Семен, казалось, даже не замечал этого крика, и только в тот момент, когда, казалось, она уже готова была вцепиться ему в волосы, процедил, даже не повернув головы:
- Закройся, фуфло нечесаное. Да дверь открой. А то ведь менты и выломать могут.
Зинка заголосила еще больше, и ее припухшее лицо скривилось от ненависти.
- Сволочь! Бичара! Знала бы - в жизнь не приняла. А то ведь, бичара проклятый… жить, Зина, будем… чтоб все по-людски… И на вот тебе - по-людски!
Она сунулась было к Сохатому, склонившись над ним, как вдруг резко распрямилась и с ужасом в глазах уставилась на своего сожителя.
- А если… если убил?
- Не болтай лишнего, дура! - оборвал ее Семен. - Говорят тебе, дверь открой.
- Да, да, щас…
Не спуская остановившегося взгляда с распластавшегося по полу гостя, Зинка отступила на шаг и, зажав рот пухлой ладонью, боком, по-рачьи, двинулась к двери. Но туг же остановилась, просящее посмотрела на Семена.
- А может, не надо… открывать? Позвонят, позвонят - и отвалят. А мы… того? Может, и не убил еще. А?
- Открывай, дура! - выдавил из себя Семен, но, видя, что Зинка продолжает все так же оторопело стоять, уставившись на Сохатого, сплюнул и, обреченно вздохнув, прошел в полутемный коридорчик. Щелкнул запором.
- Чего не открываете? - хмуро спросил рослый сержант, переступая порог. За ним стоял еще один милиционер и так же хмуро смотрел на Семена и выскочившую следом за ним в коридорчик все еще подвывающую Зинку.
- Чего это у вас тут стекла летят? Дрались, что ли? - подозрительно спросил он, рассматривая покрасневшее, с грязными потеками черной туши Зинкино лицо.
- Да! - схватилась за соломинку воспрянувшая Зинка. - Малость того… поссорились. Выпивши он пришел, правда, совсем малость, ну я и…
- А чего ж стекла бить, если совсем мало выпивши пришел? - удивился сержант. - Совсем, что ли, у вас, баб, крышу снесло?
- А я это того… нечайно, - продолжала крутиться Зинка, загораживая собой дверь в комнату. - Вы уж простите меня, ради бога. А стекла на улице… стекла я мигом приберу.
- Вообще-то, в отделение бы вас обоих свезти, - с ленцой в голосе процедил сержант, - да штрафануть бы вас по всем правилам под протокол…
- А ты свези! - неожиданно отозвался молчавший до этого Семен. - Свези, сержант, свези. Потому как баба она мне посторонняя, да и подрался я вовсе не с ней. Ну, чего зенки пялишь? - крутанулся он к Зинке. - Сдвинься, говорю! Дай людям в комнату пройти.
Не особенно церемонясь, он оттолкнул Зинку в сторону и, не оборачиваясь, прошел в комнату. Следом за ним вошли и оба милиционера. И застыли на пороге, уставившись на окровавленного мужика.
- Вот тебе и выпимши пришел… - удивленно присвистнул напарник сержанта. - Бабу, что ль, не поделили? - неожиданно заключил он, кивнув на застонавшего мужика.
Совершенно опустошенный, Семен устало посмотрел на сержанта.
- Хуже… все гораздо хуже.
Он замолчал, разглядывая начинающего подавать признаки жизни Сохатого, сплюнул и повернулся к сержанту:
- Ты это… старшина, вот чего. Отправь меня в ваше отделение. Заявление хочу сделать.
Не скрывая своего удивления, сержант покосился на Семена:
- Ну, это, положим, всегда успеется… - И вдруг спохватился запоздало: - Документы!
- Чьи?
- Твои, естественно.
Семен вышел в прихожую, снял с вешалки куртку, достал из внутреннего кармана паспорт, вернулся в комнату и молча протянул его сержанту.
- Ага, - протянул сержант, раскрыв паспорт на страничке, где стоял штамп прописки. - Поселок Стожары. А в Хабаровске чего отираешься?
