- Странно. Мне показалось… ну ладно. Что такое "зеленый кулон"?
- Я нашел вчера в секретере.
- Что в нем страшного?
- От прошлого мне остался один сон: статуя с зелеными пятнами.
- Зеленые пятна… - повторил Иван Петрович с интересом. - Патина или окисление?
- Нет. Как будто кровь.
- Да, ты был залит кровью… но зеленые? Трупные пятна, признак разложения?.. Видишь, какой любопытный символ таится в твоем подсознании: дом-гроб, в котором разлагается труп.
- Иван Петрович! - взмолился я. - Давайте обыщем все - от чердака до подвала.
- Милиция наверняка делала обыск… Ладно, давай.
В порыве внезапного азарта мы нашли на кухне электрический фонарик, взобрались по наружной лесенке у задней стены на чердак. Обширное пустое пространство, пол утеплен шлаком, котел отопления… Я поковырялся в шлаке - тонкий слой, человека не спрячешь.
- Запаха нет, - вдруг сказал Иван Петрович. - Знаешь, как пахнет труп?
- Не помню… а может, не знаю. Пылью пахнет. Углем…
- Правильно.
В забетонированном подвале (люк в кухне) я смахнул с полок запасы консервов (к войне, что ль, готовился?), простучал стены - звук равномерный, упругий, вроде никаких полостей… и не пахнет… В углу на низенькой табуретке симпатичный пузатый бочонок с краником. Я повернул, смочил пальцы.
- Кажется, коньяк.
- Армянский. Это тебе Сема подарил.
- С какой радости?
- За работу. Ты от денег отказался.
- Значит, жадюгой я не был?
- Ты был щедрым человеком.
- Коньяк-то мне можно употреблять?
- В умеренных количествах.
Мы нацедили пол-литровую банку, поднялись на кухню. Я глотнул, готовясь к испытанию в мастерской. Поле битвы.
Иван Петрович принюхался.
- Ароматические свечи.
- Мне говорили, я любил, когда работаю…
- Да, ты был с причудами… впрочем, не выходящими за рамки. Кто ж твой враг, а? - резким жестом доктор обвел обломки и крошево.
- Может, я сам себе враг?
- Остроумное предположение. Но такой удар кувалдой ты себе не смог бы нанести. Где-то должна быть дверца, закамуфлированная обоями… ага, здесь. Кладовка.
А, та самая, что видна на фотографии. Мы вдвоем протиснулись в квадратную комнату без окон. Вспыхнул свет. Антресоли с папками, эскизами, картинами… инвентарь скульптора и тоже гипсовый мусор. Иван Петрович прокомментировал:
- Некий враг потрудился на славу.
Я откинул ногой белое пыльное покрывало на полу. В этой комнате крови, кажется, не было.
- Как вы думаете, доктор: это внезапное бешенство вандала или… кто-то боялся моих работ?
- Боялся?
- Ну, какая-то тайна в них была, кого-то… не знаю, как выразить… разоблачали мои идолы?
- Илы ты в них замуровал драгоценности, - пошутил Иван Петрович. - Пойдем. Ничем подозрительным нигде не пахнет. А жаль… анализом сна можно вскрыть истоки страха: дом-гроб-труп… с зелеными пятнами.
- Я б его разнес по кирпичику.
- Что мешает?
- Жить негде.
- Тоже верно.
Мы сели в мягкие обволакивающие кресла в холле, светильник сиял задумчиво-нежно. Выпили.
- Незадолго до происшествия мы с тобой вот так вот тут сидели, проводили нечто вроде психоанализа.
- А что, я уже был… того?
- На редкость здравомыслящим человеком ты был. Но сейчас в России атмосфера, знаешь, вредная, сюрреалистическая, так сказать конца света ждем.
- Знаю, вчера газеты хотел почитать…
- Не надо. Тебе и без того хватает. Так вот. Ты вдруг заинтересовался, с научной точки зрения, явлениями черной магии: сглаз, наговор, ворожба…
- Да уж, причуды еще те.
