"Постановление по делу о признании права собственности…" и так далее, "принятому к производству в порядке надзора по протесту заместителя Председателя… Оставить решение Федерального арбитражного суда без изменения, а протест без удовлетворения".
Что можно сказать? Под постановлением стоят подписи всех членов Президиума Высшего арбитражного суда РФ. Естественно, истец недоволен, но мстит почему-то именно тому, кто внес протест. Это справедливо?
Но можно ведь и так поставить вопрос: судейский чиновник взял крупную взятку, выдал определенные гарантии, но ничего не сделал! И сослался: мол, я, к сожалению, не один, другие были против. Реальное обвинение? Вполне, если иметь в виду именно такую ситуацию. Но ее-то не было! И ни подтвердить, и ни опровергнуть - это же типичная тактика любого демагога. Облил человека грязью с головы до ног и предлагает: сам отмывайся и доказывай всем, что ты не верблюд, не ишак, не… сукин сын, взяточник!
И так решительно по всему тексту…
Степанцов ткнул в свои подчеркивания на газетных полосах и устало бросил карандаш.
- Ну, хорошо, - кивнул Меркулов, - я согласен с вами, что большинство… Вы настаиваете, что все? - добавил он, увидев протестующий жест Степанцова. - Пусть все факты передернуты и не имеют под собой оснований к обвинению вас во взяточничестве и коррумпированности, пусть. Но касаемо. морального облика… хм, в смысле этих развлекательных эпизодов с девицами легкого поведения, это как?
- Ну, Константин Дмитриевич! - огорченно развел руками Степанцов. - Ну, какой из меня, извините, "моральный разложенец"? У меня единственная жена, взрослая дочь - студентка, излишеств я себе практически никаких не позволяю. Бывает, конечно… правильнее сказать, бывало, что и собирались по-приятельски, и поддавали, и подружки были, но это ж когда?! Теперь уж и не упомнить! Как же можно всякое лыко в строку? Не понимаю…
- Значит, отрицаете?
- Отрицаю! - категорически отрезал Степанцов и помрачнел, словно его попытались уличить в чем-то паскудном.
- Значит, за этой публикацией лично вы видите политику? Одну только политику?
- И ничего кроме! - затряс головой Степанцов. - По всем перечисленным в мой адрес обвинениям есть официальные постановления. Канцелярия Высшего арбитражного суда вам их охотно представит. Товарищ, которому вы поручите, может все это посмотреть и убедиться лично. А касательно сплетен и этой заключительной грязи о моральном облике? Не знаю, может, вы посоветуете мне в суд обратиться, чтобы защитить собственное имя? И вызвать газету в качестве ответчика, если они не назовут автора?
- Я бы не возражал, если бы был абсолютно уверен, что подобное судебное разбирательство не нанесет вам куда большего вреда, нежели быстрое и негромкое расследование. А почему, кстати, вы решили именно в Генеральную прокуратуру обратиться?
Степанцов посмотрел на него такими глазами, что Константин Дмитриевич только вздохнул. Ну, правильно, любая милиция пошлет его подальше. Несмотря на его высокий пост. А московские суды наверняка настолько завалены подобными делами о защите чести и достоинства, что ранее чем через год никакого решения не примут. А Генеральная прокуратура - как же! - она должна забегать от такой чести!
Меркулов почувствовал нарастающее в нем раздражение и поморщился. Опять его старательно втягивают в проклятую политику, в постоянную грызню на высшем уровне, главным выигрышем в которой является "доступ к телу", как говаривали еще с брежневских времен.
Но ведь в статье этого Метельского… Ну да, и по этому поводу Степанцовым было сказано, что он уже пытался восстановить в памяти все дела, которые, так или иначе, проходили через его руки, - в поисках некогда обиженного им человека, но даже ничего близкого припомнить не смог, не было в его жизни Метельского! Никогда не было, он безусловно и категорически отвечает за свои слова. Это что же, выходит, ничья личная обида в материале просматриваться не должна? Но тогда зачем же упоминание о прошлых "заслугах" Степанцова? Нет, тут не все так просто, как представляется на первый взгляд. Да, возможно, не исключена и политика.