- Я ж тебе твержу - бичую, - огрызнулся Семен и устало добавил: - Я ж говорю тебе, отправь в отделение. Заявление важное мне надо сделать.
- Насчет этого можешь не волноваться: будет тебе дудка, будет и свисток, - успокоил его несколько обиженный сержант, пролистывая странички паспорта. Наконец-то наткнулся на фамилию Семена и в его памяти сработал какой-то клапан. - Семен Кургузов… Кургузов…
Он прищурился было на Семена, припоминая, где бы мог слышать эту фамилию, но в этот момент заворочался, застонав, Сохатый, и он вынужден был переключиться на него.
- Вась, - кивнул он своего напарнику, - вызывай "скорую". Может, с головой что? Все-таки бутылкой по черепушке прошлись.
Он наклонился над мычащим мужиком, подхватил было его под мышки, пытаясь перевернуть его, перехватился поудобнее и вдруг удивленно вскинул брови.
- Погодь-ка, Вася…
Профессиональными движениями прощупал Сохатого и, вытащив из-под него окровавленный край ветровки, вытащил из внутреннего кармана пистолет.
- Господи… - зажав рот ладонью, простонала Зинка, с ужасом уставившись на Семена. - Ты… ты знал все это?
Семен молчал, лихорадочно соображая, что все это могло значить…
Глава 11
Вячеслав Иванович Грязнов вновь впрягался в привычное для себя сыскное дело, в котором ему когда-то не было равных. Его запрос относительно некогда "замазанного" ствола, из которого стреляли в Стожарах, Александру Борисовичу Турецкому говорил о многом. Но в первую очередь о том, что его друг вновь возвращался в строй, хотя, казалось, на то уже не было никаких надежд.
И теперь, хотел того Турецкий или нет, но он ловил себя на мысли, что главное сейчас - даже не окончательный итог раскрутки всего того, что было связано с этим проклятым тигром, будь он неладен, а сам процесс раскрутки, в результате которого понемногу оживал Грязнов, возможно даже начиная заново понимать свое истинное призвание и назначение в этой жизни.
Он, Вячеслав Грязнов - сыщик от Бога. И этим сказано все…
Заручившись поддержкой следователя прокуратуры, на котором висело нераскрытое уголовное дело по факту убийства директора вагона-ресторана Гельмана, Турецкий созвонился со старшим оперуполномоченным линейного отделения милиции Смолиным и, договорившись с ним о встрече, ровно в четырнадцать ноль-ноль поднялся из метро в зал ожидания Курского вокзала. Он уже забыл, когда приезжал сюда в последний раз, кажется, это было еще во времена вечной перестройки и столь же вечного ремонта вокзала. И теперь он невольно подивился той чистоте и сравнительной немноголюдности, что наблюдалась в зале ожидания. Здесь не было привычных глазу москвича затраханно-замызганных бомжей и бомжих, от которых, казалось, уже стонала Москва.
"М-да, - хмыкнул Турецкий, оглядываясь. - Судя по всему, Москва очищается не только на словах, но и на деле. Глядишь, еще пара-тройка лет, и настоящий грязный бомж на московских вокзалах станет экзотической достопримечательностью…"
Припоминая, где находилось в былые времена линейное отделение внутренних дел, Турецкий без особого труда нашел довольно просторный кабинет, в котором кучковался оперсостав уголовного розыска, и вскоре Смолин уже предлагал ему чай или кофе на выбор.
Капитану было не менее сорока лет, в силу каких-то причин он явно засиделся на своих четырех звездочках, однако это был один из последних могикан старомосковской гвардии оперов, которая работала или же, в крайнем случае, была наслышана о "важняке" Генеральной прокуратуры Турецком, и, вероятно, поэтому между ними тут же пролегла невидимая постороннему глазу ниточка взаимопонимания, которая присуща только настоящим профессионалам.
- Выходит, всплыл все-таки тот ствол, из которого Гельмана пришили? - усмехнулся Смолин, выслушав Турецкого, и непонятно было, то ли удивлен он этим фактом, то ли сказанное было подтверждением тому, в чем он был искренне уверен.
