- Ну а ты-то чего молчишь? Ведь ты же сам говорил, что Безносова лучше самого себя знаешь. И если бы не он, то половина зверья из стожаровской тайги давно бы уже за кордон ушла.
- Говорил, - пробурчал Мотченко, - и сейчас могу повторить на любом уровне. Да что толку? Ты же знаешь, кто у нас в районе голова. И если прокуратура сказала "Фас!", то против этого уже не попрешь.
М-да, на фоне общероссийского беспредела стожаровская прокуратура не блистала оригинальностью. Правда, хотелось бы знать, кому лично из стожаровской "элиты" понадобилось начинать травлю начальника районной охотинспекции Иннокентия Безносова. Ведь не прост наверняка тот же стожаровский прокурор, и определенно должен знать, что тот имидж, который заработал за годы службы Кеша Безносов, не позволит утопить его с помощью откровенной подтасовки фактов.
Впрочем, осадил себя Грязнов, за годы своей работы в системе он видел и не такой беспредел. И что самое страшное, порой и сам ни-че-го не мог поделать.
- И что ему инкриминируют?
- Двести пятьдесят восьмая, часть вторая, и сто пятая… тоже часть вторая.
Ошарашенный услышанным, Грязнов с трудом сдерживал себя, чтобы не выругаться. Наконец произнес:
- Они хоть понимают, что делают?
- Думаю, понимают, - каким-то совершенно инертным тоном ответил Мотченко и тут же спросил: - Ну так как, я могу надеяться на тебя?
- Ты имеешь в виду допрос?
- Ну!
- Господи, о чем разговор! Считай, что уже еду.
Глава 12
В небольшом помещении следственного изолятора, где допрашивали подследственных, стояла неуютная тишина, и казалось, что даже уличные звуки не долетают сюда сквозь тройную раму с решетками. В ожидании Губченкова, по кличке Сохатый, Грязнов стоял у окна и голову ломал, пытаясь смодулировать предстоящий с ним разговор. Хоть и говорят на Руси, что мастерство не пропьешь, однако хотел он того или нет, но за те годы, что мотался по дальневосточной тайге, стали забываться навыки ведения допросов, да и допросом-то этот разговор нельзя было назвать. Допрашивает следователь, да еще опера, а он… - так, пришей кобыле хвост. Ни сват, ни брат, а просто дальний родственник, которого допустили к миске с варевом только потому, что когда-то и он был вхож в святая святых оперативно-розыскной работы.
Он еще в глаза не видел Сохатого, но по тем протоколам допросов, с которыми его ознакомил дознаватель, чувствовал, что это или очень крепкий орешек, с которым придется повозиться не один день, или же мужик действительно ни в чем не виноват, и Кургузый специально затеял драку, чтобы подсунуть ему пистолет.
"Мотивы?.. Каковы мотивы? - сам себя спрашивал Грязнов и тут же отвечал: - Раз и навсегда отвести от себя все подозрения в убийстве Шама-нина и, что, видимо, не менее важно, подставить под роковую статью своего компаньона, с которым, судя по всему, что-то не поделил".
О Кричевском и убитом тигре он старался пока что не думать, понимая, что запутается окончательно.
- Отвести от себя обвинение в убийстве… - бормотал Грязнов, вслушиваясь в звуки собственного голоса.
Все вроде бы было логично. И даже отпечатки пальцев, обнаруженные на рукояти "Вальтера" и снятые с Губченкова, были идентичны. Ведь мог же предусмотрительный Кургузов быстренько стереть свои "пальчики" и, прежде чем сунуть пистолет в карман Сохатого, приложить его руку к рукояти? Мог! И еще раз - мог. Времени у него на это было более чем предостаточно. Правда, в этой версии смущало одно: на внутренней стороне планки пистолета были обнаружены отпечатки пальцев, которые не могли принадлежать ни Кургузому, ни его корефану.
Крути, не крути, но был еще некто третий, кто мог хранить у себя этот пистолет и заботиться о нем, поддерживая в надлежащей сохранности.
Дальше этого Вячеслав Иванович так и не смог продвинуться - начинались сплошные вопросы, версии и предположения, порой взаимоисключающие друг друга.
