Каждый стал ходить вдоль забора. Кто-то стоял разговаривал, кто-то закурил. "Интересно, - подумал я, - а как же тут гуляют зимой? Наверное, снег лежит, погода плохая, дождь идет… бывают ли тогда прогулки или нет?" Но я отогнал эти мысли. Что я, в конце концов, только о тюрьме думаю? Надо думать о свободе!
На прогулке я внимательней разглядел обитателей камеры. Те, которым было двадцать пять - тридцать, более уверенно держали себя. Вероятно, многие из них были тут не в первый раз. Особенно выделялись те, у которых на руках были татуировки: у кого-то солнце с лучами, у некоторых - просто имена или клички.
Вскоре нас вернули в камеру. Каждый занялся своим делом. Кто-то стал читать книгу, кто-то - газету, несколько человек уселись в кружок и стали рассказывать разные случаи. Я сел один.
Неожиданно я услышал, как один из парней крикнул другому:
- Гришка, малява пришла!
Гришка, молодой человек лет двадцати, быстро соскочил со шконки, достал из-под нее какую-то палку, напоминающую колено удочки, и быстро просунул эту палку в тюремное окошко, ловким движением поймав веревку. На веревке была привязана небольшая трубочка, связанная с двух сторон ниткой. Гришка быстро развернул ее и крикнул:
- Розыскная малява!
Все равнодушно отвернулись. Вероятно, никого не интересовало, кто кого разыскивает. Видимо, обитатели камеры уже нашли нужных им людей. Гришка неожиданно проговорил:
- Билл ищет Джона!
Все дружно засмеялись.
- Что это еще за погоняла такие - Билл, Джон? - произнес один парень, похожий на деревенского жителя. - Странные какие-то! Кто такие? Почему не знаю?
- Да это негры, наверное, нигерийцы, торговцы наркотиками! Я вчера был на сборке, с одним таким сидел, - пояснил один из сокамерников.
Затем прозвучало грузинское имя Гела, но обитатели камеры не отозвались. Вдруг я услышал:
- Севка ищет Олега, - и мою фамилию.
- Это я, - сказал я. Все разом повернулись и посмотрели на меня удивленно.
- А где, где Севка?
- Севка твой находится в четырнадцатой камере.
- Это что, рядом с нами?
- Нет, напротив.
- Ну, это проще простого!
Все дружно засмеялись.
- Ты знаешь, какой путь надо проделать, чтобы с ними списаться? - сказал один из заключенных, парень лет тридцати, и стал объяснять мне, что нужно прогнать маляву наверх, сверху направо, потом налево, потом снова опустить вниз. Только тогда моя малява, пройдя почти половину здания, попадет к Севке, хотя камеры и находятся напротив.
- Единственный вариант - ты можешь покричаться с ним вечерком, когда никого не будет, опять же если коридорный не засечет.
- А если засечет? - поинтересовался я.
- Тогда - карцер. Нарушение режима. Ну, не тушуйся! Здесь коридорные - мужики нормальные.
- Так что мне делать?
- Пиши ответ, что сидишь в такой-то камере.
Я быстро написал, что сижу в шестнадцатой камере и жду от него маляву.
Однако малява пришла только на второй день. Севка сообщал, что "приняли" его в тот же день, что и меня, он узнал это от оперативников, что "приняли" его вместе с Эдиком, что колют их по поводу убийства, но он молчит. Кроме того, он написал, что его уже прогнали через пресс-хату.
"Будь осторожен, особенно с Хоботом!" - предупреждал Севка. В конце дописал, что все будет нормально и в ближайшее время нас должны освободить, так как у них против нас ничего нет.
Эта весточка от Севки, с одной стороны, меня очень сильно обнадежила, придала сил. Значит, действительно меня скоро выпустят и ничего у них против меня нет! А с другой стороны - я расстроился. Видимо, меня тоже ждет пресс-хата. Кто такой Хобот?
Так прошло несколько дней. Примерно на третий день приехали оперативники, которые "принимали" меня. Пригласили меня в следственный кабинет, где обычно беседуют с арестованными следователи или адвокаты.
