Охранник уважительно кивнул, и в этот момент из-за тяжелой портьеры, отделявшей зал от кухни, появился немолодой уже, с импозантной сединой на висках распорядитель, белоснежную рубашку которого украшал галстук-бабочка, и, величаво кивнув Плетневу, бросил стремительный взгляд на охранника. Получив в ответ утвердительный кивок, он расцвел в мягкой, располагающей улыбке и немного грассирую, спросил:
- Один будете или с дамой?
- Господь с вами! - нарочито сурово "возмутился" Плетнев. - Кто же в Тулу со своим самоваром едет?
Они с полуслова поняли друг друга, и распорядитель только улыбнулся в ответ.
- Совершенно с вами согласен. Тем более, что такой "Тулы", как у нас, - он сделал ударение на "Туле", прокатив звук "Т", - вы больше нигде в России не найдете.
И засмеялся игриво.
- Хотел бы надеяться, - хмыкнул Плетнев, обозревая полупустой зал. - Народ, насколько я догадываюсь, чуток попозже съезжается?
- В общем-то, да. Но, бывает, что с самого открытия зал забит. Так что, если у нас понравится, и если надумаете как-нибудь еще заехать, предварительно позвоните. Чтобы я за вами и столик держал, и…
Он многозначительно помолчал и, уже протягивая визитную карточку Плетневу, добавил:
- Думаю, что вы будете постоянным гостем.
Он провел Плетнева к столику на двоих и величаво удалился, оставив гостя один на один с официантом.
- Что будем заказывать? - поинтересовался тот, держа наготове карандаш с блокнотом. - Виски, коньяк, водка, джин?
- Слушай, а кроме виски, водки и джина ты можешь еще что-нибудь предложить? - без особой ласки в голосе поинтересовался Плетнев. - У меня этой гадости и дома хватает.
- Могу предложить вина, - пожал плечами официант. - Вполне приличные. Италия, Испания, Франция.
Теперь уже Плетнев смотрел на официанта, как на безнадежно больного.
- Слушай, парень, твой командир пообещал, что мне у вас понравится, а ты мне пойло в нос суешь. Ты что, еще не врубился до конца, зачем я здесь?
- Отчего же, не врубился? - обиделся официант. - Очень даже все понятно. Но у нас тоже свои правила, и перед тем как пригласить вас вниз, гость должен и столик заказать, и…
- И кухню вашу отведать.
- Ну-у, можно сказать, что и так.
- В таком случае двести коньяка и что-нибудь закусить на твое усмотрение. Да и вот что еще… Побыстрее! А то уже яйца сводит и в зубах ломота…
Когда Плетнева пригласили в трюмный отсек отжившей свои годы баржи, он не смог скрыть своего восхищения.
Последний публичный дом, куда он забрел много-много лет назад, будучи в Турции, мог показаться грязной и паскудной, забрызганной спермой собачьей конурой по сравнению с тем комфортом, в который можно было превратить проржавевший трюм. Удачно подобранная и столь же удачно расставленная мебель, призывно зазывающая раствориться в ней, небольшая стойка полуовального бара, уютно вписавшегося в угол, зеркальный журнальный столик с ярко иллюстрированными порнографическими журналами, телевизор с огромным плоским экраном. И все это обрамляли живые цветы в изысканных кашпо и цветочных горшках, среди которых выделялись искусственные тюльпаны, шикарные и практически неотличимые от живых.
М-да, хмыкнул про себя Плетнев. Этот бордель на Москве-реке дал бы сто очков вперед даже голландским публичным домам, не говоря уж о том же Стамбуле или других портовых городах. По крайней мере, фасадная часть. И назвать бы этот бордель на воде надо было не "Вирджиния", а "Огни Москвы", прославляя тем самым российскую столицу, многослойную, как огромный бутерброд.
- Сейчас к вам выйдут, - сказал сопровождающий Плетнева официант и негромко добавил: - Столик за вами. Если пожелаете, можете пригласить и девушку.
Кивнув клиенту, который явно пришелся по душе хозяину заведения, официант удалился, и Плетнев остался один.