Ввели Губченкова. Отпустив милиционера, Грязнов прошел к столу и только после этого кивнул ему на привинченный к полу табурет:
- Чего стоять, Петр Васильевич, присаживайтесь. Как говорится, в ногах правды нет.
- С вами присядешь… - насупленно пробормотал тот, однако на табурет все-таки сел. Осторожно, словно боялся запачкаться о вытертые дощечки.
А пока он шел от двери, в памяти Грязнова всколыхнулись вдруг сотни, если не тысячи подобных бесед и допросов, и он уже более профессионально смог рассмотреть и оценить мужика.
Размашистые плечи, широкая, выпуклая грудь. По бокам определенно сильного туловища свисали мощные кисти рук.
И он невольно подумал о Кургузове, который умудрился вырубить этого заматеревшего, набравшего полную силу лося. Лиловые полукружья под заросшими жесткой щетиной скулами наглядно говорили о том, что досталось этому мужику неплохо.
- Что-то я того… не понял вас? - Грязнов пожал плечами. - Я вас приглашаю присесть, а вы…
- А чего тут понимать? - Губченков зыркнул пронзительно колючим взглядом. - Поначалу этак мягонько - "присаживайтесь", а потом - нары на зоне.
- Что ж, бывает и такое, - не мог не согласиться с ним Грязнов. - И насколько я вас понимаю, вы возмущены действиями хабаровской милиции и считаете, что задержаны без основания?
- А хрен ли тут считать! - взвился Губченков, вскакивая. - Основания!.. Какие тут основания?!
- Да вы уж сидите, - попытался успокоить его Вячеслав Иванович. - Сидите.
- Ага, - чуть спокойнее пробормотал Губченков, снова опускаясь на стул. Чувствовалось, он еще не знает, кто перед ним сидит, и оттого не знает, какую избрать тактику. В конце концов, видимо, решил держаться уже наработанной позиции. - Так вот я и говорю: какие тут могут быть основания, если ни за что ни про что хватают человека, и вместо того чтобы разобраться, что к чему - в кутузку? В конце концов, мы тоже не лыком шиты, школы кончали и кое-чему обучены. И предупреждаю: не отпустите по-хорошему, в краевую прокуратуру жаловаться буду. А там не примут жалобу, до Москвы дойду!
Слушая вполуха привычную, давно отработанную, а потому довольно скучную и в то же время нахрапистую болтовню, Вячеслав Иванович словно возвращался в свое милицейское прошлое и уже чисто профессионально изучал Сохатого, думая об одном. Мог ли этот человек настолько хладнокровно добить вторым, то есть контрольным выстрелом Шаманина? А если мог, то откуда у него появился уже "замаранный" "Вальтер", следы которого ведут в Москву?
Видимо, не обладая свойственной многим незаурядным преступником фантазией, которых приходилось когда-то допрашивать Вячеславу Грязнову, Сохатый стал повторяться, и когда все это начало надоедать, Вячеслав Иванович негромко прихлопнул ладонью по столу и также негромко произнес:
- Еще не устали, Петр Васильевич? А я, должен признаться, устал немного. Так что давайте-ка теперь по существу.
До поры до времени он решил не представляться, заставляя тем самым волноваться Сохатого.
- Итак, первое - пистолет!
Он даже не успел задать вопрос, как тут же, словно сжатая пружина, вскинулся Сохатый.
- Опять?! - истерично выкрикнул он. - Пистолет?! А я-то думаю: чего-то следак из прокуратуры два часа меня мытарил, про какой-то "Вальтер" выспрашивал? А теперь по второму кругу пошли?.. - Он вскочил со стула, и его неприятножелтое лицо налилось откровенной злобой. - Пистолет! "Вальтер"! Да пошли бы вы все!..
- Тише, тише, - осадил его Грязнов. - Я ведь тоже могу кулаком по столу врезать.
Однако Сохатый словно не слышал его.