- А что, мог и не всплыть? - решил уточнить Турецкий, которому показалось, что старый опер, до сих пор помнящий все нюансы убийства пятилетней давности, все-таки склоняется ко второму варианту.
- Исключено! - подтвердил его догадку Смолин. - Во-первых, то убийство было не заказным, а скорее ситуационно-спонтанным, когда сам киллер решает, доставать ствол или все-таки спустить это дело на тормозах, а во-вторых, что тоже не менее важно, такие знатные стволы, как немецкий "Вальтер", абы просто так не сбрасываются.
Он разлил по бокалам кипяток из электрического чайника, добавил в каждый бокал по две ложки растворимого бразильского кофе, сахару, передал чайную ложечку знатному гостю и, негромко откашлявшись, спросил:
- С коньячком или без? Кстати, есть самый настоящий рижский бальзам. Ребята с Рижского вокзала бутылочкой расщедрились.
- Что, неужто тот, настоящий? - хмыкнул Турецкий, проникнувшись уважением к опальному капитану.
- Ну!
- В таком случае, бальзамнику десять капель. В кофе.
По кабинету разлилось ни с чем не сравнимое амбре рижского бальзама с кофе, и явно взбодрившийся капитан вернулся к воспоминаниям пятилетней давности:
- Если, конечно, не очень большой секрет, тот "Вальтер"… где он всплыл?
- Какой там секрет! - отмахнулся Турецкий. - Хабаровский край, поселок Стожары.
- Стожары… Далеко от Амура?
Турецкий удивленно покосился на опера.
- Да вроде бы недалеко. А что?
- А железная дорога там есть?
- Ну, имеется.
- И это та ветка, которая уходит на Совгавань?
Теперь уже Александр Борисович не скрывал своего удивления.
- Слушай, ты можешь не ходить вокруг да около и толком сказать, в чем дело?
- Толком… сказать…
На лице Смолина отобразилось нечто, похожее на язвительную усмешку, и он с силой ударил кулаком по столу.
- Я еще тогда, тогда говорил, что убийство Гельмана замешано на дальневосточной икре и его кончики надо искать на Амуре.
- Так, и что? - насторожился Турецкий.
- Что, что… Будто сам не догадываешься. Мне быстренько указали на место, а убийство Гельмана списали на покушение из ревности. Он как раз на ту пору шуры-муры с молоденькой официанточкой из привокзального ресторана водил, вот и получил пулю в лоб, чтобы не зарился на чужое сало.
- Та-ак… с официанточкой, значит, из привокзального ресторана?.. - пробормотал Турецкий. - А теперь давай-ка с этого места, да поподробнее.
Впрочем, ничего такого, что можно было бы отнести к категории "поподробнее", Смолин рассказать не смог.
Труп директора вагона-ресторана поезда "Москва - Симферополь" нашли неподалеку от его родного состава, который уже готовили подать для посадки пассажиров, причем незадолго до этого две проводницы видели его с каким-то рассерженным мужчиной и слышали довольно громкий хлопок, похожий на пистолетный выстрел.
Зачем и с какой целью он забрел в эти привокзальные катакомбы, в которых на ту пору роились сотни, если не тысячи бродяг и бомжей, оставалось загадкой. Но как бы там ни было, Гельмана нашли у станционного столба, с дыркой во лбу, но при деньгах, при довольно дорогом мобильном телефоне и при столь же дорогих часах, что сразу же отсекло версию вооруженного ограбления.
У старшего оперуполномоченного, капитана милиции Смолина, который раскручивал это убийство, появился целый ряд вопросов, и когда были опрошены повара и официантки вагона-ресторана, а также те проводники и проводницы, которые хорошо знали ухватистого ресторатора, то выяснилось, что в его хозяйстве, помимо того, что значится в меню, всегда найдется дальневосточная икорка и свежайшего копчения кета, которые ему регулярно поставляли с берегов Амура. Что же касается Москвы, то здесь была как бы перевалочная база рыбных и прочих деликатесов.
Также особо любознательные доброжелатели показали, правда не под протокол, что незадолго до последнего рейса в Москву, когда был убит Гельман, у него случился конфликт с дальневосточным поставщиком и тот вроде бы даже пообещал Гельману "намылить холку", если тот не расплатится сполна за полученный товар.
