Квартира в Чертанове маленькая, веселенькая. За сто долларов в месяц. Это сколько по-нормальному? Почти триста тыщ. Я быстренько произвел в уме вычисления. Тоже ненормально, заработки мои не такие уж громадные, ювелир не разорился.
Наташа - хорошенькая девица, такая рыженькая прелесть с черными глазами, одета в одну майку… или это мини-платье… словом, все при ней, кабы не смотрела на меня с таким ужасом. Не бойся, девочка, я уже отгорел. Над тахтой цветная фотография: Наташа, еще одна в трехкратном объятии с толстомордым дядькой. Режиссер, оказалось, чуть не дал роль.
- А это Вера, не узнаете разве?
- Я никого не узнаю, я же говорил по телефону…
- Дайте-ка ваш паспорт.
- Вот удостоверение.
Она изучила документ и сделала резюме:
- Ну, так вы были ее любовником.
Я бесчувственно смотрел на фотокарточку, гибкая, светловолосая, зеленоглазая змейка, верхняя влажная губка приподнята, голова прижата к плечу режиссера, нежные слабые руки… Никаких эмоций, а я так напрягся, вглядываясь, что показалось: она вдруг подмигнула. Чур меня!
- Я здесь у вас бывал?
- Слушайте, вы серьезно ничего не помните?
- Клянусь. Амнезия.
- Насколько я знаю, вы у себя сиднем сидели.
- Я ее любил?
- Не очень. Вера говорила, вас ничем особо не проймешь.
- Драгоценности, наверное, дарят тому, кто тебе дорог.
- Ну, вы человек щедрый, а она ловкий. Соврала, что у нее день рождения в апреле - вы и разорились. Потом узнали, что в ноябре - Скорпион.
- И взбесился, да?
- Да ну. Посмеялись.
- Значит, отношения у нас были легкие?
- Нормальные.
- А ей зачем такой старый, как я, сдался? Из-за денег?
Наташа посмотрела на меня изучающе и отвела взгляд.
- Не знаю. Говорила: мужик стоящий.
- Можно мне сесть? Голова кружится.
- Можно, - указала на тахту, сама осталась стоять.
- Вы действительно больной?
- Действительно. Но на людей не кидаюсь. Наташа, с кем она собиралась "медовый месяц" проводить?
- Да не знаю, меня уже допрашивали.
- Но ведь не со мной, правда?
- Нет, конечно. Вы еще в марте закрутили, - она села передо мной на низенькую табуреточку и закурила. - Курите, - поставила пепельницу между нами на пол.
- Спасибо.
- Ах, как нехорошо получилось, - протянула Наташа с укоризною, кажется, к самой себе. - Ей роль обещали… рольку… вот он, - кивнула на фотографию. - А дали мне.
- Значит, вы более талантливы.
- Ну, не знаю, - она зарумянилась, прямо на глазах девочка оживала. - До последней минуты не было известно, кому.
- Когда же стало известно?
- 2 июня. Я тайком уехала на съемки.
- Под Каширу?
- Ага, там снимали "Императрицу". Я - фрейлина, на заднем плане, но все-таки… Приглашаю вас в марте на премьеру.
- Очень благодарен, но до марта еще дожить надо.
Румяное личико омрачилось.
- Фильм бы раньше сдали, но режиссер на съемках утонул.
- В Оке, несчастный случай. Другой доснимал.
- Так Веры на съемках не было?
- Я не видела, но… о том, что мне роль отдали, она еще 2 июня узнала. Не от меня, слава Богу.
- А что, вы ее боялись?
- Не боялась, я ее любила. Вера позвонила второго на киностудию, мне помощник режиссера сказал. Но на меня не обиделась, записка веселая… - Наташа пожала плечами. - Какой-то "медовый месяц". Странно.
- Я ей предложения не делал?
- Да что ж вы, не знаете… ах да! Она говорила, вы не из тех, кто женится.
- Вот, значит, я каков.
- Таков Дон Жуан.
Она улыбнулась, я нахмурился, было отчего-то бесконечно грустно.
- Сколько длились эти съемки?
- Я лично была занята с 3 по 10 июня.
- По 10-е?.. Господи, по 10-е!
- Вернулась: записка. Я так обрадовалась, что не поссорились. Потом следователь звонит - и все закрутилось.
- А вещи какие-нибудь она взяла с собой?
- В том-то весь ужас! Сумочка с паспортом вместе с ней исчезла, а дорожная сумка (ну, купальник, одежда летняя) нашлась.
- Где?