- Тише? Да какое, к чертовой матери, "тише", когда вы мне статью шьете? Ствол я, видите ли, с собой таскал! Не видел, понимаешь ты, в глаза не видел никакого ствола! И тот, кто мне этот ствол в карман сунул, тот пускай и отбрехивается. А то ишь ты, "тише"… - с клокочущим ненавистью хрипом выдавил он.
Этот эмоциональный всплеск не мог не произвести должного впечатления, и Грязнов вдруг почувствовал, как ломается еще не до конца сформировавшееся мнение о Сохатом.
"А если действительно он тут ни при чем?" - подумал вдруг Грязнов, уже откровенно сожалея, что растерял-таки, видно, наработанный свой опыт и внимательно всмотрелся в поникшую голову Губченкова. А тот, почувствовав взгляд уже немолодого, но крепенького на вид мужика, от которого неизвестно чего можно было ожидать, оторвал взгляд от дощатого пола, поднял голову и уже миролюбиво произнес:
- Думаете, не знаю, гражданин начальник, что за хранение ствола полагается? Знаю! Очень хорошо знаю. А тут еще и мой прежний срок…
И он с неподдельным отчаянием махнул рукой.
- Это верно, - согласился с ним Грязнов, - прежний срок и прочее. Однако сейчас речь идет не о простом хранении оружия. Все гораздо сложнее.
- Чего еще? - вскинулся Сохатый, и опять в Грязнова уперся его откровенно злобный взгляд. - Чего еще мне шьете?
"Господи, как в старые добрые времена, - невольно усмехнулся Вячеслав Иванович. - "Шьете", прочая хренотень".
- Ну, насчет "шьете", это вы, положим, немного поторопились, - спокойно произнес он, - а вот ответить на один вопрос вам придется.
Сохатый молчал, однако было заметно, как напряглись мышцы его лица. Он ждал вопроса и, видимо, боялся его.
- Где вы находились в тот вечер, когда был убит Сергей Шаманин и ранен Евгений Кричевский?
Уточнять, кто такой Шаманин и кто Кричевский, было бы просто глупо, - об этом судачили на каждом углу Стожар, и поэтому Сохатый ответил, не задумываясь:
- Как где? Дома, конечно. Я хорошо помню тот вечер. На другое утро только об этом весь поселок и говорил.
Казалось, он даже удивился столь наивному, по его мнению, вопросу и уселся поудобнее на табуретке, но вдруг его лицо стало меняться, нервным тиком дернулось правое веко, под щетиной выступила краснота, да и в глазах появился неподдельный испуг.
- А что?.. - на выдохе спросил он. - Из этого ствола… и Шаманина, и того парня?..
Вячеслав Иванович не сводил глаз с лица Губченкова. Этот испуг, нервный тик… Талантливый актер или действительно ничего не знал?
Минуты две в комнате стояла напряженная тишина. Неподвижные зрачки Губченкова вопросительно уставились на Грязнова. Наконец Вячеслав Иванович достал заключение экспертизы, пододвинул его Сохатому.
До этого момента с заключением экспертизы его не знакомили.
Несмотря на огромную выдержку, Сохатый трясущимися руками взял со стола подколотые листки. Было видно, как зрачки его бегают по отпечатанным на машинке строчкам.
Наконец-то он дочитал заключение до конца, какое-то время молчал, беззвучно двигая губами, а потом передернул плечами и снова вопросительно уставился на Грязнова:
- А я-то тут при чем? Зачем вы мне это заключение суете? Я говорил уже, пистолет этот мне Кургузый подсунул. Его работа, его… козла поганого.
Казалось, попади сейчас в его руки Семен Кургузое, и он разорвет его на части.
- Хорошо, - согласился с ним Грязнов, - пусть будет по-вашему. В таком случае прочтите и это.
И он протянул ему заключение сравнительной баллистической экспертизы.
И чем дальше читал второе заключение Губченков, тем более Грязнов убеждался, что стрелял в Шаманина не он и что убит Сергей из изъятого у него пистолета, узнал только сейчас.
Лицо Губченкова как-то сразу одрябло, потеряло свою жесткость, на лбу выступила крупная испарина. Какие-то строчки он перечитал дважды, похоже не понимая их смысла, а когда дочитал до конца, безвольно опустил голову и положил протокол на краешек стола.
