сам же остался на этом… на амвоне. Он снял пиджак, повесил на спинку кресла и отомкнул сейф. В правом углу желтела папка, набитая рапортами, донесениями, записками, протоколами… Ради этой папки он пришел на час раньше, чтобы посидеть в тишине и докопаться до той ускользающей сути, которая увязала бы все эти разрозненные бумаги единой мыслью, именуемой версией. Он бросил папку на стол. Ноготки шевельнулись…
Тихий, какой-то неумелый стук в дверь удивил. Не свои: свои не стучат, свои врываются. Видимо, чья-нибудь жена ищет заблудшего с вечера мужа.
- Да-да! - раздраженно крикнул Петельников, усаживаясь покрепче, ибо он пришел думать и будет думать.
Вошла женщина и осталась у двери. Он ждал обычной фразы: "Дежурный послал к вам…" Женщина поправила грузные каштановые волосы. Петельников вскочил:
- Людмила Николаевна, вы? Что-нибудь с Борисом?
- Он спит.
- Проходите. - Петельников засуетился, не зная, в какое кресло ее усадить.
Они встречались два раза, мельком, но его компьютерная память никого не забывала. В этот ранний час уместно предложить кофе, но секретаря у него не было, а идти за водой, включать плитку и проделывать заварные манипуляции под взглядом гостьи ему что-то мешало.
- Боря вчера пришел пьяным.
- Я приказал, - почти сурово ответил Петельников, как бы утверждая, что приказы не должны обсуждаться ни сыном, ни его матерью.
Они неловко помолчали. Капитан разглядывал ее бледное, как ему казалось, почти голубоватое лицо и думал, что Боря-то спит, а спала ли она? И не эта ли бессонная ночь привела ее сюда?
- Вадим Александрович, вы его начальник и кумир, поэтому я пришла именно к вам с нижайшей просьбой…
- Охотно выполню, - сразу ответил Петельников, пытаясь скоростью слов отогнать догадку.
- Помогите вызволить сына!
- Откуда?
- Отсюда.
- Вы обратились не по адресу, - усмехнулся Петельников, нервно встал, подошел к окну и глянул за акации, на разгулявшийся проспект…
Давно ли Борис Леденцов пришел в уголовный розыск? В двадцать лет, сразу после армии, без опыта и без знаний - взяли по особому разрешению начальства. И сперва никто не понял, зачем взяли и кем. Не то стажер, не то практикант, не то оперативник… Тощ, невелик, рыж - тогда он был еще тощее и рыжее. И вроде бы придурковат, что выказывалось в никем не понимаемых шутках. Впрочем, старшина Переварюха их понимал - смеялся, едва завидев Леденцова.
- А где он, по-вашему, должен работать?
- В науке.
- Да, там легче, - согласился Петельников, возвращаясь за стол.
- У вас, Вадим Александрович, обывательское представление.
- Наоборот. Обыватель убежден, что ученые денно и нощно сидят у микроскопов или синхрофазотронов и выдают открытия.
- Обыватель также убежден, что вы ежедневно бываете в перестрелках и схватках.
- Перестрелки случаются редко, но схватки психологические - ежедневно.
- Зачем эти схватки моему сыну?
- Я и говорю, что вы хотите для него тихой заводи.
- Хочу, чтобы он ушел в науку.
Петельников помнил, что говорит с матерью. Ее сердцу веская логика что стихи голодному. Инстинкт материнства. Чтобы ребенку было легче, мягче, слаще… Но Петельников говорил не просто с матерью, а с матерью работника уголовного розыска; в конце концов, с умным человеком, ибо ум не глупость, его с лица не сотрешь и мимикой не прикроешь. Как же ее ум с образованием не одолеют пращурного инстинкта? Неужели большие полушария и дипломы тут бессильны? Тогда зачем они? И уж если она не понимает, то как спрашивать за воспитание с женщин простых?
- Людмила Николаевна, вы не знаете своего сына.
- Неужели вы знаете его лучше меня? - удивилась она, видимо, наглости Петельникова.
- Хотите, чтобы он ушел в науку… От кого? От друзей, от борьбы, от тяжелой работы?.. Истинный мужчина от всего этого не уходит.
- Я не к безделью его толкаю, а к интересной работе.
- Да он борец! Наукой может заниматься почти каждый, диссертацию может накропать любой грамотный человек… А бойцовская натура - редкость. Нам не диссертаций не хватает, а борцов!
- А мне сына не хватает! Я хочу, чтобы он не пропадал по ночам, неделями, бывал спокоен, не приходил в синяках, ел человеческие обеды… Я хочу, чтобы он жил нормальной жизнью. Что предосудительного в моем желании?
Ее лицо, казавшееся ему голубоватым, порозовело. И Петельников торопливо, в пылу этого разговора, подумал о странностях прекрасного. Леденцов очень походил на красивую мать. Но у сына всего было чуть-чуть больше: волосы рыжее, кожа белесее, нос длиннее, брови незаметнее. Уж не говоря про яркие, клоунские пиджаки и шутовскую речь.
- А кто будет колотиться здесь? - спросил Петельников.
- Вы.
- Так, а вы с Борей станете по утрам пить кофей, - едко согласился он, втягиваясь в запретный для себя спор.
