Турецкому, конечно, было очень интересно, что мог обнаружить в рукописи старик Моисеев, в дни Саниной молодости слывший опытнейшим прокурором-криминалистом. Но он уже давно на пенсии, друзья и знакомые его изредка навещают - Семену, естественно, скучно, охота вспомнить прежние подвиги, принять свои законные наркомовские сто граммов, обмыть какую-нибудь очередную цацку, вот отсюда и аврал. Что ж, его богатейший опыт может действительно оказаться уместным и подсказать что-нибудь по существу. А потом какой-то часик большой роли не сыграет, но вот пить со стариком придется самому Славке. Впрочем, все будет зависеть от обстоятельств.
Моисеев обитал в одиночестве. Дети его давно, в начале девяностых годов, вместе с семьями выехали на "историческую родину", звали отца, но тот категорически отказался. А ведь и в самом деле, чем бы он занимался там? С кем бы мог перекинуться шуткой, вспомнить молодость, принять по стопарю спиртяшки? Вот и остался коротать остаток жизни, который у него растянулся на целое десятилетие, и, Бог даст, еще протянет…
Он проживал в однокомнатной квартире на углу Большого и Малого Строченовских переулков. Дом был еще сталинских времен - с высокими потолками, но почему-то узкими комнатами. Пятый этаж- для старика, конечно, трудновато, но, к счастью, лифт работал бесперебойно, а во дворе был уютный скверик, и вокруг полно всяких магазинчиков, лавочек, и главное - аптека, а что еще нужно одинокому старому человеку?
Семен Семенович, предупрежденный Грязновым, ждал дорогих гостей. Хотя, надо сказать, других у него просто и не было. В его возрасте новых не заводят, а старые все были гораздо моложе его, поэтому и оставались те, с кем он честно служил в последние свои годы, перед выходом на пенсию.
В уютной кухне был накрыт стол на троих. Стоял традиционный медицинский пузырек с притертой пробкой, в котором оставалось еще на четверть спирту. Не оставляли вниманием бывшие сослуживцы. Аккуратно порезаны помидоры и огурцы, а на газовой плите громко и аппетитно шкворчала на сковородке под крышкой картошка с тушенкой - тоже своеобразная традиция. А скажите, какие могут быть особые разносолы у вечно занятых людей?..
После непременных объятий и восклицаний помыли руки и тесно уселись за столом. Подрагивающей уже рукой старик разлил по граненым стопкам неразбавленный спирт, кружка с водой стояла рядом - для желающих, которых, собственно, и не оказалось, а Турецкий решил, чтобы не обижать Моисеева, надпить немного, просто для формальности, и на том остановиться.
Старик откровенно радовался, видя, как истово уминают картошку с тушенкой его друзья, как хрустят огурцами, макая их в солонку, и понимал, что угодил, а сам сидел, словно бы чуть пригорюнившись, и посасывал помидор.
Грязнов поддержал еще один тост - за далеких детей и внуков старика, Турецкий чокнулся недопитой рюмкой и снова едва пригубил. Ну и, закончив с трапезой, перешли к делу, ради которого приехали.
Моисеев убрал все со стола, вытер клеенку и принес оригинал статьи. Затем достал из пластмассового очечника круглые, очень несовременные очки, обтянутые на дужке переносицы черной изолентой, протер их подолом клетчатой ковбойки, надел, оглядел поверх стекол гостей и принял наконец серьезный и независимый вид - и все это аккуратно, последовательно, так, будто примерялся, например, к стрельбе.
- Итак, молодые люди, вы ждете от меня ясной картины? Очень хорошо, скажу я вам, потому что сегодня, в чем я почти уверен, вряд ли найдется специалист, который назовет вам, не проводя сложных сравнительных анализов, фирму, выпустившую интересующую вас электрическую пишущую машинку. А также примерную дату выпуска с небольшим допуском. Так вас это устроит? Я не слышу.
Турецкий рассмеялся по поводу важности тона, которым была произнесена фраза. Ну, будто ничего не изменилось за прошедшее десятилетие, и выражение лица, и тон остались прежними.
