- Ну же! - с легким раздражением подтвердила медсестра.
- И вы его отвели, так?
- Конечно, отвела.
- А он хоть представился вам? Я имею в виду посетителя.
- Еще бы! Он даже удостоверение показал - красное такое. Я, говорит, следователь.
- Значит, он представился вам, и вы его провели в палату, куда поместили Фокина. Так?
Плавным кивком головы Фаина подтвердила, что Турецкий совершенно прав. Однако, видимо, посчитав, что этого недостаточно, пояснила:
- К нам следователи и милиционеры часто приходят. Потому как отделение наше - не в пример другим. Кого машина сшибла, кого в драке покалечили.
Турецкий кивнул утвердительно - дескать, принял к сведению столь важную информацию и туг же задал новый вопрос:
- А больной этот, Фокин, он, случаем, не спал, когда следователь зашел в палату?
- Не-е, не спал. Может, правда, дремал малость. Слабенький еще был.
- И о чем же они говорили?
И вновь Фаина посмотрела на Турецкого как на тяжело больного. Взгляд ее на этот раз был столь выразителен, что Александр Борисович даже постыдился самого себя. Действительно, набирают в органы каких-то дебилов недоразвитых. Да разве имеет она право слушать секретные разговоры следователя с человеком, который пострадал от рук бандитов! Ее дело - уход за больными с черепно-мозговыми травмами, да полный порядок в отделении.
- Хорошо, хорошо, - остановил ее Турецкий движением руки. - А вы могли бы рассказать, как он выглядел, этот следователь?
Он сделал ударение на слове "как".
- Как… - шевельнула толстыми губами Фаина и надолго замолчала, видимо, заставляя мозги ворочаться.
Турецкий терпеливо ждал.
Наконец, она собралась с мыслями и подняла свои бесцветные глаза "человека из органов".
- Мужчина. Такой… из себя, конечно, не очень видный, но все-таки интересный.
- Старый, молодой?
Фаина невразумительно шевельнула располневшими плечами.
- Да кто ж его знает? Впрочем, не молодой уже. Лет сорок, пожалуй, а может, и поменьше.
- Очень хорошо! - подбодрил медсестру Турецкий. - Высокий, маленький?
- Высокий, - твердым голосом произнесла Фаина, но, конечно, поменьше вас будет.
- Блондин, чернявый?
Фаина вновь надолго замолчала, однако по натужному выражению ее лица было видно, насколько добросовестно она насилует свою несчастную память.
- Пожалуй, как вы будет, - после долгого размышления выдавила она. - Только волосы подлиннее ваших будут, и такие, знаете, залысины. Большие такие, хоть и молодой еще.
"И на этом спасибо", - мысленно поблагодарил ее Турецкий, представляя себе сорокалетнего мужчину, чуть пониже его ростом, темноволосого, с большими залысинами, придающими ему, видимо, вполне солидный, респектабельный вид.
Бывший следователь межрайонной прокуратуры Михаил Ткачев? Ничего похожего. А вот человек, навестивший редакцию, в которой работал Фокин?..
Судя по всему, он. Однако, все это еще требовало проверки.
- А лицо у него какое, не припомните? Я имею в виду, широкое, может быть, тонкое или скуластое? Или, может, у него усы или там родинка заметная?
На этот раз медсестра, почти не задумываясь, отрицательно мотнула головой.
- Нет, усов не было. А лицо… лицо крупное такое и нос картошкой.
Чувствуя, что ничего более про внешность "следователя" выжать не получится, Турецкий кивком поблагодарил Фаину и задал последний вопрос:
- В палате, где лежал Фокин, есть еще больные?
- Конечно. Трое как лежали, так и лежат.
- Проводите меня к ним.
В больничной палате, где на месте Фокина уже лежал новый пациент с перебинтованной головой, Александр Борисович пробыл недолго. Из троих больных, двое из которых все еще находились в тяжелом состоянии, только один смог рассказать, как "к парню, которого только что перевели из реанимации", пришел "следак", уселся на стул возле самого изголовья и стал о чем-то расспрашивать.