Оперативники стали интересоваться, не созрел ли я - не изменил ли своих позиций, не буду ли давать показания. Я отрицательно покачал головой.
- Ладно, - сказали они, - вольному - воля. Ты сам это выбираешь. Смотри, надумаешь - сообщи через конвоиров.
Один из оперативников вызвал конвоира. Пришел молодой парень. Он взял листок и повел меня обратно, на второй этаж, где находилась моя камера. Однако у столика корпусного он неожиданно остановился, протянув ему записку. Коридорный взял ее и прочел. Я увидел приписку карандашом в конце.
- Слушай, - обратился он ко мне, - тебя переводят в другую камеру. И спросил у конвоира: - Что, его сейчас туда вести?
- Нет, к вечеру. Пока там шконка занята.
Я поинтересовался:
- А зачем меня переводят в другую камеру? Мне и здесь хорошо.
- Это тебя, друг, не спросят! Ты здесь пока еще не хозяин, - грубо ответил конвоир и втолкнул меня в камеру.
Целый вечер я раздумывал: значит, меня действительно бросают в пресс-хату, и не случайно оперативники приходили, для того чтобы меня еще раз напрячь с показаниями
Почему же они заранее об этом объявили? Специально психологически обрабатывают! Вот так сидишь целый день и дрожишь, что тебя ночью в пресс-хату кинут! Вдруг расколешься?
К вечеру действительно дверь открылась, и новый конвоир выкрикнул мою фамилию.
Мы молча поднялись на третий этаж и остановились у двери камеры номер тридцать шесть. Дверь открылась, я вошел.
Камера представляла собой комнату меньшей величины, чем моя бывшая. Нар там было столько же, но сидели там только четыре человека - все здоровые бугаи, неприятные лица.
Я молча подошел к свободной шконке на первом ярусе, сел, сложив руки. Никто не обращал на меня внимания. Целый вечер я рассматривал обитателей. Четыре бугая вроде были из одной компании. Они почти не разговаривали друг с другом, сидели и играли в самодельные карты, вырезанные из какой-то газеты.
Время от времени перешептывались. Никто со мной в контакт не вступал, не разговаривал. Все делали вид, что не замечают меня. Я тоже в друзья им не навязывался, только сидел на месте и посматривал в их сторону, думая - может, это и не пресс-хата, а обычная камера, может, я зря волнуюсь…
Наступило время ужина. Опять принесли какую-то баланду. Я опять отвернулся, но есть очень хотелось - я ведь не ел уже несколько дней, только немного пил подкрашенную воду - тюремный чай.
Наступило время отбоя, все легли на шконки. Я лег тоже. Вырубился быстро. Проснулся от боли. Открываю глаза и вижу - кто-то держит меня мощной рукой, а двое пытаются снять с меня штаны. Я изо всей силы ударил ногой.
- Ах ты, сучонок! - выругался кто-то из них. - Паскуда, крысенок! Ты еще лягаешься!
Я получил сильнейший удар в скулу. Не помню, как собрал последние силы - не зря все же занимался самбо, - но выскользнул из их крепких рук и оказался на ногах. Быстрым движением подтянул штаны, вытянув левую ногу, попал одному из нападавших прямо в живот. Тот согнулся. Трое, спрыгнув с нар, бросились на меня с разных сторон.
Одному из них я сделал болевой прием из боевого самбо, сломав руку. Тот закричал во весь голос. Двое оставшихся наседали. Я опять применил приемы боевого самбо. Ситуация была неравной. Пару раз я получил по голове.
Больше всего я боялся, что эти удары могут вырубить меня. В этом случае мне конец!
Вся драка заключалась теперь в том, что мы бегали между шконками и время от времени наносили друг другу удары. Наконец я провел еще один удачный прием, и еще один из нападавших изо всей силы влетел головой в дверь камеры и сполз на пол.
Внимание коридорных было привлечено этим грохотом.
- Сука! Падла! Он мне голову разбил! У меня сотрясение мозга! - закричал он.
Нападавшие бросились к нему на помощь. Кто-то стал дубасить в дверь:
- Конвоир! Вертухай! Нападение на зэка!