- Я предложил тебе шутливый тест, ну, забавный. Было бы любопытно сравнить: сдвинулось в тебе что-нибудь в результате шока.
- Пожалуйста.
- Говори, не задумываясь, первое, что придет в голову. Ты идешь по дороге - какая она?
- Разбитая, в колеях.
- Вдруг видишь сосуд.
- Лампада, в которой горит огонь.
- Перед тобою море.
- Гнилое, в вонючих водорослях.
- Углубляешься в лес.
- Высокие осины, темно, страшно.
- В лесу озеро.
- Ни за что не подойду, болото.
- Встречаешь жилье.
- Сарайчик с замшелой крышей.
- На поляне стоит конь.
- Вороной масти, мне он не нравится.
- Вдруг - навстречу медведь.
- Я бы подошел подразнить мишку.
- Но на тропинке препятствие.
- Трухлявое бревно - просто перешагнул бы. Что все это значит?
- Сейчас расшифрую. Разбитая дорога - твоя жизнь. Огонь в лампаде - любовь. Гнилое вонючее море - работа. Осиновый темный лес - мироощущение. Озеро-болото, извини, секс. Сарайчик с замшелой крышей - внутренний мир. Черный конь - твои друзья. Медведь и трухлявое бревно - ты пренебрегаешь опасностью и жизненными препятствиями.
- Ничего себе наборчик! Что в нем изменилось?
- Легче назвать, что не изменилось? Не очень любезное (вопреки фамилии) отношение к друзьям - да, ты любил одиночество. Пренебрежение опасностью и препятствиями - правда, отличался безрассудной смелостью. Зато остальное… прямая, как стрела, дорога, вымощенная плитами - они разбились, это естественно. Отсюда - мрак мироощущения, леса. В вонючие зеленые водоросли превратилась твоя работа - морем, пронизанным солнцем, была она для тебя. Ну, а уж если мы исследуем либидо…
- Ну, ну?
- Бьющий через край фонтан - огонь в лампаде… Вот как видоизменилось в тебе чувство любви. Поразительно. А озеро… нежное, ласковое, ты плаваешь и ныряешь без устали. Теперь не подойдешь - боишься, затянет в болото. Словом, чувственная сфера и творческая претерпели кардинальные изменения. - Иван Петрович глядел на меня со странной застывшей улыбкой - крупный, спокойный, темноволосый - врач. Которому пациенты несомненно доверяют, интересный мужчина… вот только глаза неприятные - водянистые, словно бельма. - А что это за сарайчик с замшелой крышей, а?
- Что за сарайчик? - прошептал я.
- Ну, внутренний мир.
- Я просто так ляпнул, не подумав.
- Это и есть самое ценное признание, то есть искреннее.
В воображении моем проплыл роскошный гроб.
- Неужели злосчастный удар кувалдой способен изменить личность?
- Не думаю. По-старинному я бы выразился так: ты пережил нечто такое, что перевернуло тебе душу.
- Что? Что именно?
Старый друг улыбался задумчиво-умно. Интересно, что он ни разу не обратился ко мне по имени.
- Никаких газет, никакого телевидения…
- Да мне и не хочется, меня так поглотила тайна…
- И на ней особо не сосредотачивайся. Читай классику. Постепенно, под моим руководством будешь адаптироваться к действительности.
- Лечение стоит дорого?
- Пока бесплатно. Для тебя. Воспринимай это как последнюю улыбку социализма.
- Но я не хочу лечиться!
- Будем просто беседовать. Значит, до среды.
6
Совет доктора я воспринял буквально и после его ухода подошел к книжным полкам благородного черного дерева. Блестящие золотые корешки, ни одной знакомой фамилии… Какой-то Розанов, Франк, Ильин, Трубецкой и т. д., и т. д. Господи, как их много, и что ж они писали-то?.. Впервые после воскрешения мне стало жаль потерянных лет. Вынул наугад тяжелый фолиант из ряда "Энциклопедическое изложение масонской философии". Ни черта не понимаю! А вот наконец известное имя: Федор Достоевский. Тридцать томов! Мечтал когда-то "Бесы" прочитать… уж, наверное, прочитал за двадцать лет. Ни студентом я себя не ощущал, ни взрослым по-настоящему… Наконец, полистав Гоголя и отвергнув, остановился на сказках Андерсена, бабушка когда-то читала.