Молчал и Грязнов.
Молчание затягивалось, и казалось, что прошла целая вечность, прежде чем Сохатый выдавил из себя глухо:
- С-сука!
- Это вы относительно меня? - поинтересовался оживившийся Грязнов.
Губченков опять замолчал надолго, наконец поднял на Грязнова потускневший взгляд и как-то очень уж невнятно пробормотал:
- Вы-то здесь при чем?.. К нему, - кивнул он головой в сторону окна, - к Семену, козлу вонючему.
- В таком случае, вопрос: с какой целью вы приехали в Хабаровск и пришли к нему домой?
- Чего? - словно не понимая, о чем его спрашивает этот незнакомый мужик, переспросил Сохатый и тут же поправился: - С какой целью? Так мы же с ним, с гнидой, кореша старые. В колонии вместе срок тянули, в одном отряде были. Баланду, как говорится, из одной плошки у костра хлебали.
Он замолчал, словно отходя от первого шока, поднял на Грязнова уже более спокойный взгляд.
- М-да, - протянул он, - хлебали, хлебали и дохлебались.
Задумавшись, провел пятерней по волосам, почесал заросший щетиной подбородок и, как бы продолжая прерванный рассказ, который для него самого был неприятен, вздохнул обреченно:
- Прибежал он как-то ко мне…
- Кто?
- Семен прибежал, Кургузый, рожа вся опухшая с похмелья, и говорит: выручай, мол, Петро. Схрончик мой с рыбой да икоркой Маринкин муженек накрыл. Сваливать надо, а деньжат нет.
- Маринкин муженек - это Сергей Шама-нин? - на всякий случай уточнил Грязнов.
- Ну да, Шаманин, парашютист, - кивком подтвердил Сохатый. - Так вот и говорит: выручай, брателло, скоро отдам. А я как раз подкопил малость, мотоцикл хотел купить - в общем, выручил козла. А тут на днях весточка от него пришла. Приезжай, мол, в Хабаровск по такому-то адресу, должок верну. Сам-то он не мог в Стожары сунуться, коль за ним дело такое. Это ж надо, такого парня из-за поганой рыбы шлепнуть!..
Видимо, очень осуждая в душе убийство парашютиста, Сохатый замолчал и облизал пересохшие губы.
- Короче, я к нему и привалил из-за собственной дурости. Хотел как лучше, а оно вон как обернулось…
И опять замолчал, потрогав рукой еще не зажившую на голове рану.
- Короче, сунулся я по этому адресу, а он у шлюхи какой-то обретается. Ну, поддали, само собой, потом еще немного, - смотрю, а она ко мне клеится. Ну, мне-то она до фонаря, а этот козел… То ли приревновал меня к ней, то ли специально для этой цели заманил. Короче, когда я отвернулся, он меня сначала бутылкой по черепушке, а потом…
И он ткнул пальцем в расплывчатые синяки под глазами.
- В общем, когда в ментовке, извините, в отделении милиции пришел в себя, они мне пистолет в руки суют и говорят: "Колись, мол, откуда у тебя этот ствол?"
Видимо, припоминая свой первый допрос, Губченков даже плечами передернул.
- И что? - поинтересовался Грязнов. - Раскололся?
- В чем? - вопросом на вопрос ответил Сохатый. - В том, что я впервые вижу этот ствол?
Искренне возмущенный Губченков говорил еще и еще, - и все это время Вячеслав Иванович внимательно слушал задержанного, пытаясь по интонации и полутонам отличить ложь от правды. Все было бы гладким у Сохатого, ему даже можно было бы поверить, если только не его руки - такие же тяжелые и уверенные в своей силе, как и полчаса назад.
Поезд на Стожары уходил поздним вечером, так что еще оставалось время и в ресторане перекусить, и какое-никакое кино посмотреть. Прошло десять тысяч лет с тех пор, как Грязнов в последний раз был в кинотеатре, и, проходя мимо афиши, он вдруг почувствовал такой зуд посмотреть "живое" кино, что даже в скулах засвербело. Однако поначалу надо было все-таки перекусить да выпить, к тому же назрела необходимость телефонного звонка Турецкому.
