- Салатишко какой-нибудь и что-нибудь из мясного. Да, пожалуй, еще сто пятьдесят водки, - добавил он в квадратно-расплывшуюся спину официантки.
Теперь можно было более-менее спокойно подумать про дальнейшее свое житье-бытье. Главное, что его более всего донимало все это время, так это неизвестность и шаткость его жития в Хабаровске. Сохатый обещался выяснить, знают ли стожаровс-кие менты о его землянке, точнее говоря, знают ли они о том, что землянка эта с бутылями пропавшей икры и сотней тушек свежекопченой кеты принадлежат ему, Семену Кургузову? И если все тихо-спокойно, можно будет и в Стожары вернуться спустя какое-то время. Уж очень не хотелось срываться с родных мест, где он знал каждый перекат на реке, каждую седловину между сопок, каждую тропку в тайге, которая к тому же могла и накормить от пуза, и брагой напоить.
Вспоминая Стожары, без которых он и жизни своей не представлял, Семен не заметил, как откуда-то сбоку подплыла официантка, и только когда она с грохотом брякнула на стол вилку с ножом и тут же выставила три бутылки пива, он вздрогнул оторопело и отчего-то подумал, что этак можно "и до ручки дойти". И еще одно пришло на ум: "Надо бы завязать малость. Совсем, видать, крышу сносит…"
Когда официантка, не глядя на пивные бутылки, ловкими, профессиональными движениями сбросила с горлышек пробки, Семен, не дожидаясь закуски, трясущимися руками налил в фужер пива и тяжелыми, жадными глотками высушил его до дна. Прикрыл глаза, каждой клеточкой своего измочаленного, проспиртованного тела ощущая, как упоительное блаженство разливается где-то внутри него. И уже более спокойно налил себе второй фужер, медленно выцедил свежее, вполне приличное пиво, смакуя каждый глоток.
В голове вроде бы чуток просветлело, однако весь кайф обломала официантка, швырнувшая на стол две тарелки: помидоры с огурцами да поджаренная картошка с разлапистой котлетой.
- Чего это ты? - насупился Семен, которому стало надоедать ее хамство.
- Жри уж! - прошипела она, брякнув донышком графинчика о стол, и, уже уходя, добавила: - У самой дома такой же. Пропойцы несчастные! Может, зальетесь когда-нибудь своей водкой!
- Змея! - обругал он ее в спину и наполнил водкой фужер, в котором желтели остатки пива.
Хоть и пришло долгожданное облегчение, однако настроение испортилось окончательно. Потыкав вилкой в тарелочку с салатом, Семен нехотя дожевал совершенно безвкусную котлету, допил пиво, хотел было взять водки еще, но раздумал - дороговато, да и смотреть не хотелось в озлобленную физиономию официантки, которая лишь на короткое время позволяла себе показаться в зале, чтобы опять надолго скрыться с глаз редких посетителей.
"Чего она, на кухне, что ли, подрабатывает?" - невольно подумал Семен и, справившись у мужика с соседнего столика, который час, поднялся с места, предварительно вылив в фужер остатки водки и пива.
Времени было всего лишь четыре - до ночи еще далеко, и он, не особо-то торопясь, добрел до железнодорожного вокзала, неподалеку от которого жила Зинка. Уже перед самым домом завернул в продуктовый магазин, где можно было купить из-под прилавка почти дармовой водки, которую, судя по ее запаху и вкусу, гнали из самой дешевой протирочной жидкости. Ему-то все равно - пивали и не такое, а вот времена наступали суровые, и о деньгах подумать надо было. Точнее говоря, об их отсутствии.
Не очень-то поспешая, поднялся по лестнице на второй этаж облупленного блочного дома и с той же ленцой в каждом движении нажал на потертую кнопку звонка, что торчала над изуродованной, с выбитой филенкой дверью.
За дверью послышалось шарканье шлепанцев:
- Кого еще несет?
- Свои, Зина, свои. Дед Мороз и Снегурочка.
- А Дедушка Мороз нам что-нибудь принес? - сразу же повеселел женский голос.
- Принес, Зина, принес. Готовь закусь.
За дверью послышалось доброжелательное бормотанье, после чего щелкнул замок, дверь скрипуче отворилась, открывая полутемную наготу стандартного коридорчика с ободранными обоями, и в проеме выросла фигура тридцатилетней женщины.