Но у Меркулова мелькнуло другое соображение. Он обратил особое внимание на то обстоятельство, что основной, если так можно выразиться, пафос этой статьи заключается вовсе не в том, чтобы открыто обозначить какую-то политику. И опубликована статья вовсе не в "желтом" издании, а в приличном еженедельнике, имеющем хороший тираж и пользующемся определенным интересом на Лубянке, не для того, чтобы перекрыть дыхание некоему Степанцову и не допустить того занять кресло Председателя Высшего арбитражного суда, хотя, по большому счету, и это не исключено. А написана она исключительно затем, чтобы просто уничтожить, смешать с грязью человека, которого автор, кем бы он ни был, за такового не считает. Интуиция подсказывала такую версию, как опять сказал бы Саня Турецкий.
"Тьфу, будь ты неладен! Ох, и дождешься ты у меня, Александр свет-Борисович!" - Меркулов даже мысленно погрозил своему другу пальцем и внимательно посмотрел на Кирилла Валентиновича - что тот скажет? Но Степанцов продолжал всячески отвергать любые личные мотивы - политика, и только политика, грязная игра, к которой лично он никогда не имел отношения и не желал бы и впредь иметь.
Категорично и… неубедительно. А если что и вызывало доверие к его словам, так это сам факт слишком "своевременного" опубликования пасквиля. Да, удачнее момента, чтобы напрочь выбить человека из седла, не придумаешь.
- Один вопрос, как говорится, не для печати, Кирилл Валентинович, - не зная, что делать и чем завершить беседу, сказал Меркулов.
- Любой, - поспешил Степанцов, - от вас в этой ситуации у меня секретов быть не может. - Он помолчал, словно что-то прикидывая, и добавил: - Слушай, Костя, ну что мы с тобой все на "вы"? Как будто не знаем друг друга больше четверти века? Я понимаю - при посторонних, а так-то? Давай по-простому, а?
- Давай, - улыбнувшись, пожал плечами Меркулов. - Ну а если, положа руку на сердце, все эти грязные намеки на девок… всякие "банные дела"… - Он ткнул кончиком своего карандаша в газетную полосу, в большой отчеркнутый абзац, касающийся "аморалки". - Тут вот… как нам быть? А вдруг вещественные, так сказать, свидетельства остались? И будут неожиданно предъявлены? Мы ж с тобой не первый день живем на свете и всякое повидали, да и в газетах, и по телевидению демонстрировали. И что у нас получится? Маленькая ложь относительно остальных обвинений, которые могут в самом деле оказаться несостоятельными, окажется подобной бомбе и задавит своим общественным взрывом все остальное.
Степанцов, поправив очки, близоруко наклонился над текстом, снова пробежал глазами, задумался, возможно, делая вид, что вспоминает, но отрицательно покачал головой.
"Ну, что ж, - подумал Меркулов, принимая окончательное решение, - Саня, конечно, не обрадуется и будет по-своему прав. Однако не выполнить личного поручения своего прямого начальства, то есть генерального прокурора, он не сможет. А зная его принципиальную въедливость в подобных вопросах и отсутствие всякой щепетильности, когда речь заходит о людях, которым выставлены подобные обвинения, можно сказать с уверенностью, что вся подноготная Кирилла Валентиновича будет им раскручена до донышка и выставлена напоказ. Сколько это займет времени, одному Богу известно. Но если они хотят иметь результат, они его получат".
Меркулов имел в виду и генерального, и тех, кто курировал Степанцова, проча его в председатели, - его тайных собеседников, имена которых Кирилл Валентинович так ведь и не раскрыл, словом, всех остальных, по-своему заинтересованных в этом деле. Другое дело, каким он будет - желаемый результат? И насколько окажется к месту? И вообще, не уйдет ли уже к тому времени их поезд?