Кое-как протянул до одиннадцати… Невмоготу тут оставаться, ни коньяк, ни снотворное не помогают. Странно. Доктор хорошо меня подлечил: в доме-гробе разлагается труп!
Я нашел в шкафу плед и расположился в шезлонге на веранде. Ночь глядела тысячью глаз - обилье августовских звезд и луна на ущербе. А деву с юношей в соседнем саду с шезлонга не видать. И слава Богу! Надя ко мне не приходит, боится брата. Странно. Каких же я наделал дел в предыдущей жизни?
На рассвете в полудреме я окончательно продрог и поспал в спальне. Она пришла и протянула руки… "как тяжело пожатье каменной его десницы". А утречком вышел на крыльцо и задрожал пуще как от ночного озноба: на улице на противоположной стороне стоял человек. И смотрел на меня. Так смотрел - с тяжелой пристальностью, - что почудилось мне: вот он убийца. Это уже было, было - вот так стоял и смотрел. Я вдруг почувствовал прилив злости и азарта, а человек пересек улицу, отворил калитку и прошел меж "золотыми шарами". Немолодой, лысый, полный, в сером мешковатом костюме.
- Вы тоже мой друг?
- Следователь Котов Федор Платонович, - отрекомендовался отрывисто, по военному. - Вы - Любезнов.
- Я - да. Паспорт показать?
- Кто ж вас не знает, Максим Николаевич? Мы даже слегка знакомы. На рыбалке как-то разговорились, там и друзья наши рыбачили. Я-то сам обитаю во Тьме…
- Где?
- Шутка. В деревеньке Теть. А на вашей улице у меня невеста имеется. Сегодня слух прошел, что вас выписали. Вы уж простите, что я в воскресенье, в больнице никак не допускали.
- Пожалуйста, в дом!.. Присядьте вот сюда, в кресло. Только должен предупредить вас, что я ничего не помню.
- Доктор говорил. Жаль. Темное дело, весьма и весьма непонятное.
- И вы тратите свой выходной…
- Я простой рабочий человек, - перебил Котов, - мне трудно стерпеть такое, извините безобразие.
- Безобразие?
- Сколько лет вы трудились над своими вещами?.. И за считанные часы, может - минуты, все псу под хвост.
Вот нормальный человек (которого я принял за убийцу), я чуть не рассмеялся и впервые за эти дни встал на нормальную точку зрения. Прочем, ненадолго.
- А вдруг я пережил творческий кризис и в порыве…
- Все свидетели как один утверждают, что вы находились на подъеме, а не в упадке, к персональной выставке готовились, - прервал меня Котов негромко; полуприкрытые глаза его распахнулись и словно укололи льдистым блеском (не так-то он прост!). - Кувалда лежала сравнительно далеко от вас, отпечатки пальцев на ней тщательно стерты. В своем тогдашнем состоянии вы этого сделать не могли и ударить себя - два мощных удара - таким образом не могли. И главное: куда делось мертвое тело?
Я почувствовал мрак в глазах и едва выговорил:
- А убийство точно было?
- Полагаю, что да.
Я глотнул коньяку прямо из банки.
- Извините, мне нехорошо.
- Это я извиняюсь, - он было встал, я воскликнул:
- Ради Бога, не оставляйте меня сейчас одного!
- Неужто так плохо?
От сочувствия у меня слезы на глазах выступили.
- Федор Платонович, выпьете со мной?
- Ну ежели чуть для компании.
Я рюмку из застекленного серванта достал. Выпили.
- Расскажите мне все, сделайте милость.
- А вам не вредно?
- Может и вредно. Только это постоянное дерганье за нервы еще вреднее.
- Кто вас дергает?
- Не кто-то конкретно, но… скорее, сам себя.