- Семен Семенович, а как вам это удалось?
- Вы будете продолжать смеяться, Саша, но я вам скажу-таки правду. После того как Вячеслав передал мне вашу просьбу, я прямо с Житной, где мы с ним встретились, заехал к своему старому другу, эксперту-криминалисту Иосифу Ильичу Разумовскому. Вы, я просто уверен, оба должны его хорошо знать - он криминалист от бога и мой старый товарищ. У него мы провели все необходимые сравнительные анализы, которые делали еще тогда, когда повсеместно печатали на пишущих машинках - и механических, и электрических. А про ваши компьютеры, которых я боюсь, как сумасшедший, в наше время только слышали. А некоторые - видели. И уж совсем немногие знали, с чем их едят. Я объяснил?
- Исчерпывающе!
- Одну минуточку! Что вам и требовалось, так?
- Истинно так, - максимально серьезно подтвердил Грязнов.. - Ну, Семен, не бухти, народ жаждет подробностей!
- Ах, вы хочете песен? Что ж, их есть у меня… Записывайте, Саша, не полагайтесь на память. Я вам скажу правду: самая лучшая память бывает гораздо хуже даже самых слабых чернил, это не я придумал, клянусь моими внуками, которые там, где все время стреляют и взрывают, и чего им всем надо?
Турецкий послушно вынул блокнот и авторучку.
- Значит, пишите себе так… Электрическая пишущая машинка изготовлена в Соединенных Штатах на заводе фирмы "Ай-би-эм" не ранее семьдесят пятого, но и не позднее семьдесят девятого года…
- Откуда тебе это известно? - как-то очень неучтиво перебил Грязнов.
- Господин генерал, - вовсе и не обиделся Моисеев, - помолчите, когда говорит специалист. Но я отвечу. Есть много компонентов - например, особенности шрифта, то есть комплекта литер, воспроизводящих в данном случае русский алфавит, а мог быть латинский либо еще какой-нибудь - еврейский или арабский, скажем. В чем особенности? Они зависят от гарнитуры, то есть от характера рисунка букв, цифр, иных полиграфических знаков, от насыщенности, наклона, наконец, размера, который у вас, у пишущих в газетах, - он указал крючковатым пальцем на Турецкого, - называется кегль, слышали, надеюсь? Кроме того, учитывается расстояние между знаками и строчками, сила давления на бумагу и множество других факторов, по которым можно сделать достаточно определенные выводы. Далее прошу особого внимания. Шрифт на машинке не родной. О чем это говорит нам? Я скажу, если вы не догадываетесь. Это значит, что автор рукописи купил себе машинку с латинским, скорее всего, шрифтом, а потом попросил мастера поменять ему буквы на русские. То есть автор был русским человеком или говорившим по-русски. Либо другой вариант: машинка была со сменными головками, понимаете? Хочешь - пиши по-английски, а хочешь - по-русски, смени вот такую насадку со шрифтом и печатай себе дальше. Но для человека, который занимается литературой как профессионал, это, по-моему, неудобно. И в пользу моего первого предположения говорит еще и тот факт, что мастер, который менял ему шрифт, был наш, отечественный умелец.
- А это из чего видно? - снова вмешался неугомонный Грязнов.
- Интересный вопрос. Вы текст глазами смотрели?
- А чем же еще смотрят? Ну, ты даешь, Семен Семенович? Может, ты интуицию какую-нибудь имеешь в виду?
- Вячеслав, я имею в виду всегда только то, что имею, уж вам пора бы и знать. А в тексте, внимательные вы мои, можете сами убедиться, буквы "м" и "о" из другой оперы, они здесь не родные. Для знающего человека так они очень даже отличаются от других букв иным рисунком очка.
- Семен, по-моему, тебя не туда потянуло? - с сомнением заметил Грязнов, пытаясь сохранить серьезное выражение лица.