Вот, пожалуй, и все выводы, которые Константин Дмитриевич сумел сделать для себя из состоявшейся "чрезвычайно важной и абсолютно откровенной" беседы. Кажется, заместитель председателя покинул его кабинет отчасти успокоенным. И забрав свои листы с пометами, которые Меркулову, сделавшему для себя все необходимые записи, больше не требовались. Возможно, Степанцеву самому теперь будет на кого сослаться, и это ему, вновь обретшему уверенность, видимо, не только помогло утешиться, но и возвратило привычное сознание собственной значительности. А может быть, он действительно не видел за собой никакого греха и обвинения в свой адрес считал происками врагов, которые решили столь низким, недостойным образом перекрыть возможность лично ему, а затем Президенту и, наконец, самой системе двигаться к дальнейшему совершенству - именно в такой вот последовательности.
"Коли так, - сказал себе Меркулов, провожая Степанцова до дверей своего кабинета, - тем лучше. Интересно, а чем сейчас занимается наш Александр Борисович?"
И когда Степанцов с гордым видом прошествовал через приемную, лишь слегка повернув голову в сторону почтительно привставшей секретарши, Константин Дмитриевич чуть слышно хмыкнул и, приветливо кивнув ей, громко, чтоб услышал уходящий, сказал:
- Клавдия Сергеевна, сделайте одолжение, поищите, пожалуйста, Александра Борисовича Турецкого и пригласите ко мне, он мне очень нужен.
Уж ему-то было известно о том, какие нежные чувства питает эта крупная и добрая женщина (прежде их называли дебелыми) к Сане, и вряд ли их можно было бы назвать материнскими, а потому она сейчас вдребезги разобьется, но достанет Турецкого из-под земли. С морского дна. Из заоблачных высот. Да хоть из-за пазухи.
- Хм… - смущенно отводя глаза, Меркулов закрыл за собой дверь.
4
- Приглашали, Константин Дмитриевич? - Александр Борисович имел вид сугубо деловой, как и положено помощнику генерального прокурора. Хотелось бы сказать еще - и недоступный, но Костя ведь свой человек, а вот другие пристают постоянно, зная общительный характер Турецкого и его патологическое неумение отказывать кому-либо в настоятельных просьбах.
- Клавдия тебе верно доложила, - улыбнулся Меркулов. - Я не перестаю удивляться! Стоит ей услыхать твое имя, Саня, и по лицу, я не говорю обо всем остальном, прямо-таки разливается полярное сияние! И чем ты их берешь?
- Не трожь заветного, Костя, - нарочито серьезно ответил Турецкий. - Девушка до сих пор не может простить себе, что энное количество лет назад один молодой, безумно обаятельный и перспективный "важняк" случайно просквозил мимо ее пристального внимания. Отсюда соответствующие комплексы. Иногда их приходится немного того, - он изобразил ладонью поглаживание чего-то "мягкого и пушистого", - но полностью избавиться от них уже, конечно, поздно - возраст не тот. Верный возраст, Костя, смысл понятен? Человек вступил в тот возраст, когда из всех замечательных качеств характера у него сохраняется только одно - верность идеалам.
- Гляди, как ты о себе-то мнишь?
- При чем здесь я? А ты на себя посмотри, проанализируй собственные чувства. Ну, что?
- Да ну тебя к черту! - засмеялся Меркулов. - Философ…
- Так зачем позвали-то? Намекаете на конец рабочего дня? - И Турецкий демонстративно обернулся к сейфу Меркулова, где у того нечаянно отыскивалась к случаю бутылочка хорошего коньяка.
- Не торопись, да и повода у тебя, думаю, пока нет.
- Та-ак, - многозначительно протянул Турецкий, откидываясь на спинку стула и с вызовом забрасывая ногу на ногу, - значит, приготовили лучшему другу очередную отвратительную пакость и даже не испытываете по этому поводу никаких угрызений? Господи, и с кем ты свел меня на заре моей чистой, безгрешной юности! - Он вскинул глаза к потолку, обнаруживая паутину в углу, где ее не доставал веник уборщицы. - В чьи безжалостные, черные руки вверг мою хрупкую, светлую судьбу! За что, о Господи?! - И продолжил сварливым голосом: - Уж я ли Тебе свечки не ставил в храме Твоем, что на Комсомольском проспекте? Я ли Ирке не напоминал тоже ставить при случае?