- Чего это ты, ментов, что ли, боишься? - осклабился Семен, передавая ей целлофановый пакет с водкой, к которой он еще прикупил и пива пузырь. - Кто стучит да кого несет?
- Менто-ов, - передразнила его Зинка, благосклонно принимая пакет. - Носит тебя черт знает где, а я дома одна сиди.
- Ну уж и погулять нельзя, - игриво подтолкнул ее Семен, ущипнув за плечо.
- Гулять… - с той же монотонностью в голосе повторила хозяйка дома. - Гуляй себе на здоровье, да только без тебя тут хмырь какой-то заявился.
- Кто? - насторожился Семен.
- Да говорю же тебе: хмырь какой-то. Что я у него, паспорт, что ли, спрашивать буду. Как пришел, так и ушел. Сказал, что завтра наведается. Чтобы ждал.
- Ну а какой он хоть из себя? - тормошил ее Семен. - Рыжий? Черный? Или, может, лысый!
- Сам ты лысый! - обозлилась Зинка. - Чего кричишь-то? Сказано тебе: хмырь какой-то, значит, хмырь.
- Раньше его видела?
- Не. Высокий такой, с тебя, пожалуй, будет. Однако покрепче, пожилистей. И морда такая… Во! - вытаращила она глаза.
- Насчет морды понятно, что еще?
- Ну-у, черный такой, а глазки вроде как у татарчонка. Да пошел бы ты… - вразумительно закончила Зинка и, вильнув бедрами, скрылась в комнате.
"Сохатый! - облегченно вздохнул Семен. - Наконец-то".
Он прошел вслед за Зинкой и, словно задабривая ее, снова игриво ущипнул.
- Корефан это мой, дура. Пожрать что-нибудь сготовь. Угостить человека надо.
- Чего-о? - уставилась на него Зинка. - Пожрать?.. А ты хоть хлебушка купил, не говоря уж о колбасе? Пожра-а-ать… Давай деньги - сготовлю.
Когда Зинка ушла в магазин, Семен сковырнул нашлепку с бутылочного горлышка, плеснул было в граненый стакан зеленоватой вонючей жидкости, хотел уж было выпить, но отчего-то раздумал и, все так же держа стакан в руке, подошел к дешевенькому трюмо, Зинкиной гордости.
Посмотрел в пыльное зеркало и едва сдержался, чтобы не заскулить по-собачьи, жалея самого себя и свою жизнь, которая вдруг покатилась под гору.
Тяжело вздохнул, припомнив, как точно так же, с непонятным страхом, смотрел он на себя в зеркало там, в Стожарах, когда, хлопнув дверью, ушел Шаманин, пригрозив, что сдаст его со всеми потрохами майору Мотченко, если он не одумается…
В тот день он вернулся с реки в расстроенных чувствах и до полусмерти нажрался местной "бормотухи". Уже, кажется, спал, когда к нему в дом ввалился Шаманин и, буквально стащив Семена с кровати, тряхнул за плечи и силком поставил на ноги.
Семен не сразу пришел в себя, но, когда стал соображать, где он и что с ним, почти трезво уставился на Шаманина.
- Ну? - от этого его вопроса-выдоха в комнате наверняка качнулся "плодововыгодный" перегар. - Чего пришел?
Из памяти Семена не стерся презрительный взгляд Шаманина и его столь же презрительный плевок на пол.
- Господи, - процедил тот сквозь зубы, - каким же я кретином был, когда Маринку к тебе ревновал!
И снова презрительно сплюнул на пол.
- Ты… ты меня лучше не тронь! - взъярился было Семен, однако Шаманин даже не повернулся на его голос, мрачно рассматривая стол с залитой портвейном клеенкой, к которой словно прикипели донышками граненый стакан и две опорожненные бутылки с густым красным осадком.
- Долго будешь молчать? - наливаясь злостью, произнес Семен. - Или все-таки что-нибудь проквакаешь?
Пропустив мимо ушей презрительное "проквакаешь", Шаманин повернулся к нему и тихо произнес:
- Я только что с пожара… в восьмом квадрате.
Замолчал и словно пробуравил Семена глазами.