Турецкий еле сдерживался от смеха, а Моисеев внимательно уставился на Вячеслава из-под нахмуренных бровей, подумал и сказал, как бы советуясь с кем-то, невидимым его гостям:
- У меня такое ощущение, что он, этот опер при генеральских погонах, хорошо усвоил только одно значение слова "очко". Ну, максимум два. А что, и много ты с опера спросишь, в какой его мундирчик ни обряди?
Гости захохотали. Старик тоже улыбнулся и продолжил:
- Очко, Вячеслав, в нашем случае - это рисунок буквы. У каждой гарнитуры он свой, постоянный. И если перемешать разные шрифты одного кегля, то у одинаковых по размеру букв будут разные рисунки очка, это понятно, наконец? Ну, слава богу!.. Теперь по поводу "м" и "о". Они вообще выпадают из буквенного ряда. То есть можно с уверенностью предположить, что мастер, чинивший машинку, у которой отломились эти весьма употребляемые буквы - такое часто случается при интенсивной работе, - не очень старательно сделал свое дело. Он припаял буквы почти точно на их место, почти, понимаете? Поэтому и строчка получается тоже почти ровной. Но… не совсем. А делать "почти" - это умеют только у нас, уж поверьте моему опыту, - печально вздохнул Семен Семенович и опустил нос на грудь.
- Значит, машинку могли чинить дважды и оба раза у нас? - спросил Турецкий.
- Скорее всего, Саша, да. Вы приглядитесь как следует, пошлите в ЭКЦ, получите официальное заключение, и у вас исчезнут всякие сомнения.
- А почему вы считаете, что она электрическая, а не механическая?
- Электрическая, Саша, дает одинаковую силу удара. Вы когда-нибудь работали на такой?
- Ну, было.
- Помните, вы только дотронетесь до клавиши, а она уже гудит и стукает по бумаге? А на обычной вам приходится с определенной силой давить на клавишу, и у каждого человека, даже у каждого его пальца, сила давления разная. Вот… Вы меня еще спросите: к чему я так долго и подробно рассказываю про машинку? Отвечаю: ее владелец много печатает на ней. Он, наверное, писатель, хотя, если судить по стилю, таки вы меня немножко извините. Мне приходилось в жизни порядочно читать и, как вы понимаете, сравнивать, анализировать, но я не беру на себя смелость проводить лексический анализ, это вы идите в Союз писателей, только не знаю, какой лучше, их теперь много… Вот интересно! Раньше был один Союз писателей и в нем очень много писателей. А теперь уже их много, этих Союзов, а где все писатели? Что, разом вымерли? Нет, конечно, шучу, но ведь и всерьез читать некого стало. Наверное, все-таки вымерли, ай-я-яй… Ну так я, чтоб не отвлекаться, конечно, не возьму на себя смелость делать стопроцентные выводы, но сказать могу. Этот человек, извините за выражение, совок. Не нравится мне это слово, оно не определяет суть самой личности, а оскорбляет ее, но даже и не в этом дело. Совок, я имею в виду, по своему духу. Это отдельная психология, система ценностей, взгляд на окружающее, отношение к себе, ну и много чего другого. А почему именно он - совок? Потому что, даже проживая, вероятно, за границей, отчего у него образовался своеобразный комплекс человека другого мира, а не нашего, привычного, каким бы он для нас ни был, так он теперь, глядя оттуда сюда, старается не только обличить, унизить, оскорбить конкретного человека, он ведь еще и учить нас всех пытается. Может, и сам не хочет, но у него иначе и не выходит! А это не наша манера общения, вы заметили? Это уже привнесенное. Нет, вы понимаете, есть отдельные нюансы, которые вроде бы и объяснить трудно, зато они хорошо чувствуются нюхом человека, достаточно пожившего на этом свете. И даже, увы, немного задержавшегося здесь, да…
- Брось, Семен, свой ненужный пессимизм! - горячо возразил Грязнов. - Саня, скажи! Что значит "задержался"? Да с твоим умом, с твоими подходами!
- Пожалуй, только это еще и осталось, немного, - мелко засмеялся Моисеев, - но уже и эти мои способности нужны окружающим все меньше и меньше. И это - правда. А что, я ведь вам подсказал- таки, Саша, среди где искать?