- И что? Он долго разговаривал с больным? - уточнил Турецкий.
Свидетель отрицательно мотнул головой.
- Нет. Минут десять, не больше.
Подумал немного и добавил:
- Да оно и понятно. Парень этот, которого из реанимации к нам перевели, слабоват еще был, и ему, сами понимаете, все эти ваши вопросы…
Александр Борисович понимал. Как понимал, впрочем, и то, что "следаку", которого он уже мысленно окрестил Чистильщиком, ни к чему было задерживаться в этой палате. В любой момент здесь мог появиться настоящий следователь. Впрочем, у этого гада, прикрывающегося чужим удостоверением, скорее всего, существовала "домашняя заготовка" и на этот случай.
Больной развел руками.
- Оно, конечно, хотя и любопытно было, так ведь подслушивать не станешь, верно? К тому же они тихо разговаривали. Тот парень вообще едва губами шевелил, а следователь… если я что-то и услышал, так это самое начало разговора. Следователь как раз спросил, может ли парень говорить. Тот ответил: "Да". Ну он и спросил его, помнит ли он, что с ним произошло, как все случилось, и того человека, который его ударил. Ну, самые обычные вопросы.
- И что?
- Парень этот сказал, что вроде бы помнит и даже готов дать показания. Тогда этот следователь придвинулся к нему совсем вплотную и начал что-то записывать в блокнот. А вот, про что он спрашивал и чего этот парень говорил, слышно уже не было.
- И вы говорите, что следователь пробыл здесь минут с десять, так?
- Может, даже меньше. Видать, торопился очень…
Перед тем, как покинуть больницу, Турецкий зашел в кабинет заведующего отделением, для которого, судя по его состоянию, смерть журналиста также явилась довольно неприятной неожиданностью.
- Не пойму, ничего не пойму, - развел он руками. - Я же его самолично вчера смотрел. Да и все показания… И вдруг острая сердечная недостаточность и почти мгновенная смерть. Ни-че-го не могу понять.
- А если вдруг ему кто-то помог?
- Господи, да о чем вы! - казалось, возмущению врача не было предела.
- И все-таки? - настаивал Турецкий.
- Вы что же, хотите обвинить нас во врачебной ошибке? - взвился хозяин кабинета.
- Боже упаси! - прижав руки к сердцу, произнес Александр Борисович. - Даже в мыслях ничего подобного не было.
- А что, в таком случае?
До врача, кажется, стал доходить смысл версии, выдвинутой Турецким.
- Ну-у, не знаю. Право, не знаю, - пожал он плечами. - Предполагать, конечно, можно всякое, но… Ведь то, о чем вы говорите, убийство.
- Убийство, - согласился с ним Турецкий. - Причем спланированное, хорошо продуманное убийство. Каковое, правда, еще требуется доказать.
И вновь растерянное "не знаю, право, не знаю".
Турецкий молчал, молчал и хозяин кабинета, размышляя, видимо, о том, что слаще: хрен или редька: недогляд медперсонала за тяжелым больным, которого перевели из реанимации в его отделение, или все-таки упущение врача и дежурной медсестры, которые могли допустить подобный промах с посетителем?
Также молча прошел к окну, какое-то время стоял, повернувшись к Турецкому спиной, наконец произнес, словно жирную точку поставил:
- Чего гадать? Вскрытие покажет.
- И когда результат?
- Не знаю. Биохимия - это сложно и долго.
Рисунок, который Ирина Генриховна привезла из редакции "Шока", оказался самым настоящим портретом, сработанным редакционным художником. Составленный на основании слов ответственного секретаря и еще нескольких сотрудников редакции, которые видели "следователя Ткачева", он, судя по всему, передавал не только чисто схематическое сходство с оригиналом, но, казалось, даже его характер, жесткий и бескомпромиссный, но более всего в этом портрете Турецкого поразили глаза. Глаза убийцы. Спокойные и очень холодные.
Это был портрет человека, посетившего в больнице Игоря Фокина.