Через несколько мгновений в камеру ворвались трое вертухаев с дубинками и изо всей силы стали колотить меня. Это продолжалось минут пять. Голова у меня была в крови. Затем кто-то схватил меня сильными руками за шиворот и под мышки и потащил по коридору. По дороге еще один конвоир периодически ударял меня то в живот, то по голове.
Через некоторое время я потерял сознание. Очнулся в карцере. Карцер представлял собой подвальное помещение без окон. Там никого не было.
Помещение было небольшим - примерно три квадратных метра. Там можно было только сидеть. Тусклый свет, на полу - вода. Никакой кровати, только что-то вроде деревянной узкой скамейки. Ужасные условия! Но зато я был в безопасности. Опять же нет гарантии, что меня снова не выбросят отсюда в пресс-хату…
На следующий день меня перевели из одного карцера в другой. На этот раз карцер был двухместным. Комната уже была побольше - примерно два на три метра. Воды на полу не было.
В карцере сидел здоровенный амбал. На руке у него была татуировка - кинжал со змеей. По-моему, это масть грабителя. С левой стороны - такая же татуировка и надпись "Холод". Нет, я всмотрелся - "Хобот". Все, вот тот, о котором предупреждал Севка! Сердце у меня забилось.
Хобот не обратил на меня никакого внимания. Однако позже, подняв голову, спросил:
- Как зовут-то?
Я назвал себя.
- Погоняло есть?
Я отрицательно покачал головой.
- Ты при делах или как?
Я пожал плечами.
- Кого знаешь на воле? - поинтересовался Хобот.
- Многих знаю. Кто тебя интересует?
- Меня - люди авторитетные и серьезные. Кого можешь назвать?
Я понял, что он имел в виду элиту криминального мира. Кого я мог назвать - только своих врагов…
Я молчал.
- Слышь, а может, ты мент? - неожиданно проговорил Хобот. - Может, тебя как подсадную утку ко мне подсунули? Чтобы тему какую-то пробить? - Он угрожающе распрямился, сжав кулаки. Я понял, что сейчас опять начнется драка. Не знаю, что мной руководило, только я подошел к нему вплотную и сказал:
- Слушай, Хобот, я про тебя тут слышал, конечно. Имей в виду: если что - я тебя просто удавлю!
Хобот не ожидал такого, даже как-то растерялся. Конечно, по комплекции он был в два раза здоровее меня. Не знаю, то ли мой решительный тон сыграл основную роль, то ли еще что, но он, помолчав, спокойно ответил:
- Ты чего, парень? Кто тебя трогает? Сиди, отдыхай! Живи пока!
Однако ночью я не спал - сидел и ждал, нападет на меня Хобот или нет, убьет или нет… Но, к счастью, ничего не произошло.
Через четыре дня меня выдернули из карцера и вернули опять в общую камеру номер шестнадцать. К этому времени троих пацанов оттуда выпустили, на их места заехали трое нацменов. Камера по-прежнему жила тихой, спокойной жизнью.
Где-то на пятнадцатый день моего пребывания в ИВС в камеру заглянул конвоир, выкрикнув мою фамилию:
- На допрос!
Я стал собираться. Я знал, что после такой команды конвоир может зайти минут через десять и забрать тебя на допрос. Что мне брать? Кто-то предложил мне тетрадку и ручку:
- На, возьми! Если следак вызовет, запишешь чего.
- Не надо мне ничего, - отказался я. - У меня с ними разговор короткий!
Все заулыбались:
- Что, крутой? В карцере был, в пресс-хате… Молодец, парень! Держись!
Через некоторое время меня повели в кабинет на четвертый этаж, где находились следственные кабинеты. Войдя в кабинет, я увидел там мужчину с темными волосами, с усиками, сидевшего за столом и читавшего газету. Увидев меня, он показал мне на стул. Я сел. Человек был мне незнаком. Может быть, это следователь или новый опер… Мужчина, как бы прочитав мои мысли, улыбнулся и сказал:
- Нет, я не опер. Я ваш адвокат, - и назвался.