"В восьмом квадрате…"
Семен вдруг почувствовал, как по его спине потекла струйка пота и отчего-то захолонуло в груди. Стало трудно дышать, однако он все-таки нашел в себе силы взять себя в руки:
- А мне-то что с того?
Однако Шаманин будто не слышал его.
- Так вот, ставлю тебя в известность, что только один склон выгорел. Благо дождь прошел и ветра не было. Так что опять же ставлю твое сучье преподобие в известность: пожар был низовой, глубокий. Как тебе известно, начался он от землянки и потянулся вверх по сопке.
- К-какой землянки? - заикаясь спросил Семен, в момент протрезвев и зашарив рукой по карманам брюк в поисках папирос.
Шаманин с той же презрительностью в глазах наблюдал за его поисками.
- Ты дурку-то мне не гони! Знаешь, о какой землянке я тебе говорю.
Семен наконец-то нашел помятую пачку "Примы", закурил, стараясь не смотреть на гостя.
- Совсем, что ли, охренел на своих пожарах? - выдавил он из себя. - Я уж не помню, когда икорку жевал в последний раз.
- Ну-ну! - кивнул Шаманин и достал из кармана завернутый в тряпку нож с обгоревшей рукояткой из оленьего рога. - Признаешь?
Семен скосил глаза на самодельную финку, и его взгляд словно застыл на двух вырезанных по рукояти буквах, которые могли решить всю его дальнейшую жизнь.
"СК". Семен Кургузов!
Он долго, очень долго молчал, заливаясь потом, и только мелко подрагивающие руки выдавали его волнение. Несколько раз пытался что-то сказать, но, вскидывая голову со свалявшимися нечесаными волосами, опять тупо опускал глаза к дощатому полу. Молчал и Шаманин.
Наконец Семен разжал губы, и в его голосе прозвучала неподдельная тоска:
- Посадить хочешь? Чтобы не мозолил глаза Маринке?
Шаманин молчал, буравя его глазами. Вдруг его лицо скривилось в какой-то гримасе и он, четко разделяя слова, прохрипел в лицо Семену:
- Хотел бы посадить, давно бы посадил! А вот насчет меня и Маринки? Встретишь ее где-нибудь на улице - обходи! И еще одно. Не дай бог услышать, что ты где-нибудь по пьяни Маринкино имя поминаешь. Убивать не буду, хотя и надо бы. Посажу!
Сжав кулаки, Семен дернулся было к Шаманину, однако тот схватил его за ворот рубашки, сжимая в другой руке злополучную финку.
- А вот это, - рявкнул он в лицо Семена, - останется у меня! Как вещественное доказательство.
Он ушел было, с силой хлопнув дверью, однако тут же вернулся и еще минут пять пудрил ему мозги, талдыча о каком-то тигре.
Вот тогда-то Семен и пожалел себя, уставившись больными глазами в зеркало.
Как сейчас помнил, зрелище было гадкое. Опухшее, отечное лицо, спекшиеся, потрескавшиеся губы, а мешки под глазами такие, хоть бюстгальтер надевай.
Он чуть было не заплакал обильной слезой окончательно спившегося алкоголика, однако только шмыгнул носом и посмотрел на часы. Было самое "оно" - четыре часа пополудни. А это значит, что после обеденного перерыва открывался магазин напротив, и губастая, острая на язык продавщица начинала торговать свеженькой партией портвейна "Южный".
Теперь все мысли Семена работали в одном направлении, и он, сунув набрякшие, словно у больного слона ноги в растоптанные кроссовки, быстро смотался в "точку" и уже минут через двадцать, опрокинув в себя два полных стакана родной "бор-мотушки", смог размышлять, что же ему делать дальше. А подумать было о чем. И в первую очередь о том, как оправдаться перед Сохатым за погубленную икру и сгоревший балык, производство которых полностью спонсировал Сохатый.
И опять оно - вино проклятое!
Надо же было так нажраться, что он даже не заметил, как опрокинулась керосиновая лампа, и огонь загулял по землянке, благо, было чему гореть. Сам-то едва успел выскочить оттуда. Какая уж там икра и рыба!
Ошалевший от случившегося, он пробрался "огородами" в Стожары и решил денька три отлежаться, а потом уж идти с покаянием к Сохатому. Может, все бы и обошлось, если б не Шаманин. И надо же было тому наткнуться на этот нож!..