Если верить завсегдатаям элитных публичных домов и борделей, к клиенту обычно выходила "мамка", зачастую исполняющая обязанности и роль администратора борделя, она же самолично представляла и девочек, оценивая в то же время возможности клиента. Все они были хорошими психологами, и такому бдению со стороны хозяев заведения были свои причины. Во-первых, никто не хотел нарываться на козлов, не желавших расплачиваться и начинавших базлать, словно на одесском Привозе. К тому же, под видом клиента, у которого зубы сводило от страстного желания отдуплиться, в бордель могли забрести и опера, чтобы сделать плановую "контрольную закупку". А бывали и такие случаи, когда развалившийся в кресле "гость" требовал обнажить груди предлагающих себя девушек. Те, естественно, повиновались, "гость" начинал возбуждаться, уставясь остекленевшим взглядом на соски, и в тот момент, когда надо было остановиться на какой-нибудь девахе, вдруг заявлял, что его никто не устраивает, и пулей вылетал из заведения, засунув руку в карман штанов.
Девочки заливались от радостного хохота, а хозяева заведения матерно ругались и сожалели, что Государственная Дума еще не удосужилась принять закон о привлечении онанистов к уголовной ответственности. Все уже знали, что будет с этим козлом дальше. Выскочив из заведения и все еще держа ручонку в кармане штанов, он пристроится где-нибудь за углом и дрожа от сладострастного нетерпения и будоража в памяти целый ряд больших и маленьких грудей, мысленно касаясь кончиком языка коричневых сосков, будет охать, стонать и дрожать, наслаждаясь картиной, достойной кисти Рубенса, пока не заскулит по-собачьи и не выбросит на черный асфальт или угол дома струю спермы.
Несчастные жители тех московских домов, где пригрелись неафишируемые публичные дома, справедливо возмущаются "заплеванностью" своих подъездов. Но знали бы они, что на самом деле это такое!..
В общем, хлебушек администраторов, хозяев и "мамок" публичных домов был нелегким, и приходилось держать ухо востро, чтобы не оказаться в пролете, не быть закрытым, а то и вообще не залететь под статью Уголовного кодекса Российской Федерации.
Мамка словно выплыла из двери, и Плетнев удивился, насколько же они все похожи друг на друга. Толстые и худые, красивые и уродливые, молодые и уже достигшие пенсионного возраста, они в тоже время имели что-то общее, порой почти неуловимое на первый взгляд, что выдавало общность их профессии.
- Впервые у нас? - спросила она, обнажив в улыбке добрую часть золотых запасов российского государства.
- Впервые, - учтиво поклонившись, приветствовал ее Плетнев.
Она поняла его намек и, видимо, по достоинству оценила. Из ее взгляда исчезло что-то настороженно жесткое, и все-таки она еще оставалась настороже, видимо, опасаясь незнакомого клиента.
- Рекомендовал кто? - как бы походя, поинтересовалась мамка, опускаясь в кресло напротив Плетнева. Потянулась было к пачке сигарет, небрежно брошенной на журнальный столик, однако Плетнев опередил ее, предложив свои, более дорогие.
- Приятель посоветовал. Давно уж хотел забрести на огонек, да все некогда было. Бизнес, работа. А тут вот решил расслабиться малость…
Явно удовлетворенная подобным ответом, да еще тем, пожалуй, что не надо ваньку валять пред понравившимся ей мужиком, мамка кивнула, выпустив красивую струю дыма, отчего ее розовый язычок призывно обнажился в полуоткрытых губах, и все так же негромко спросила:
- Выпьете что-нибудь?
- Пожалуй.
- Шампанское? Водка? Коньяк?
- Коньячку, пожалуй.
Она прошла к бару, стоя в пол оборота к клиенту, плеснула в бокал грамм двадцать коньяка, поставила его перед Плетневым. Он достал было из кармана бумажник, однако она успокаивающе коснулась его руки:
- Это потом. Кстати, вы наши цены знаете?
- Надеюсь, не дороже денег.