- Адвокат? - недоуменно переспросил я. - А от кого? Кто вас нанял?
- Позвольте, - сказал адвокат, - нас не нанимают. Это лошадей на ипподроме нанимают, а нас приглашают. А пригласила меня ваша жена Олеся. - И, оглянувшись, быстрым движением он вытащил из кармана маленькую записочку и протянул мне. - Вот, это вам.
Я раскрыл. Почерком Олеси было написано: "Дорогой Олежек! Я тебя очень люблю! Я узнала о твоих неприятностях. Все будет нормально, крепись! Я буду с тобой. Тебя скоро выпустят. Все остальное расскажет адвокат. Крепко целую. Твоя Олеся".
Мне стало как-то легко и свободно. Я даже спросил адвоката:
- А не будет ли у вас закурить?
Адвокат пожал плечами.
- Закурить? - переспросил он. - Вы ведь не курите…
- Не курю, но сейчас что-то захотелось…
- Я тоже не курю. Давайте пойду стрельну у кого-нибудь!
- Да ладно, - махнул я рукой, - бог с ним! Расскажите, как она там?
- Да ничего, нормально. Мы вас долго искали.
- В каком смысле?
- Когда вас арестовали и держали в РУОПе, нам сначала дали одну информацию о вашем местонахождении, потом - совершенно другую. Мы ездили по всей Москве, вас искали. Нигде вас нет.
- Что же вы сюда не приехали?
- Нет, сюда-то мы и приехали сразу, в первый же день как вас доставили. Однако почему-то нам сказали, что вас здесь нет.
- Как это нет? А когда вы приехали?
Адвокат назвал число.
- Да, это был день моего приезда.
- Дело в том, что на практике, - объяснил адвокат, - бывает так, что вы заезжаете в один день, а информацию о том, что вы здесь находитесь, дают только на следующий. Вот таким образом и получилось - в тот день информации на вас не поступило.
- Понятно! А потом?
- А потом мы вас искали, - повторил адвокат. - Наконец нашли.
- Что мне грозит? - поинтересовался я.
- Да ничего не грозит. Скоро, в ближайшее время, вас выпустят. Ничего они на вас не имеют! Задержали по указу. Сейчас таких, как вы, по указу, задерживают очень много. Возможность такая есть, по закону. Тридцать дней, а потом - либо на свободу, либо… - адвокат показал на решетки, - дальше срок мотать. Но вам это не грозит. Да, сегодня вы получите продуктовую передачу. Олеся вам ее уже сделала. Мы послали вместе с ней.
Это меня очень обрадовало.
- Расскажите мне еще что-нибудь о ней, - попросил я адвоката. Он стал рассказывать, как они встречались, в каком Олеся была волнении, что просила передать мне на словах.
Наконец беседа подошла к концу.
- Когда вы в следующий раз придете?
- А когда вы хотите?
- А могли бы прийти завтра?
- Зачем? - поинтересовался адвокат.
- Ну как-то все же повеселей будет…
- Завтра у меня не получится, а послезавтра я постараюсь к вам прийти. Ну что, давайте прощаться…
- Да, - вспомнил я, - а можно у вас газету попросить почитать?
- Конечно, конечно, - отозвался адвокат и протянул мне газету. - Читайте! В следующий раз я вам еще и журнальчик какой-нибудь принесу.
- Нет, журнальчики отметут, - сказал я. - А вот газеты можно.
Я вернулся в свою камеру. Настроение у меня было хорошее. Слава богу, что Олеся вернулась! Я думал о превратностях судьбы. Жили мы с ней мирно, спокойно, тут - бах! - неприятности. Вот она, любовь русской женщины! Она познается в беде, в несчастье! Нет, думал я, выйду - начну новую жизнь! Да нет, какая новая жизнь! Как я могу выйти из старого круга, да и кто меня выпустит!
На следующий день меня ждала неприятность. В камеру к нам заехал еще один здоровяк, по кличке Сугроб. Он уже был здесь неоднократно, сразу вычислил, кто старший, кто смотрящий, моментально списался с кем-то. Целый день он только и засылал малявы.