- Вы же любите эту работу…
- И пусть я прихожу в синяках и не ем обедов. Меня вам не жалко. Я же не родной, я - пусть!
- Да, не жалко. Если бы не вы, Боря давно бы бросил милицию.
- Допустим. И пошел бы бродить с геологами, плавать с моряками, лазить в горы или опускаться на дно морское. Он натура клокочущая.
- Тогда пожалейте меня как мать! - Людмила Николаевна сердито тряхнула головой, чтобы удержать слабодушные слезы.
Волосы упали на плечи с песочным шорохом. Она их не поправила - молча отвернула взгляд от капитана, борясь с этими незваными слезами. Молчал и Петельников, ударенный запрещенным приемом. Жалость… Он посажен в этот кабинет не для жалости, а для справедливости. Знает ли эта интеллигентная и красивая женщина, доктор биологических наук, что на другом конце жалости частенько гнездится несправедливость? Было бы время и другой тон разговора, он бы это доказал; он засыпал бы ее примерами из практики уголовного розыска, когда жалость к одному оборачивалась предательством другого. И кого она зовет пожалеть - Леденцова? Нет - ее, мать.
Петельников опять встал и бессмысленно прошелся по кабинету. Его глаза избегали слабеющего лица женщины - смотрели в окно, на проспект. Августовский ветерок откуда-то принес первые желтые листья и повесил на кусты акаций, как медали.
- Он имеет награду, грамоты, ценные подарки, Людмила Николаевна.
- Кто?
- Ваш сын.
- За что?
- Неужели не показывал?
- Нет.
Петельников не верил: сын не делится с матерью своими заслугами? Стесняется хорошего? Не гордится героизмом?
- Настолько вы не любите его работу? - ужаснулся он.
И, бросив окно, подошел к Леденцовой и посмотрел ей в глаза своим жестким взглядом, которого боялась шпана и уважали коллеги. Но взгляда не вышло, он как-то обессилел и потух: перед ним сидела не ученая и не волевая женщина… Сидела мать с бледным невыспавшимся лицом, стянутым вечной заботой о детях, и потому похожая на всех матерей мира.
- Я сварю кофе, - тихо решил Петельников.
И пока он ходил за водой, включал чайник, засыпал порошок, ставил чашки, клал в вазочку сахар и разливал кофе, она пусто смотрела на букетик ноготков. Чашку взяла безвольно, как больная, подчинившись его приказу. И, только отпив половину, негромко заговорила:
- У каждой матери есть мечта, Вадим Александрович. Со школьных лет я видела Борю ученым, в окружении порядочных людей…
- Вам не нравятся его товарищи? - удивился Петельников.
- Кроме вас, никого не знаю, но такая работа, видимо…
- Я про них расскажу, - перебил он, как бы защищая ее от ее же обывательского суждения. - Брали мы как-то Петьку-охотника - бандита и браконьера. Он выскочил из-за дерева с двухстволкой и скомандовал оперативнику: "Ложись, застрелю!" Думаете, оперативник лег?
- А что же ему делать?
- Кубарем покатился под ноги Петьке. У того в глазах зарябило, и первый выстрел промазал, а второй уже не успел.
- Храбрый ваш оперативник, - вяло согласилась она.
То ли они уже перекипели, то ли кофе успокаивало, но разговор пошел спокойный. Впрочем, говорил лишь он, изредка перебиваемый тусклыми вопросами.
- В позапрошлом году пошли грабежи таксистов. Тогда пришлось нашим ребятам заделаться водителями такси. И вот в полночь в одну из машин садятся двое и просят отвезти за город. Только выехали на шоссе, как оперативнику упирается в затылок дуло обреза. Что делать?
- Кричать, - подсказала она.
- Кричать… Оперативник бросает машину в кювет и переворачивается. Результат: оба преступника связаны.
- Как же он сам не пострадал?
- Держался за руль, ждал удара. Или вот еще случай… Шел наш сотрудник ночью и видит, как трое бьют одного. Ни секунды не думал, правда, и самому досталось. Это я вам рассказываю про крупные поступки. А всякая мелочишка?
- Какая мелочишка?
- Например, оперативник простоял двое суток зимой на крыше дома - надо. Или: пришла старушка, ключи забыла, дверь захлопнула и газ включен. Наш сотрудник по стене, по балконам влез на четвертый этаж…
Людмила Николаевна слушала оцепенело. И тогда Петельников догадался, что все делает наоборот - запугивает уже запуганную женщину. В каждом рассказанном случае сотруднику уголовного розыска грозила смерть или увечье. Но Петельников сжал губы. Перед ним была не просто мать, а мать его товарища по трудной мужской работе.
- Людмила Николаевна, я вас немножко обманул…
- Этих историй не было?
- Были, но не с разными сотрудниками, а с одним.
- С кем? - спросила она, уже догадавшись.
- Да с вашим сыном. Им надо гордиться.
И, поправ все законы конспирации, он рассказал про новое, педагогическое задание. Людмила Николаевна слушала уже с интересом. К ней на глазах возвращалась красота, осанка ученой дамы и голубоватый отсвет белой кожи.
Но после второй чашки кофе она печально сказала:
- У меня к вам нижайшая просьба: не посылайте Борю на опасные задания…