- Ну-ну! Кончай причитать! Не на базаре. И не на похоронах собственной невинности.
- А где? деловито осведомился Турецкий, нависая над столом и в упор, проницательно глядя Меркулову в глаза. - Насчет невинности не совсем, уверен, но вот поторговаться я не прочь. Слушай, уважаемый мой, а что это у тебя тут делал гусь из Арбитражного суда? Уж не он ли причина того, что ты готов отправить меня вместо сладкого турецкого побережья в горькую и глухую сибирскую тайгу, а? Колись!
- А при чем здесь суд? - Меркулов нерешительно пожал плечами.
- А при том, что я, Костя, зная твое великое отвращение к бульварной прессе, с изумлением вижу на твоем столе свеженький экземпляр "Секретной почты", которую, по моей информации, тебе доставили из библиотеки сразу, едва ты вышел от моего босса. Не надо иметь семь пядей во лбу, Костя, чтобы понять, какую скверную бяку вы с генеральным затеяли в отношении меня. Я уже подбил все бабки, чтобы наконец улизнуть от вас в отпуск и не возвращаться в свое прогнившее стойло, где со дня на день, того и гляди, зацветет проклятый тополь, а ты знаешь, что у меня на этот чертов пух стойкая аллергия. Он всегда вышибает меня из рабочего состояния.
- По-моему, слишком многословно, нет? Да и где ты видел в окрестностях нашей конторы эти свои тополя? Нет, тут что-то новенькое. Просто смыться хочешь.
- Защищаюсь, как могу, - Турецкий развел руками.
- А про это тебе что известно? - Меркулов подвинул к нему газету.
- Все. - Турецкий брезгливо, одним пальцем отодвинул ее обратно. - Ты забываешь, что я не только однажды успел поработать в газете, но еще и эту их кухню носом за версту чую. Где мясо несвежее положили и перчику добавили, чтоб скверный запах отбить, где…
- Значит, читал?
- А что в этом удивительного? Я - человек простой, из обывателей, сплетни люблю, примочки всякие, особенно когда они меня напрямую не касаются.
- Так это же прекрасно! - воскликнул Меркулов. - Оказывается, тебя мне сам Бог послал! И кому ж как не тебе… На-ка вот, нечто вроде памятки… - Он протянул Турецкому исписанный крупным почерком лист бумаги. - Прогляди уж, не сочти за труд.
- Ну и что вы тут изобразили? - Турецкий стал бегло читать, произнося вслух отдельные слова и фразы. - Так… ага, личное указание… А как же! Иначе ведь я могу взбрыкнуть… Погоди, а при чем здесь это ваше, господа, совершенно бездарное своей неопределенностью выражение "как бы в приватном порядке"? Мы теперь разве частная контора? Частный сыск? Так переадресуйте гуся к Дениске Грязнову, в его "Глорию". Ребята хоть заработают на очередном скандале, а мне зачем? У меня на отпуск деньги уже отложены… Ладно, не сверкай очами, читаю, читаю… Ага, вот оно самое… ну-ну, а я все жду, где ж, наконец, политика-то свое мерзкое рыльце высунет?.. Понятно. Костя, это твой собственный текст? Или со слов написано?
- Ну… и со слов тоже.
- То есть в смысле от души?
- Саня, не морочь мне…
- Что?
- Ничего не морочь! - почти взорвался Меркулов. - Ну что ты, словно дитя малое? И капризное? Не тот ему шарик, понимаешь, дали. "Как бы" ему не нравится! Мне тоже не нравится! Но что есть, то есть.
- Костя, а знаешь, ведь в твоей показной ярости проглядывает нечто этакое фрейдистское, - заулыбался Турецкий. - Чего-то ты, мужественный мой, скрываешь от лучшего друга. И свинья, которую ты ему старательно подсовываешь, вовсе не так безобидна. Давай уж, колись, что ли, до конца. Тебе ж и самому эта хреновня не нравится.