Разговор происходил на стоянке в Москве в вагоне-ресторане, и свидетелем тому был проводник четвертого вагона, проходивший в этот самый момент под окнами ресторана. Он же, кстати, даже запомнил фразу, брошенную в сторону Гельмана незнакомцем:
"Кидаловом займешься в своей родной Хохляндии, а здесь ты выложишь все до последнего цента плюс штрафные очки за те убытки, которые я из-за тебя понес. А не расплатишься, гнида… короче, пеняй на себя".
Что именно ответил Гельман, он не слышал, так как в этот момент к вагону подходили проводницы, и он, чтобы о нем не подумали ничего плохого - подслушивает, мол, под окнами, - ретировался к своему вагону.
У следствия появилась версия причастности Гельмана к контрабандному икорному бизнесу, который уже находился в оперативной разработке сыщиков линейного отделения милиции Курского вокзала. Решили, что Гельман поплатился своей жизнью, решив "кинуть" дальневосточных поставщиков. Однако в силу каких-то неведомых причин уголовное дело по факту этого убийства передали в городскую прокуратуру, и уже новый следователь перевел стрелки на апробированную дорожку убийства "на почве ревности". Благо тут же нашлись "свидетели", которые якобы слышали незадолго до убийства директора вагона-ресторана, как какой-то парень угрожал Гельману "жестокой расправой", если тот не "оставит в покое Галину". Галиной звали смазливую молоденькую официантку, которая уже в открытую жила с Гельманом.
Смолин замолчал, отхлебнув глоток уже остывшего кофе, и заинтересованный Турецкий не мог не спросить:
- Ну, и чем закончилось?
- Все! - развел руками Смолин. - Та официантка больше в ресторане не появлялась, как в воду канула, да и ее мнимый столичный воздыхатель тоже растворился.
- То есть висяк? - на всякий случай уточнил Турецкий.
- Полнейший!
- А что с тем стволом, из которого стреляли в Гельмана?
- По той гильзе, что нашли в семи метрах от трупа, наши спецы скоренько определили, что это самый настоящий "Вальтер", причем немецкого происхождения, с характерными особенностями в стволовой части.
- Пробовали искать?
- Не то слово, - хмыкнул Смолин. - Я все привокзальные помойки и бачки для мусора вверх дном поставил, каждого смотрящего и каждого отца бомжовых семейств лично допросил… Ни-че-го!
- То есть исчез так же, как тот воздыхатель нашей официанточки?
- Вот именно, - хмыкнул Смолин. - И я не сомневался, что если он и всплывет когда-нибудь, то непременно на Дальнем Востоке, на Амуре или на Камчатке.
- А что с разработкой по икорному бизнесу?
- Приказано было закрыть как бесперспективную.
Вот так-то: закрыть дело как бесперспективное. Судя по всему, на этом бизнесе погрели ручонки и высокопоставленные московские чиновники. А возможно, что и сейчас на их счета продолжает капать определенный процент с продажи той же икорки, которая подпольным путем продолжает поступать на рынки российской столицы с Дальнего Востока.
Все это было до боли знакомо, однако Турецкий не мог не спросить:
- И что, от того дела так-таки ничего и не осталось?
- Отчего же? - хмыкнул Смолин, невольно покосившись при этом на сейф, в котором, очевидно, дожидалась своего продолжения початая бутылочка рижского бальзама. - Фоторобот остался. Того самого красавца, который пообещал Гельману "сладкую жизнь", если он не отдаст сполна икорный должок.
Это уже было кое-что, и Турецкий не замедлил состроить просительную гримасу:
- Надеюсь, я смогу поиметь экземпляр?
- Да ради бога, - отозвался Смолин. - Правда, в архиве надо порыться.
Покосился на Турецкого и негромко спросил:
- Что, неужто удалось зацепить кого-то?
- Не знаю, и пока ничего толкового сказать не могу. Но уже тот факт, что этот ствол всплыл, хотя, по логике вещей, он давным-давно должен был ржаветь на дне Яузы, дает повод надеяться.