- О! - обрадовался Александр. - А я уж сам собирался звонить тебе. Но, как говорят, на ловца и зверь бежит.
- Так чего же не позвонил?
- Надо было прояснить кое-что относительно того ствола…
- А вот с этого места как можно подробнее, - перебил Турецкого Грязнов. - Удалось что-нибудь накопать?
Пересказав вкратце плачевную судьбу директора вагона-ресторана, Турецкий закончил на неожиданной ноте:
- Вот так-то, товарищ генерал! Если б ты тогда остался в Москве, а не рванул в свою Тмутаракань, глядишь, и распутал бы это убийство, оно же по твоей епархии шло. Впрочем, как видишь, все вертается на круги своя. И чему быть, того не миновать.
Пробурчав в ответ что-то маловразумительное, Грязнов вернулся к теме про "Вальтер":
- Короче, полнейший висяк и только фоторобот на память остался?
- Выходит, что так.
- В таком случае, мне нужен этот фоторобот. Ты мог бы переслать его по факсу в Хабаровск, ну а отсюда мне его уже с оказией доставят?
- Что, думаешь на кого-нибудь из стожаровских? - насторожился Турецкий.
- Пока ничего толкового сказать не могу, но возможен и подобный расклад.
- В таком случае, тебе и карты в руки. Завтра же перешлю на твое имя. Кстати! - спохватился Турецкий. - Я звонил относительно Кричевского, и мне сказали, что его днями перевезут в Москву. Его мать уже в Хабаровске, так что, если есть необходимость, можешь переговорить с ней.
Поход в кино откладывался.
Позвонив заведующей отделением интенсивной терапии, где все еще боролись за жизнь Кричевского, Вячеслав Иванович испросил разрешения приехать в больницу, чтобы переговорить с матерью больного, и уже через полчаса переступил порог кабинета завотделением, над которым висела непритязательная дощечка под стеклом с лаконичной надписью: "Мезенцева Л.М.".
- Первый раз встречаюсь с таким популярным больным, - с нарочитой грубоватостью в голосе проговорила Мезенцева, затушив в пепельнице сигарету и поправляя рукой прядь подкрашенных волос, корни которых выдавали изрядную седину. - Из Москвы чуть ли не каждый день звонят, причем довольно влиятельные люди, высокого ранга, и каждый считает своим долгом спросить, не надо ли лекарств каких-нибудь необыкновенных достать? Мол, цена не имеет значения. Только название скажите.
Она кивнула гостю на стоящее подле окна кресло, приглашая садиться, достала из стола вскрытую пачку сигарет, протянула Грязнову.
- Что, неужто не курите? - удивилась Любовь Михайловна. - Обычно ваш брат оперативник или те же господа следователи… Впрочем, может, вы и правы. Тоже хочу отказаться от этой дряни, да все никак не получается.
Вячеслав Иванович кивнул сочувственно. Этой красивой когда-то женщине приходилось видеть столько смертей, причем порой самых нелепых, что здесь не только закуришь, но и запьешь по-черному.
- А что касается Кричевского, - глубоко затянувшись, произнесла Мезенцева, - так могу сказать одно: от смерти спасли. Ну а насчет того, что будет дальше…
Мезенцева задумалась, стряхнула пепел в керамическую плошку, которая заменяла ей пепельницу.
- Если спросите, с чего бы вдруг такая неуверенность, постараюсь объяснить. Видите ли, пулей задеты нервные окончания, назначение которых я не буду объяснять - слишком долго и непонятно, так что лечение предстоит длительное. И дай-то бог, чтобы все обошлось благополучно. По крайней мере, московские коллеги пообещали сделать все возможное.
- А невозможное?
- И невозможное тоже, - хмыкнула Мезенцева, по-своему расценив вопрос, видимо, настолько влиятельного и знаменитого в недалеком прошлом милицейского зубра, что даже сам начальник краевого управления внутренних дел самолично попросил "всячески содействовать товарищу Грязнову".
- Ну а говорить-то он скоро начнет?