Он хорошо помнил, как допил оставшееся в бутылке вино и почти выбежал из дома, направляясь к складам на железнодорожной станции, где правил балом Сохатый.
Разговор у них состоялся не то чтобы короткий, но и не длинный. Внимательно выслушав Семена, Сохатый смазал его по опухшей морде и, обозвав его "козлом вонючим, место которому рядом с парашей", приказал возвращаться домой и не показываться на улицу до тех пор, пока не будет дана команда.
Впрочем, ждать пришлось недолго.
Сохатый появился в его доме буквально часа через полтора, когда Семен еще не дососал до конца вторую бутылку "Южного", и приготовился к хорошему и, главное, вполне заслуженному мордобою, но был потрясен поведением своего хозяина и спонсора.
Покосившись на бутылку, Сохатый достал из кармана нераспечатанную пачку сторублевок и бросил ее на стол.
- Здесь десять штук. И чтобы ты вечером свалил отсюда. Мне своих проблем хватает, чтобы еще заниматься твоими. Когда осядешь в Хабаровске, дай о себе знать. Думаю, денька два-три, максимум - неделя, и все прояснится.
- Думаю, все обойдется, - воспрянул духом Семен.
- Ладно! Но если что… Короче, сам в Хабаровск подъеду или подошлю кого-нибудь.
Вспоминая все это, Семен снова пожалел себя. Мучила неизвестность.
Глава 9
Проводив Грязнова в Пятигорье, Мотченко стал прочесывать берега реки Стожарки, заглядывая в потаенные затоны, в заросшие густым березняком протоки, кружа над лиственничными островками, вплотную подступавшими к воде. Натруженно гудел вертолет, и под его брюхом, величественно выделяясь среди зеленого массива тайги, проплывали высоченные кедры. Несколько раз, заслышав рев машины, с мелководья выскакивали медведи и, взбрыкивая, удирали в чащу. На нерест шла кета, и вместе с медведями на ее промысел, вооружившись капроновыми китайскими сетями да лодками-казанками с мощными навесными моторами, шныряли по реке охочие до красной икры люди. Кто-то из них старался для себя и для своей семьи, а кое-кто браконьерил и на продажу.
Мотченко оглянулся в салон. Что-то очень веселое рассказывал бортмеханику сержант Кокшин, который до призыва в армию сам браконьерствовал в этих местах. Примостив под карты пустой ящик из-под тушенки, резались в "дурака" два нештатных рыбинспектора. Вчера, когда они возвращались в Стожары, кроме них в дребезжащем салоне вертолета угрюмо молчали три мужика, устроившись на сваленных в кучу крупноячеистых сетях. Дневной "улов" Мотченко. Двое мужиков особого интереса не представляли - так, обычные браконьеры из местных, промышлявшие "не корысти ради, а токмо для", а вот третьим был Иван Назаров…
Когда Настя Назарова узнала, что на реке "заарестовали", как сообщила соседка, ее непутевого муженька и вместе с сетями доставили в милицию, она тут же примчалась в отделение и, узнав от дежурного, что с Иваном разговаривает "сам майор Мотченко", влетела к нему в кабинет.
- Афанасий Гаврилыч, миленький! - завопила она прямо с порога. - Штрафани его, дурака, но только не сажай! Я ж родить в декабре должна, а куда ж я одна с тремя мальцами! - запричитала она, опускаясь на стул.
- Раньше надо было думать, - хмуро отозвался Мотченко. - Сколько раз предупреждали, так нет, неймется. Раз отсидел - и опять за старое.
Покосившись на жену Назарова, он почесал в затылке и негромко произнес:
- Ну, я, конечно, понимаю, для себя несколько рыбин на зиму засолить, но тут-то… На протоке чуть ли не рыбозавод устроил. Там тебе и коптильня, и икорный цех. Нет уж, Анастасия, придется ему по всей строгости закона ответ держать.
Назаров, давно не бритый, с заскорузлыми от рыбьей шелухи руками, набычившийся и недовольный появлением жены, угрюмо смотрел в окно.