- Ладно. 10 июня в начале одиннадцатого ваш сосед Голицын возвращался из Москвы и видел на вашем участке идущую к дому женщину. Такие он мне дал показания той же ночью: маленькая блондинка в белом. В записной книжке у вас - Вера Вертоградская, я обзванивал знакомых и заказчиков. Она снимала в Москве квартиру вместе с подругой, Наташей Веретенниковой. Наташа эта говорит мне: "У Веры "медовый месяц", такую она ей записку оставила: "Буду через неделю, у меня медовый месяц". Месяц на неделю… молоденькие девчонки, что с них взять, - пояснил Котов снисходительно; он мне все больше нравился. - Ну ладно. На квартире их Вера так и не появилась.
- Но почему именно убийство?
- Слушайте дальше. Можно закурить?
- Конечно, пожалуйста.
Я протянул пачку "мальборо" (в этом доме военные запасы, ей-Богу!), он закурил "приму": "у меня свои".
- Вы были весь в крови, - заговорил отрывисто, как в начале знакомства. - Вторая группа, ваша. Она уже свернулась, засохла, - следователь сделал паузу, затягиваясь. - И на нее натекла другая кровь, много крови.
- Другая? - тупо переспросил я.
- Они почти не смешались, понимаете? Четвертая группа, редкая. Вспомнив о показаниях Голицына, я сверил. В прошлом году Вертоградской делали операцию аппендицита. Дали справку: та же группа. Но вы не могли ее ранить или убить.
- Не мог? - я никак не мог сосредоточиться на ужасных подробностях.
- Другая кровь сверху, понимаете?
- Да может, она не убита?
- Может, - следователь вздохнул. - Но куда делась, истекая кровью?
Мне вдруг в голову втемяшилась белая статуя в моем саду, качнувшая головою… Но не втягивать же хорошего человека в такой жуткий бред!
- Значит, ее унесли?
- Кто, как, куда? Сосед ваш видел женщину в четверть одиннадцатого. Примерно в то же время Надежда Голицына заметила два силуэта в окнах мастерской. И через полчаса нашла вас полумертвым. Вы следите за моей мыслью?
- Следить-то слежу, только никак не соображу.
- Я тоже. Речь идет о тридцати минутах. Вечер поздний, но - пятница, улица не пуста, народ с московской электрички. Я опрашивал: маленькой блондинки в белом никто не встречал… да она и вся окровавленная должна быть! Человек с убитой или с раненой на руках - тоже.
- Вы провели такую работу?
- Провел.
- Вас так заинтересовало это дел?
В глазах напротив мелькнуло что-то льдистым блеском.
- Я при этом присутствовал.
- Как это?
- В доме номер восемь, наискосок от вашего, живет моя невеста. Мы с ней во дворе на лавочке сидели, ее сына ждали. Из Москвы на машине. Конечно, изгородь, кусты и деревья обзор загораживали, но свет у вас в мастерской я помню, музыка доносилась…
- Не обратил внимания, расслабился, знаете, день тяжелый был. Однако Ольга ручается: с одиннадцати до двенадцати ни одна машина по улице не проезжала, она прислушивалась, сына ждала. Примерно в половине первого, по звонку Голицыной, подъехали наши из райцентра. Ну, возглавил бригаду. - Котов помолчал, потом добавил со сдержанным гневом: - На моих глазах меня обвели вокруг пальца!
Я вдруг ляпнул с ужасом:
- Статую женщины не видели?
- Ваших работ я не видел. Они уничтожены, Максим Николаевич, кроме последней - "Надежды".
- Мертвая тут. Недаром этот дом…
- Проведен самый тщательный обыск, - перебил следователь, - и дома, и участка. Узнав о двух группах крови, я достал служебную собаку. Результат нулевой.
- А отпечатки пальцев?
- Ваши, я успел снять до "скорой". Голицыной и Вертоградской (идентифицировали по ее личным вещам). Да, еще "отпечатались" домработница Кочеткова и ваш знакомый ювелир Колпаков.
- У него есть алиби?
- Весь вечер 10 июня играл в покер.
- С кем?
- С другим вашим знакомым.
- Невропатологом?
- Да, с Золотцевым. На квартире у последнего.