- Слушай, Семен, это просто фантастика! - захохотал Грязнов. - Надо ж выдать такое: среди где!
- Я неточно выразился, - застенчиво улыбнулся Моисеев, - я хотел сказать: где, в какой среде искать. Но чувствую, что это все равно одно и то же. Вы же поняли? Не вздрагивайте, я вижу, что вам пора бежать, а что поделаешь? Нас всю жизнь ноги кормили, но в волков мы так и не превратились. Ладно, бегите, бросайте старика одного… Саша, я тут написал некоторые наши с Иосифом соображения более подробно, посмотрите потом, прежде чем выбросить в корзинку…
2
Наигранную бодрость Вячеслава Ивановича словно водой смыло. Он сидел в машине молча, хмурился, потом неохотно сказал:
- Все-таки сволочи мы порядочные… Совсем старика забыли. И дети его еще, яйца бы им поотрывал…
- А что - дети? Они отцу помогают, я знаю, мне Костя говорил, это ж он у нас осуществляет обязанности… нет, обладает привилегией все знать и лично контролировать. И слава богу.
- Ты потом куда?
- Да вот заброшу тебя и отправлюсь в "Секретную почту". Пока Семен излагал свои соображения, у меня одна мыслишка наклюнулась. Хочу проверить кое-что.
- Не поделишься?
- Долго излагать, Славка, а мы приехали. Вылезай, вечерком позвоню, хотя… погоди…
- Та-ак! - многозначительно протянул Грязнов, опираясь на открытую дверцу. - Ну-ка, гляди мне в глаза, Саня! Что, отвязался уже?
- Господи, и ты еще!
- Почему "и"? Или был прецедент?
- Да то-то и оно, что был. Вчера за мной практически полдня ездил черный "БМВ". К своему позору, я заметил "хвост", когда уже поздно возвращался в Москву. А у своего подъезда даже поговорил с одним из незнакомцев, типичным таким Николай Николаичем, который попробовал уверить меня, что мы давно знакомы, хотя я могу поклясться…
- Стоп, Саня! - жестом остановил Грязнов. - Сначала уточним условия задачи. Первое: в котором часу? Второе: ты спускался или поднимался? Это имеет значение. Третье: с какой стати они подошли именно к тебе? Четвертое…
- Так, я все понял. Садись и слушай…
И Александр Борисович кратко рассказал другу о своей поездке к писателю, о том, что припозднился за долгим разговором, и о том, что пришлось по его просьбе отвезти его взрослую дочь в Москву. Словом, приехал к себе поздно, в двенадцатом часу. А тут - эти.
Хмурый Грязнов к концу рассказа стал все шире улыбаться и наконец не выдержал, хлопнул друга ладонью по плечу и сказал:
- Девка-то хоть хорошенькая?
- Ну, Славка, ну ты, ей-богу! Взрослая женщина, была замужем, детей нет, учительница, умная - вот, собственно, и все, что удалось узнать.
- Понятно, между делом. А собой какова?
- Нет, с тобой разговаривать…
- Так ты, надо понимать, снова к ней наладился?
- С чего ты взял? - возмутился Турецкий. - Даже и не думал!
- Твои сомнения, Саня, по поводу нашего вероятного вечернего рандеву можно истолковать исключительно в пользу этой моей версии. Разбей ее, как ты умеешь!
- Время еще терять на глупости! Ты мне лучше про этих шустряков скажи!
- Так что они от тебя хотели конкретно?
- Чтоб я машину проветрил, а то духами пахнет. Тебе, например, пахнет?
Грязнов недоверчиво принюхался, поводил по сторонам крупным носом и отрицательно покачал головой:
- Похоже, выветрилось. Ты правильно сделал, что их послушался. А что еще?
- Они вели меня обратно по Киевскому шоссе до Москвы, там я немного поплутал, но они не отстали, будто заранее знали, куда я еду. Так и оказалось. В последний раз мы виделись у моего подъезда. И им известно, что мои в отпуске, за границей.