Она оценила эту его шутку, тем более, что уже видела пачку евро и американских долларов в бумажнике. А потом произнесла негромко, но уверенно:
- Будете довольны. Вам у нас понравится.
Она знала, что говорит, впрочем, и сам Плетнев в этом не сомневался. Из той заявки, которую Игорь Фокин предоставил в секретариат "Шока", можно было понять, что здесь ютятся не просто "временщицы", то есть дешевые, уличные проститутки, которые готовы работать на полную отдачу, денно и нощно, однако в настоящем сексе ничего не понимающие, а красивые молодые "профи", которые привлекают собой постоянных дорогих клиентов.
- Девочек приглашать?
- Пожалуй.
- Но придется немного обождать, - извиняющимся тоном произнесла мамка и тут же пояснила: - Еще не все готовы к выходу. Сами понимаете, и ноготки надо подкрасить и марафет навести.
И добавила, уже поднимаясь из кресла:
- Еще коньяка?
- Естественно.
В ожидании, когда появятся жрицы любви, Плетнев неторопливо наслаждался коньяком, думая о том, что не зря эти списанные, проржавевшие баржи облюбовали имущие москвичи и "гости столицы", пожелавшие расслабиться от дел своих праведных. Здесь все было если и не по высшему, то уж по первому классу - это точно. Что фасадная часть этого заведения на воде, которое язык не поворачивается назвать борделем, что напитки в баре. По крайней мере, коньяк оказался самым настоящим и был выше всех похвал. А ежели еще и здешние жрицы любви окажутся под стать коньяку…
Они были просто прелестны и вызывающе сексуальны - все пять девушек, появившихся в холле следом за своей мамкой. Полуобнаженные ровно настолько, чтобы у потенциального клиента перехватило дыхание, и он уже не думал о том, сколько здесь оставит денег, а оставил бы всю свою наличность, они стояли полукругом перед гостем "Вирджинии" и зазывно улыбались, обещая ему не только все услады, но и такой кайф, который он будет вспоминать и на том свете.
Они были хороши! Все! И Плетнев, которому в последнее время было не до женщин из-за навалившейся работы и прочих проблем и жизненных неурядиц, уже желал их всех.
Видимо, проникшаяся состоянием гостя, мамка обворожительно улыбнулась:
- Ну же?
От него ждали выбора.
- Вторая и третья… слева.
- Что… желаете побыть с двумя сразу?
- Желаю, - признался Плетнев.
- Лесбис, - по-хозяйски уточнила мамка.
Плетнев пожал плечами.
- Вот уж не знаю, право, как это называется, но ежели для разогрева… Помните, как в том анекдоте про алкоголиков, собравшихся на чемпионат мира? Француз принял на грудь полкило бренди и уже был таков, а русский в это время все еще продолжал разминаться портвейном.
- Так вы что, как тот русак? - хмыкнула мамка.
- Вроде того.
Когда невостребованные девушки ушли, а в холле остались лишь Вероника и Нинель, мамка поинтересовалась у Плетнева, как долго он собирается гостить в "Вирджинии", и услышала в ответ "до утра", сделала девушкам знак, чтобы они шли готовиться. Сама же пригласила его в святая святых "ресторана на воде", чтобы показать ему апартаменты, и он бы выбрал понравившуюся комнату.
И снова Плетнев уважительно кивнул. Турецкие, впрочем, как и прочие европейские, любители этой клубнички зашлись бы от зависти к русским мужикам, узнай они о подобном сервисе. Там все грубее и проще. Вот тебе угрюмая телка, вот тебе грязная конура со скрипучей кроватью, заляпанной спермой. Деньги вперед - и укладывайся в оплаченное врем".
Ни кураже тебе, ни кайфа, одно лишь козлодрание, которое даже сексом нельзя назвать.
Комнаты, где жрицы любви ублажали клиентов "Вирджинии", заставляли их хотя бы на время забыть о житейских неприятностях и сварливых женах, вечно недовольных чем-то, зудящих и постоянно требующих что-то, разительно отличались друг от друга. Хлебнув коньячку побольше и раскурив кальян, здесь можно было представить себя и восточным шейхом, окруженным стайкой юных наложниц, и страстным любовником французской королевы, решившей приоткрыть интимные стороны своего будуара, и еще черт знает кем, но любящим тот самый уют, где все располагает к сексу, и красивых женщин.