- Ну-ну! - скептически ухмыльнулся Смолин. - Нашему бы теляти да волка съесть…
"Бог ты мой! - вздохнул Турецкий. - Знал бы ты, капитан, кого теленком назвал. Еще в детстве отмеченный Богом поцелуем в темечко, генерал Грязнов и не таких волков брал".
Он управился за три дня с накопившимися в Пятигорье проблемами, из-за чего пришлось практически не спать все трое суток. Клятвенно пообещав Полуэктову, что обязательно завершит все свои дела и делишки в Стожарах в пожалованные ему семь дней, Вячеслав Иванович прибрался немного в осиротевшей без него избе. Протер пыль с телевизора и уже договорился с Полуэктовым, чтобы тот подбросил его на машине до поезда, как вдруг ожил долго молчавший мобильник, и комната наполнилась взволнованным и срывающимся на фальцет голосом Мотченко:
- Иваныч, ты меня слышишь? Надеюсь, ты уже закончил свои дела? Хорошо, хорошо! Тогда слушай сюда! Здесь такое дело… В Хабаровске Семена Кургузова задержали и нашего стожаровского мужика - Петра Губченкова, причем с "Вальтером" на кармане. Да-да, с "Вальтером"! Врубаешься? Правда, еще неизвестно, у кого точно этот "Вальтер" изъяли, они друг на друга валят, но не в этом суть, разберемся. Сейчас бы главное - допросить Сохатого, пока он еще тепленький и не пришел в себя, а этапируют его не раньше, чем через два-три дня. Время-то, сам понимаешь, уходит.
"Выходит, все-таки Кургузов, - екнуло в груди Грязнова. - Из-за Маринки…"
- Поздравляю, - произнес он, прервав монолог стожаровского майора. - А от меня-то ты чего хочешь? Пистолет - в деле. Закручивайте болты - и по этапу.
- Слушай, Иваныч, - уже чуть спокойнее произнес Мотченко, - ты, видать, совершенно не слушал меня.
- Ну? Говори!
- Я и говорю тебе! Они друг на дружку валят - Кургузый и Губченков, то есть Сохатый. А мне точно знать надо, кто кому этот ствол впаривает!
- Так, и что?
- Просьба, Иваныч, великая. Проведи первый допрос, ты же там неподалеку от Хабаровска.
Я уже и с дознавателем созвонился, который работает сейчас с Сохатым. Он не против.
- А ты-то почему не можешь подъехать?
- Подъехал бы, - пробурчал Мотченко, - на крыльях бы прилетел. Да тут такое дело закрутилось…
- Что, неужто еще кого-то шлепнули?
- Считай, что шлепнули. Следователь… ну, ты видел его… ухарь наш из прокуратуры, так вот он провел задержание Безносова и теперь пытается расколоть его.
Безносова… задержание…
Вячеслав Иванович слышал и не верил услышанному.
За те дни, что пробыл в Стожарах, он не только успел познакомиться со своим коллегой по работе, но и занялся расследованием убийства тигра, а также двойного убийства на заброшенной лесосеке. За точку отсчета он взял версию, что именно Безносов, получив проплаченный заказ на шкуру уссурийского тигра, завалил того красавца на сопке. Но когда все дело всплыло наружу, он, чтобы замести следы, перевел стрелки на несчастного Тюркина, убедив всех, что именно он, Виктор Тюркин, выпросил у него горсть "фирменных" зарядов, один из которых был извлечен из шеи тигра. Ну а чтобы окончательно поставить на этом деле точку, имитировал на реке двойное убийство, после чего уже не оставалось в Стожарах свидетелей, кто бы мог вывести его на чистую воду.
Имела право на существование подобная версия? Вполне. Однако при ближайшем рассмотрении она разваливалась на части как несостоятельная.
И вот теперь все начиналось снова.
- Когда это случилось?
- Вчера.
- И где он сейчас, я имею в виду Безносова, дома?
- Если бы. Этот дурак Иннокентия в СИЗО упек, в одиночке сейчас держит.
- Лихо!
- Вот и я о том же. Говорит, чтобы давления на свидетелей не оказывал.