- И все?
- Да, кажется, так. Очень похожи на топтунов, но явно не штатного расклада от "соседей". Скорее всего, это у них в прошлом, а сейчас служат в какой-нибудь причастной к моему расследованию охранной фирме.
Я вот думал, что за фирма, и пришел к выводу, что это может быть наш главный нефтегазовый холдинг, который является тайным почему-то спонсором, а по сути, и хозяином "Секретной почты"! Значит, если я задеваю интересы еженедельника, то как бы наезжаю и на господ олигархов. Расклад понятен?
- Честно говоря, не очень… А, погоди, дай сообразить! Этот, значит, уличает твоего Степанцова во взяточничестве, коррупции, "аморалке", так? Путь в председатели ему, надо полагать, перекрыт. Но тут ты начинаешь искать автора, чтобы вчинить ему иск в клевете? И если у тебя получится, то опозоренный с ног до головы чиновник окажется невиноватым, и большой кабинет может-таки освободиться для него? А что? Я тебе скажу, Саня, ничего необычного, самая натуральная наша политика, со всеми ее технологиями, пиара-ми там и прочим. Тогда ничего удивительного, если они, зная твою настырность, подвязали тебе "хвостик". Вопрос в другом - как мы станем реагировать на такое вмешательство? Ты-то сам что думаешь? Отсекать или дать им еще побегать?
- Да вот думаю.
- Долго - это не есть хорошо, Саня. Нет, если у тебя вдруг возникнет необходимость встретиться с кем-то, но так, чтоб посторонних глаз при этом не было, сделать можно. Да ты и сам умеешь выходить из подобных ситуаций. Ну, Дениска, в конце концов, со своими парнями всегда поможет. Это при экстренной надобности, ну вот как вчера, например, да?
- Ох и жук ты, Вячеслав, - засмеялся Турецкий. - А вот ведь познакомлю, врага в твоем лице наживу.
- Это почему же?
- А тебе самому понравится. Она такая, как раз в твоем вкусе - крепенькая и шустрая.
- Что, в самом деле такая прямо вся?..
- Ну, почти.
- Не, не знакомь, - отмахнулся Грязнов, - а то потом начнется! Да и не мальчик я бегать на свидания, друга подсиживать!
- Да успокойся, Славка, не было ж ничего! Поболтали, пока ехали - и все!
- Странно от тебя такое слышать… Ну, ладно. А с этими? Давай я скажу Дениске, чтоб они поездили немного за тобой, так, без вмешательства, и посмотрели, что это за хлопцы такие и откуда они. Дело двух-трех дней. А можно решить вопрос радикально, посадить тебе на "хвост" Голованова с Демидовым. Эти их враз успокоят, всякую охоту отобьют подглядывать да подсматривать. Ну и советы давать, когда их не спрашивают. В общем, смотри, Саня. Я пошел, а ты все-таки звони, подружка дружбе не помеха, - уязвил-таки он под конец. - Пока!
Турецкий внимательно перечитал заметки Семена Семеновича, изложенные им на трех убористо исписанных страничках, подивился лишний раз поразительной сметке старика и отправился в редакцию еженедельника.
В приемной никого не было. А у заносчивой секретарши главного при виде гостя вспыхнули глаза.
- Добрый день, Оксаночка, - вкрадчивым тоном сказал Турецкий. - Ваш у себя?
Она почему-то хихикнула и зажала ладошкой рот, а затем кивнула. При этом бюст ее колыхнулся.
- Доложите, а? Только не пугайте его, я не арестовывать пришел, а кое-что уточнить по ходу расследования, всего лишь. Пугаться он у нас с вами будет потом.
Девушка, оглядываясь на него, ушла в кабинет и вернулась минуту спустя.
- Извините, но Эдгар Амвросиевич не может сейчас вас принять, у него важные телефонные переговоры, а сколько они продлятся, он и сам не знает.
Она, многозначительно взглянув ему в глаза, показала пальцем, как накручивают обычно телефонный диск.