Видно было, что он тут был раз пятый или шестой. Да и сроков у него была парочка - я понял это по колоколам, которые были вытатуированы на его груди.
Сугроб старался говорить только по-блатному, на криминальном сленге. Но самое страшное случилось позже. Вечером я понял, что Сугроб - из бригады центральной группировки, работал рядом с Громом и Бароном. Мне стало не по себе. Ну, все, думаю, вот и третье испытание! Мало мне этих бугаев из пресс-хаты, Хобота из карцера, так теперь Сугроб какой-то попался… Клички-то какие неприятные - Хобот, Сугроб… Сейчас он меня расшифрует, и всей камерой задавят! Получат какую-нибудь одобрительную маляву от воров - и приговор обеспечен!
Сугроб вел себя надменно. В первый же день, как он заехал, он "поставил" себя - вошел по-блатному, затем у дежурного шныря, который мыл камеру, выхватил тряпку, вымыл камеру своими руками чисто-пречисто, отжал и сказал:
- Вот чтобы каждый день был такой порядок, падла! Понял меня?
Шнырь испуганно закивал головой. После этого Сугроб больше никогда к тряпке не прикасался. Но зато сразу установил свой авторитет - тюремный, который был всегда непоколебим.
В беседе, в разговоре Сугроб никогда особо много не говорил, а вставлял слово только тогда, когда нужно было сделать вывод или решить спор.
Сугроб целый день сидел и разговаривал о чем-то с пацаном-сокамерником. В основном они говорили о криминальном мире столицы. Сугроб очень много рассказывал о Громе, какой это был авторитетный человек, справедливейший вор, но горячий.
Я все время думал: неужели он не подозревает, что я сижу в этой камере, или, может быть, он просто придуряется. Черт его знает!
Однако через пару дней ситуация в камере накалилась. Кто-то принес газету, где было описано в подробностях убийство какого-то уголовного авторитета. Сугроб взял эту заметку, прочел внимательно и ни с того ни с сего начал рассказывать сокамерникам из числа блатняков подробности гибели Грома.
- Точно такая же ситуация была! Точно, это те же самые махновцы, беспредельщики его завалили! - сказал Сугроб. - И почерк тот же, как у Грома и у Барона!
- А кто их завалил? - поинтересовался один из сокамерников.
И тут Сугроб произносит название нашей группировки! И, бросив взгляд на меня, как бы между прочим, сказал:
- Вот такие, как Олег, пацаны по внешнему виду. Вроде они не блатные, не синие, не при делах - ну махновцы, одним словом! Слышь, землячок, а ты, кстати, откуда будешь? - повернулся ко мне Сугроб.
Мне стало не по себе. Сердце опять сильно забилось. Что мне сказать? Что я из Москвы? Да меня расшифруют в три минуты! Какой город мне назвать?
- Из Брянска, - произнес я. Почему я назвал именно этот город, не знаю…
- Из Брянска? А где такой? - поинтересовался Сугроб.
- Да это там, к Украине ближе, - махнул я рукой.
- Никого не знаю в Брянске, никогда там не был. А что, там у вас люди серьезные есть? Кого из воров знаешь? Или из авторитетов?
- Да я так, коммерсант, никого не знаю…
- А, ясно - лох, - презрительно взглянув на меня, сказал Сугроб.
Законы камеры
Квадратная камера выглядела унылой и мрачной. Узенькое зарешеченное окно позволяло рассмотреть лишь микроскопический лоскуток веселого апрельского неба над тюрьмой. Латунный кран умывальника справа от входа отбрасывал озорные солнечные зайчики в темный угол, на матовую белизну унитаза-параши, и блик этот здесь, в замкнутом пространстве камеры, так некстати напоминал о прежней жизни, оставшейся по ту сторону решеток.
На длинных, отполированных тысячами человеческих тел скамьях, намертво прикрепленных к полу, на скрипучих двухъярусных шконках сидели человек двадцать - двадцать пять. Испуганные лица, скованные движения, потухшие взгляды большинства свидетельствовали, что люди эти впервые перешагнули порог камеры следственного изолятора.