Уважительно пробормотав что-то, Плетнев выбрал заставленную искусственными цветами каюту, панели которой были задрапированы плотной материей розовых тонов, а посреди красовалась огромная кровать, обложенная небольшими, почти плоскими подушками из красного атласа. Чуть поодаль - два пуфа цвета драпировки и невысокий столик на колесиках с букетом тюльпанов и медным подносом.
Буквально во всем чувствовалось не только страстное желание хозяина этого борделя завоевать собственного клиента, денежного, желающего "чего-то этакого", и одновременно не очень-то обремененного изысканным вкусом, но и хорошее знание психологии своих клиентов, в общем-то, достаточно примитивной. Наконец-то вырвавшемуся из страшного плена советской зашоренности, где ему вдалбливали одно-единственное понятие - "нельзя-а-а", клиенту предоставляли здесь то, о чем он, бедолага, мечтал подспудно и грезил всю свою жизнь.
- Что, нравится? - спросила мамка, уловив состояние гостя.
- Восхищен!
Оставив Плетнева в облюбованной им каюте и поинтересовавшись напоследок, желает ли он закусить чем-нибудь и будет ли заказывать спиртное, и, получив утвердительный ответ, мамка сказала, что "девочки сейчас будут" и величаво удалилась, оставив его одного. Правда, скучать ему долго не пришлось. Буквально через минуту-другую дверь открылась, и на порожке выросли две прелестные феи, бархатистость кожи которых подчеркивали полупрозрачные пеньюары.
- Нинель, - снова представилась блондинка.
- Вероника, - сделала шутливый реверанс и ее смуглая подружка и, полуобняв Плетнева за шею, провела по его губам кончиком розового язычка.
Пьянея от этих прикосновений и начиная забывать, зачем он сюда приехал, Плетнев помог блондинке снять с себя сначала пиджак, потом рубашку, а ее подружка опускалась все ниже и ниже, скользя язычком и губами по его телу.
Когда очередь дошла до брючного ремешка, спросила горячим полушепотом:
- Может, сначала по шампанскому?
Он был готов на все…
Уставший и опустошенный, даже не ожидавший от себя подобной прыти, Плетнев облокотился на атласные подушки спиной и, показав глазами блондинке, чтобы плеснула в бокалы по грамульке коньяка, произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Все, я ваш.
- А вот с этого момента уточните, пожалуйста, - засмеялась Нинель, принимая из рук подруги бокал с шампанским.
- А чего там уточнять? Ваш - и все! Если, конечно, этот кабак на воде не закроют.
- Кого закроют? - хмыкнула Вероника. - "Вирджинию" закроют? Да никогда! Насколько я знаю, у хозяина все схвачено и проплачено, а завязки на самый верх идут.
- Это точно, - подтвердила Нинель. - Мне тут наш мэтр рассказывал… ну-у, ты видел его в зале, так вот он рассказывал, будто к нам какой-то писарчук подкрадывался, из "Шока", и даже будто бы уже статейку накропал, что, мол, на плавучих ресторанах всякие нехорошие дела творятся, так ему просто посоветовали идти куда подальше со своей статейкой, на том все и успокоилось.
- А как же?..
- Ты хочешь сказать, не начнет ли он права качать? Могу заверить, не начнет.
- Почему? - насторожился Плетнев.
- Да потому, что, во-первых, все схвачено и проплачено, а во-вторых, ничего такого-этакого у нас на барже нет. Мы же все официантками здесь оформлены, а эти каюты - наша жилплощадь. А на, свою жилплощадь я кого хочу, того и приглашу.
Вывод по борделям на воде, представленный Плетневым в "Глорию", звучал однозначно: бесперспективно!
Это значило, что эту тему, заявленную Фокиным в секретариат, надо оставить в покое и начать более плотную разработку других версий.