Глава 7
Александр Борисович Турецкий не ошибся выбором, когда попросил помощи у Цветкова, по крайней мере, информация, предоставленная бывшим следователем прокуратуры по коллеге Ткачеву, не требовала дополнительных уточнений, и единственное, что оставалось Агееву, "брошенному" на разработку Ткачева, так это достоверно жизненно сыграть отведенную ему роль.
…Зная, что после суточного дежурства и вынужденного воздержания у Ткачева "горят трубы", но при этом помня и то, что бывший следователь прокуратуры дешевую водку покупает только в "своем" магазине, где его уже неплохо знают все продавщицы, Агеев загодя подъехал к нужной точке и минут пятнадцать потолкался перед входом в магазин. Как только из подъехавшего автобуса сошел явно не опохмеленный мужик в изжевано-затасканной черной форме, которая сразу же выдавала его принадлежность к многотысячному братству расплодившихся охранников, столь же упрощенно приодетый Агеев сунулся к Ткачеву.
- Слушай, брателло, не выручишь страдальца?
- Чего еще надо? - хмуро отозвался Ткачев, покосившись на невысокого, крепко сложенного мужика в камуфляжной форме, которому на вид можно было дать и сорок, и пятьдесят лет сразу. - Ежели денег, то у самого едва на бутылку наскребется.
- Да на хрена мне твои бабки сдались! - искренне возмутился Агеев. - Я сам только что получку получил.
- Так это… - в слезливо-потускневших глазах Ткачева мелькнули живые искорки, и он уже с нескрываемым интересом уставился на клоуна, у которого в карманах полно деньжат, а он изнывает от тоски, ломая из себя страдальца. - Чем помочь-то?
- Да понимаешь ли… - замялся Агеев, - тут такая хренотень… Короче, не поспособствуешь бутылку распить?
- На двоих, что ли, сброситься?
- Зачем же сбрасываться? - обиделся Агеев. - Считай, что я плачу, я и угощаю.
В слезливых глазах Ткачева отобразилось нечто непонятное, и он с хрипотцой в голосе пробурчал:
- Не понимаю.
- Да хрен ли тут понимать! - заторопился Агеев. - Как говорится, наливай да пей. Говорю же тебе, у меня сегодня получка была, и я боюсь, что до жены ее не донесу, если сейчас бутылку возьму. Чекушек-то здесь нет, а на двоих бутылку даже мараться никто не хочет.
- Само собой, - понимающе отозвался Ткачев, - но только что с того?
- Так вот я и твержу тебе: я щас бутылец возьму, и мы с тобой раздавим его на двоих. Врубаешься?
Судя по выражению явно оживших глаз, заблестевших радостным светом, о подобной удаче Ткачев даже помышлять не мог, и он, сглотнув слюну, утвердительно кивнул.
- Считай, что я уже выручил тебя. - И тут же: - Бутылку-то уже взял?
- Да нет пока что.
- Тогда бабки давай. Мы это дельце быстро разрулим.
В нем появилась радостная суетливость алкоголика, почувствовавшего запах халявной выпивки, и он тут же уточнил:
- Дешевую брать или ту, что на витрине?
Агеев пожал широченными плечами.
- На твое усмотрение.
- В таком абзаце, дешевую. Один хрен, из одной бочки разливают.
В его словах сквозила житейская мудрость, с которой не мог не согласиться Агеев.
- Вот и я так же думаю.
Вручив Ткачеву новенький стольник и сообщив ему, что он сам возьмет "что-нибудь зажевать", Агеев проводил глазами явно повеселевшего, нырнувшего к прилавку Ткачева, и направился в гастрономический отдел. Хоть и мог выпить немало, но глотать из горлышка паленую водку да не закусить при этом… Как говорится, здоровье дороже.
Распивали прямо за углом магазина в скверике, под завистливые взгляды тусующихся неподалеку алкашей, разделив по-братски двести грамм ливерной колбасы и батон белого хлеба.
- Ты как, сразу свое на грудь возьмешь или по чуть-чуть? - поинтересовался Ткачев, скручивая с бутылки пробку.
- Можно было бы, конечно, и сразу, - засомневался в своих способностях Агеев, - но боюсь душа не примет.