- Господи-и-и… миленький… - заголосила было женщина, как вдруг замолчала и, вскинув на мужа злые глаза, ладонью размазала слезы по лицу. - Ирод! Урод гребаный! Другие мужики, как мужики, работают, со своими бабами в клуб и в кино ходют…
Ее глаза стали почти сухими, и казалось, что она почти задыхается от ненависти к мужу.
- А я?.. Одна, дура, с детьми маялась, пока ты в своей тюряге чифирь гонял, а теперича, что же… опять? Нет уж, на-кось, выкуси! - сунула она в лицо Ивана длинную, чисто женскую фигу. - Пиши, товарищ начальник, пиши!
- Замолчи, дура! - вскинулся на нее Иван, но Анастасию уже нельзя было остановить: - Что, я дура? Это ты… - и она в сердцах выругалась. - Пиши, Афанасий Гаврилыч, пиши!
- Ох же дура-а-а… - качая кудлатой головой, пробормотал Иван и спрятал лицо в ладонях. - Ох, дура!.. Из дур дура…
- Пусть… пусть дура! - крутанулась к нему Настя. - Но и этот гаденыш, корефан твой разлюбезный, у меня тоже попляшет. Не все на чужом горбу в рай выезжать! Пиши, Афанасий Гаврилыч, пиши!..
Ее лицо исказила маска ненависти, и она с силой ткнула пальцем в лежавший на столе протокол.
- Ты, Афанасий Гаврилыч, небось думаешь, что дети мои ложками эту поганую икру едят? Как бы не так! Мой гад, - кивком она показала на Ивана, - после колонии рыбешку лишнюю боится в дом принести. А на реке он горбатится, срок себе наживая, для Петра Губченкова. Это он, гад ползучий, моего дурака на браконьерство подбил. И сети ему новенькие припер, и аванс вроде бы как дал под будущий улов. А мой-то дурак этот самый улов должен сдавать ему оптом. Причем не рыбинами, а уже балыком копченым да закатанной в трехлитровые банки икоркой.
- Вот оно, значит, как… - протянул Мотченко. - Постой-ка, Настя, да успокойся малость.
Он прощупал глазами вконец сникшего мужика, спросил, с долей сочувствия в голосе:
- Чистосердечное писать будешь? Сам знаешь, я ни тебе, ни твоим ребятишкам зла не желаю. Как могу, помогу. Постараюсь вытащить из этого дерьма. Но и ты…
Он замолчал и покосился на жену Назарова, которая, чуть приоткрыв рот, выжидающе смотрела на мужа.
- Ну же, Ваня… - едва слышно попросила она. - Соглашайся. Сам же знаешь, Гаврилыч слово свое держит…
…Показания, которые дал Иван Назаров, были более чем любопытны. Оказывается, на него еще весной вышел Петр Губченков, бизнесмен и предприниматель, лицо довольно известное и не менее влиятельное в Стожарах. И уже за бутылкой водки, а потом и за другой уговорил Ивана, который на тот момент, как и большинство поселковых, перебивался с хлеба на соль, побатрачить на него малость. Иван согласился, тем более что стожаровскую тайгу и реку знал как свои пять пальцев. И уже к лету отрыл себе землянку в надежном месте на протоке, куда из года в год заходила нереститься кета, соорудил там коптильню, надежно замаскировав ее, тайком завез новенькие китайские сети на пробковых поплавках. Свой улов он должен был вывезти по последней воде, когда пойдет шуга, и на реке уже не останется ни одного рыбинспектора. Уже проплаченный наполовину товар Губченков брал у него оптом. Цена, конечно, была в три раза дешевле той, если бы он продавал эту икру закрученными пол-литровыми банками, однако и риска угодить в руки милиции не было.
Итак, Петр Васильевич Губченков. Или просто Сохатый, как нарекли этого предпринимателя в Стожарах. Что и говорить, аппетит у мужика был зверский, и это наводило на определенные размышления.
"Получается, что у Губченкова был еще более крутой оптовый покупатель, причем, возможно, за тысячи километров отсюда, скажем, в той же Москве, куда он, имея свободный доступ железнодорожного вывоза, мог переправлять уже готовый товар для окончательной продажи, - рассуждал Мотченко. - Ну а если он мог нанять одного батрака, то почему бы не нанять ему двух, трех или, скажем, целую бригаду из стожаровских мужиков?"