- Фу, Саня!
- Ну, пусть проще, пусть фигня! Ведь так?
- Так. И политика, которой здесь намешано без меры, тоже. Только меня не оставляет мысль, что ни какой политики вообще здесь и близко нет. Ты его знаешь, этого Степанцова?
- А зачем? Мы вместе не служили-с. Он из наших?
- Не знаю, что ты имеешь в виду, потому что от тебя никогда прямого ответа не услышишь, вечно с этими, с…
- С подъелдыкиваниями, Костя, да?
- Нет такого слова! - почему-то взвился Меркулов.
- Да? - сделал большие глаза Турецкий. - А нам, например, со Славкой Грязновым нравится.
- Вам вообще всякая чушь нравится! Один - "подъедь", понимаешь, другой…
- А-а, вон в чем дело! - засмеялся Александр Борисович. - Это тебе генеральный с настроением подгадил? Он и мне вчера говорит: "Подъедь на Краснопресненскую…", а я отвечаю: "Слушаюсь, вашство, прям щас и подъехаю!" Только он все равно не понял, вот и ты зря пафос растрачиваешь, Костя. Давай вернемся к нашим баранам, в смысле к гусю. Что ты про него знаешь такое, что мне неизвестно?
- А что тебе вообще известно?
- Только то, где он работает. А есть ли жена, дети - не в курсе. Но могу. Самого, кажется, встречал. Если супруга похожа на него, это - кошмар. А вот дочки, например, могли бы быть вполне, так я думаю. Не то? - Он наивным взглядом уставился на Меркулова.
- Не придуривайся, старый ведь уже, а все туда же…
- Костя, куда? Что ты все время говоришь загадками? - взмолился Турецкий.
- Ладно, черт с тобой, так и быть, налью тебе одну рюмку, - сказал Меркулов и закряхтел, поднимаясь. - И как только не стыдно! До чего ж мир стал продажным!
- Увы, Костя, - печально согласился Александр Борисович, тоже поднимаясь к книжным полкам, где в одном из ящичков у Меркулова стояли рюмки и вазочки с печеньем, конфетами либо какими-нибудь фруктами - просто так, на всякий случай, для близких людей.
Конечно, он читал эту статью. Просто так, от нечего делать, вечером, перед сном, листая еженедельник, в котором всегда находилась какая-нибудь любопытная фактура, особенно связанная с замечательной советской действительностью, со шпионажем, тайными политическими играми и прочим, почти абстрактным теперь, как сострил не то Михаил Жванецкий, не то Михаил Задорнов, "нашим непредсказуемым прошлым".
Но вот сама статья не то чтобы разочаровала, а как-то и живого интереса тоже не вызвала. Показалось, что кто-то сводит счеты. И сам литературный уровень - отдельные выражения, словарный, так сказать, запас - все это было ниже того, который являлся обычным и характерным для данного еженедельника. Писателей приглашали, известных публицистов, специалистов, знавших проблемы так, что от зубов отскакивали. А это? Повод в очередной раз пожать плечами и перевернуть страницу? Пожалуй, именно так. Да и на кого из ныне существующих политиков, ну, пускай все-таки за редким исключением, не выливали ушаты помоев? Ничего необычного, каждый сам знал, когда рвался в политику, что его ожидает. Так чем тот же Степанцов лучше или хуже? А ничем.
Ну, откровенные намеки на полное моральное разложение - это, разумеется, серьезно, да вот только сами намеки ими и остаются, если нет конкретных доказательств. А без них никто дела не возбудит, как кому бы и не хотелось этого. Но прямых доказательств, будя по тексту и тону статьи, у автора, Метельского этого, видно, нет, да и никогда не было - слухами питался.
Опять же авторские уверения почтенной публики в том, что фигурант в свое время, на заре, так сказать, нарождающегося в Советском Союзе правозащитного движения, будучи народным судьей, отправлял несчастных диссидентов в лагеря, так это тоже не бог весть какое открытие.