- Что, перебрал малек? - посочувствовал ему Ткачев.
- Было маленько.
- Тогда давай по бульке. Жена-то, надеюсь, не бросится по кустам искать?
- Исключено. Она у меня полную дрессировку прошла.
- Тогда давай за знакомство, - прицеливаясь к бутылке, произнес Ткачев. - Не каждый день хорошего человека на улице встретишь. Тебя, кстати, как звать-величать?
- Филипп.
- Ну а меня Михаилом. Так что будем знакомы. Бывай! - пробормотал он, принимая из рук Агеева бутылку, и отмерив ногтем на стекле ему одному ведомую черту, присосался к горлышку губами…
Прикончив бутылку с паленой водкой, которая, как сумел заметить Агеев, ничем не отличалась от акцизной, и покалякав о том о сем, явно оживший Ткачев покосился на пустую тару, сиротливо покоившуюся под ногами, перевел взгляд на надломленный батон, поверх которого лежал шмат ливерной колбасы, и обреченно вздохнул. Мол, и жизнь вроде бы налаживается, да и закуси осталось столько, что на два литра хватит, а тут… Более красноречивых вздохов не бывает, и Агеев не заставил себя ждать.
- Оно, конечно, - философски заметил он. - Однако на двоих, что звездочка младшего лейтенанта милиции - непременно тянешься за второй. И тот, кто ее не получил…
- Слушай, вот и я о том, - моментально подхватился Ткачев. - Одна - ни то ни се. И если бы еще по чуть-чуть…
- Но чекушек-то нет, - резонно заметил Агеев. - А целую опять брать?..
- Так мы граммчиков так по сто отопьем, а остальное разделим. Чтоб, как проспишься, было чем горло промочить.
Покосившись на новоиспеченного приятеля и словно раздумывая, стоит ли поддаваться соблазну, Агеев какое-то время "колебался", однако не выдержал красноречивого томления Ткачева и обреченно махнул рукой. Мол, где наша не пропадала. А одна бутылка на двоих, тем паче паленая, это действительно ни то ни се.
Правильно оценив его душевный порыв, Ткачев полез было в карман за деньгами, но Агеев его перехватил.
- Не-е, коли уж я соблазнил тебя… Сегодня угощаю я.
Ткачев не стал упрямиться.
- В таком случае, за мной завтрашний опохмел.
- Если, конечно, меня жена не прибьет, - резонно заметил Агеев. - Впрочем, думаю, обойдется. Она у меня дрессированная.
Задумался и с тоской в голосе добавил:
- Одно плохо - уже двое суток ничего горячего во рту не было. Кишки, небось, уже тревогу забили. А в кафушку идти накладно.
- Было бы о чем терзаться, - повеселел Ткачев. - Возьмем бутылец да пойдем ко мне в берлогу. Кастрюля с супцом всегда в холодильнике стоит.
- Так ты что, недалеко живешь?
- Считай что рядом. Вон он, дом, через дорогу.
- Ну-у, если, конечно, приглашаешь… - протянул Агеев, однако тут же спохватился: - А жена? Не встретит метлой по жопе?
- Исключено! Я уже забыл даже, когда развелся. Короче, пошли. Приглашаю.
- Тогда это совсем другой разговор, - сдался на милость победителя Агеев и полез в карман за деньгами.
Передал две полусотенных засуетившемуся Ткачеву, подумал - и отсчитал еще одну сотню.
- Чего уж там, бери сразу две. Чтобы лишний раз дорогу не перебегать.
Подумал еще, и двинулся следом за Ткачевым.
- Пивка что-то захотелось, да и пожрать что-нибудь прикупим. Пельменей да селедочки под картошку. У тебя, кстати, картошка-то найдется?
- Найдем.
Загрузившись пивом, закуской и водкой, они уже подходили к дому, в котором жил Ткачев, как вдруг тот спросил с хитринкой в голосе:
- Слушай, Филипп а чего это ты на скамейке про мента с единственной звездочкой на погоне вспомнил? Случаем, сам-то не из бывших?