Глава 9
А поутру они проснулись…
Отчего-то вспомнив эту фразу, которой можно было бы заковычить любую приличную пьянку, особенно когда водку запиваешь пивом и наоборот, Агеев, с трудом продрав глаза, убедился, что он все-таки лежит на диване, а не на полу довольно просторной комнаты, единственным украшением которой был телевизор "Сони", видимо, сохранившийся здесь еще со старых, добрых времен, прислушался к бряцанью посуды, доносившемуся из кухни.
- Ох же, мать твою!.. - выругался он, отдирая голову от клочковатой подушки и спуская ноги с дивана.
Однако, как бы он не материл себя, но факт "задушевной" пьянки оставался фактом, и он подивился здоровью и выносливости Ткачева. Выпил, пожалуй, даже больше его, а вот, поди ж ты, - уже колготится на кухне.
Сунул ноги в разношенные шлепанцы, от чистого сердца предоставленные гостю хозяином однокомнатной квартиры, и, держась за голову, вышел на кухню.
- О, явление Христа народу, - обрадовался уже явно опохмеленный Ткачев. - А я уж подумал, что не проснешься никогда.
И закатился радостным смешком.
- Кому смех, а кому слезы, простонал Агеев. - Кстати, что сейчас - утро или вечер?
- Ну, ты даешь, брателло! - уставился на гостя Ткачев. - Конечно, утро. Я уже и за пойлом успел сбегать, и зажевать кое-чего приготовил. Давай, располагайся к столу.
- Умыться бы сначала…
- Так кто ж тебе мешает? Полотенце в ванной, на крючке висит.
Ополоснув лицо холодной водой и прополоскав рот, отчего вроде бы сразу полегчало, Агеев прикрыл за собой дверь ванной и невольно удивился расторопности бывшего следователя прокуратуры. На столе, застланном вполне приличной клеенкой, уже стояла сковорода с яичницей, на тарелочке лежал аккуратно нарезанный хлеб, а посередке в окружении четырех бутылок жигулевского пива красовалась бутылка уже знакомой паленой водки из магазина напротив.
- Ну ты даешь, брателло! - в тон хозяину квартиры похвалил его Агеев. - Прямо не стол, а ресторан на Ривьере.
- Ну, на Ривьере, положим, мы не были, - скромно заметил Ткачев, - а вот насчет всего остального… короче, хорошему гостю в этом доме всегда рады.
- Спасибо. За мной не пропадет.
- Догадываюсь, можешь не утруждаться. И без того вчера выставился по полной программе.
…Сразу же за первой выпили по второй, скромно ткнув вилками в сковороду с яичницей, открыли по бутылке пива, и когда немного отпустило, Агеев не очень-то весело пробормотал:
- Еще по одной - и все, завязываю.
- Чего так? - вскинулся явно поплывший Ткачев.
- Пойду сдаваться.
- Жене, что ли?
- Ну!
- Так ты же ей вчера звонил.
- И чего? - уставился на хозяина квартиры Агеев. - Чего говорил-то?
- То, что есть, то и говорил, - пожал плечами Ткачев. - Встретил, мол, по старой работе следователя, и решили отметить это дело. Так что, твоя Ирина в курсе всех событий и последних новостей.
- А она… она-то чего?
- Да ничего особенного, вполне достойной женщиной оказалась. Когда ты передал мне трубку, она попросила меня не отпускать тебя до утра, как говорится, от греха подальше, что и было исполнено.
Агеев покосился на хозяина квартиры и удивленно качнул головой.
- Надо же!.. Обычно она такой крик поднимает, что не приведи господь, а тут…
- Умная женщина, - подсластил пилюлю Ткачев. - Знает, видать, где можно тебе остаться, а откуда и домой гнать надо.
И снова разлил по полной.
Когда уже совсем захорошело, была допита бутылка, и душа бывшего следователя прокуратуры требовала продолжения банкета, Агеев откинулся на спинку стула и с неподдельной тоской в голосе произнес:
- Помню, когда еще пахал в ментуре…
- А я… я не очень-то вспоминаю те времена.