- Надо бы этих друзей раскрутить.
- Если у них сговор - трудно. Время для обыска на квартирах упущено, а машины проверены: у обоих "чистые", - Котов помолчал. - Нету трупа - нету "дела". Я занимаюсь всем этим по собственной инициативе. Вы - наша гордость, Максим Николаевич, - он улыбнулся с чуть печальной иронией.
Гордость Змеевки! Звучит. Но к чему усмешечка? Этот простой рабочий человек почти против моей воли заражал энергией и азартом. И страхом - не так-то он прост, а я совсем трусом стал.
- От Вертоградской пришло письмо, - я протянул; он, воскликнув "отпечатки!", осторожно взялся за кончик листка, прочитал, изучил конверт.
- Послано восьмого из Каширы… - протянул задумчиво. - Вам известно, что Золотцев с первого июня проводил свой отпуск на Оке?
- Под Каширой?
- Да. Я разыскал его, там целый лагерь на колесах. Но вроде бы он отдыхал один.
- А как же игра в покер?
- 10-го перекупался в холодной воде, кашель, съездил домой за кодеином.
- Интересно? На машине ездил?
- На электричке. Не подкопаешься: мотор, говорит, барахлил, не захотел рисковать.
- Во сколько он ездил в Москву?
- Ушел из кемпинга в пять. В девять к нему уже заявился Колпаков.
- Вы им верите?
- До окончания следствия не имею такого обыкновения. - Федор Платонович закурил новую сигарету. - Знаете, какое у меня ощущение от этого дела? Все главные - подчеркиваю, все, и соседи ваши - как-то необычно напуганы.
- Я тоже, - сознался я.
- Да вы-то понятно, такой удар… два удара наповал. А им чего бояться? Мрачное дело, темное, нехорошее.
- Разве бывают хорошие?
- Ну, попроще, без претензий. А тут… все шиворот-навыворот. Вот например. Самым решительным образом Вертоградская разрывает вашу связь в письме, так? Так зачем явилась 10-го? Скульптуры перебить?
- Она бы не справилась. Надя говорит…
- Вот Надя ваша справилась бы, - перебил он с военной прямотой.
- Вы считаете ее сумасшедшей?
- Я говорю о физических возможностях. Этот акт вандализма совершил, конечно, человек со сдвигом. Ваш враг - бешеный и ловкий одновременно.
- Наверное, он прислал мне гроб.
- Что?
- Я позавчера пришел из больницы и увидел в сарае гроб.
- Он сейчас там?
- Ну, если ночью не украли.
- Пойдемте!.. Я возьму письмо, надо сверить почерк.
Яркий блеск августовского полдня в дверном проеме осветил богатую домовину.
- Шикарно, денег не пожалели, - следователь рассматривал гроб, щелкая замками. - Понятно, частная фирма. Их сейчас развелось, как грибов гнилых.
- Федор Платонович, мы правда живем при капитализме?
- Не спрашивайте, не знаю при ком, - он с отвращением отмахнулся. - При том или при сем, а дело свое делать надо. Запросы я, разумеется, пошлю, но надежда слабая… Кто-то ненавидит вас предельной ненавистью. А охрану предоставить я не могу.
7
С высокого крыльца я смотрел, как за оградой, обвитой плющом, брат с сестрой играют в теннис. Загорелые, ловкие, сильные, оба в белом, ее легкие пышные кудри, выбиваясь из-под ленточки, взлетают от движений. Красивое зрелище.
Интересно, смогу ли я?.. Об играх ли думать бедному безумцу? Тут я заметил, что мну кусок пластилина (в сарае случайно прихватил) и изумился. Из рук моих вылупилось крошечное существо с безобразным (не ангельским) личиком, с крыльями за спиной и рожками на темечке. Я очень испугался и судорожно сжал пальцы; существо испустило дух, недовоплотившись. Брат ее прав: алебастровые дева с юношей, подглядывающие за мной из зелени, мешают. И невропатолог прав: я боюсь женщин и работы. Что-то таинственное, разуму недоступное, мешает мне жить.