Агеев вопросительно уставился на сотоварища.
- Ну а если даже из бывших? Что с того?
- Ничего, - радушной улыбкой успокоил его Ткачев. - Простоты такое сравнение привел, что… В общем, невозможно было не догадаться. Кстати, на пенсии или как?
- Что, что "или как"?
- Самолично рапорт написал?
- Какое там… Короче говоря, с начальством не сработался. Вот и дали под зад.
- Не жалеешь?
- Не знаю.
Агеев неожиданно остановился, словно раздумывая, стоит ли идти дальше, и в его голосе появились угрюмые нотки.
- А ты сам-то что?.. Поди ненавидишь - что бывших, что настоящих?
- Зачем же ты так сразу? - обиделся Ткачев. - Ненавидишь!.. Да ты сам-то как думаешь, кем я раньше работал?
- Ну-у?..
- Ладно, не ломай голову и можешь мне поверить на слово. Следователь!
Удивлению Агеева, казалось, не было конца.
- В райотделе! На земле!
- Бери выше. В прокуратуре.
- А чего же теперь?
- Ты имеешь в виду вот эти лохмотья? - с кривой усмешкой на лице произнес Ткачев, показав пальцем на фирменный чоповский значок.
- Ну!
- Считай, что тоже поддали. Причем с волчьим билетом в кармане. С-суки!
- За что?
- Потом расскажу.
Глава 8
Видимо, отработавшая все свои ресурсы, баржа переживала свой второй век. Намертво притороченная толстыми тросами к берегу, она сияла гирляндами огней, бликами, рассыпающихся в темноте по темной глади Москвы-реки.
Подкатив к "Вирджинии" на свежевымытом "БМВ", Плетнев притормозил почти у самого трапа, как бы раздумывая, стоит ли ему опускаться до незнакомого борделя, но, решив, что все-таки стоит, припарковался на небольшой площадке, огороженной парапетным камнем и цепями с огромными якорями на концах. С вальяжной неторопливостью свободного от насущных забот человека он выбрался из машины. Он даже не сомневался, что "Вирджиния", как и все столичные бордели, по крайней мере, более-менее приличные, оснащены системой не только внутреннего, но и внешнего наблюдения, оттого и выкобенивался перед глазком камеры, позволяя "секьюрити" лицезреть себя с самой выгодной стороны. Этакий русский граф впечатляющего роста и комплекции, решивший оторваться по полной программе.
Из иллюминаторов массивной надпалубной надстройки доносилась негромкая музыка, и Плетнев, поднявшийся по трапу на залитую светом палубу, едва не столкнулся нос к носу с плечистым парнем в стилизованной форме речника-матроса с красной повязкой на руке, что сразу же выдавало в нем охранника.
- Гостей принимаете? - расцвел в белозубой улыбке Плетнев.
Судя по реакции "матроса-переростка", Антона уже неплохо рассмотрели по монитору, вынесли свое собственное мнение о нем и даже, видимо, прониклись к его мощным плечам и столь же мощной шее, которую украшал массивный золотой кулон, просматривающийся в прорези расстегнутой на две верхние пуговицы сверхмодной рубашки.
- Ну, ежели человек хороший… - деланно улыбнулся охранник и приглашающе повел рукой, пропуская гостя в небольшой, заставленный столиками зал, залитый электрическим светом. Судя по свободным столикам, основная публика съезжалась в "Вирджинию" где-то ближе к полуночи, и это тоже говорило о ее статусе. И публика, судя по всему, здесь была уже проверенная, более-менее постоянная.
- Что-то не припомню вас раньше, - между тем вещал "матрос-переросток". - Впервые у нас?
- Точно так, впервой.
- Посоветовал кто или сами наткнулись на нас? - продолжал "вентилировать" гостя охранник.
- Считай, что по рекомендации. Давно уже хотел нырнуть к вам, да все недосуг было.
- Работа?
- Бизнес.
- Банковское дело?
- Зачем? - удивился Плетнев. - Банков сейчас - как поганых грибов в урожайный год. Дерево и стройматериалы. Думаю, на мой век хватит.