- В реквизите киностудии; уже когда в Москву вернулись, обнаружили. Там фотография - вот такая же, - Наташа мотнула головой на стенку. - Ну, мне позвонили, а у меня Котов вещи забрал, отпечатки сверять.
- Вот это уж действительно загадка! Не могли же вы там не встретиться?
- Вообще народу много было, массовка большая, но… непонятно.
Я подумал и спросил:
- Вам ни о чем не говорит такое имя: Иван Петрович Золотцев?
- Нет, не слышала.
- Он отдыхал в кемпинге на берегу Оки. С Верой познакомился у меня 9 мая.
- А, это его жена погибла?
- Нет, другого моего друга - ювелира Колпакова. Иван Петрович - невропатолог.
- Про них она не упоминала, только про вас рассказывала.
- Что? Что она рассказывала?
Наташа рассмеялась и не ответила. Я взмолился:
- Наташенька, я себя потерял, понимаешь? И вот хочу собрать, стяпать-сляпать…
- Зачем?
- Чтобы выжить, мне нужно найти убийцу.
- Да, вас же чуть не убили… а Веру убили, наверное, - она вздрогнула. - Конечно, вы хотите этого подонка уничтожить. Так?
- Так.
- Вера говорила: как ты посмотришь, словно прикоснешься, она голову теряет.
- Неужели у меня такой взгляд?
- Такой, - она усмехнулась угрюмо.
- Да ведь она сама меня бросила! Я письмо получил: она меня бросила.
- Ну, там же "медовый месяц" светил.
- Господи, вы такие юные, такие прелестные, вам ли рассчитывать…
- Думаешь, легко по квартирам скитаться? - перебила Наташа агрессивно. - Сам бы попробовал, у тебя-то дворец!
- Сарайчик с гробом остался.
- Дом сгорел?
- Душа сгорела. Да, Наташа, я ничего не знаю, не ориентируюсь в этой жизни…
- Что с гробом-то?
- В сарае на столе стоит. Тяжелый, полированный, с замками…
- Ты с ума сошел?
- Весь мир сошел.
- Ну уж, не преувеличивай.
- Мне кто-то прислал гроб, а я боюсь об этом говорить.
- Так ведь говоришь!
- Нечаянно… Не бойся, я не совсем сдвинулся, следователь гроб видел. Но фирму непросто отыскать.
Она вдруг говорит:
- А Вера тебя боялась.
- Да неужели? Да почему же?
- Ты ей кулон разорвал 9 мая.
- Из-за чего?
- Не знаю. Что-то тебе не понравилось. А главное: ты изумруд в глину кинул и хотел замесить… или в гипс, ну в мастерской. Чтоб камень навсегда исчез. Вера тебя на коленях умолила. Вот такие идиотские выходки, - закончила Наташа философски, - и сводят женщин с ума.
- Никуда он не исчез, в секретере лежит. Знаешь, ведь работы мои разбили.
- Федор Платонович говорил. Убийца какой-то придурок. Да что от мужчин ждать?
- А если он драгоценность искал?
- Так она в секретере?.. - Наташа задумалась. - А может она не тебя боялась?
- Ее как-то ужасно потрясла смерть той женщины. Ну, в автомобильной катастрофе.
По странной ассоциации идей я поинтересовался:
- А режиссер когда утонул?
- Третьего или пятого… в общем, в начале июня. Много людей умирает… просто так, нечаянно, неожиданно.
Мы помолчали.
- Я лепил с Веры Цирцею?
- Ага, волшебницу. Но вы больше любовью занимались, чем делом.
- Все уничтожено. И она уничтожена.
- Кто?
- Статуя. Но снится. Белая, из алебастра, с зелеными пятнами. Лицо уж совсем позеленело. Я было думал, что она в доме…
- Кто?
- Вера. В моем доме. Но оказывается, она ушла.
- О чем ты говоришь? - закричала Наташа.
- Ее видели, понимаешь? В саду? Она качнула головой.
10
Москву-то я помню, знаю, а этот район нет… Бело-голубые башни, простор и ветер, такой горячий сквознячок, а вдруг обдаст ознобом. Поймал себя на жесте - ловлю такси - привычный, наверное, жест. Содрали тысячи и привезли в центр, в родное училище - ну, тут все знакомо.
Отнеслись ко мне аж с почтением (правда, я известен, говорят, и в иностранных галереях выставлен, а в Змеевке одна "Надежда" осталась). Разыскали руководителя мастерской - я очень просил - крупный старец, мне под стать, с сизой головой. Он целоваться полез, а я его не помню, хоть убей! "Ты моя гордость, - говорит, - лучший ученик. Тебе удалось соединить, - говорит, - античную пластичность, средневековую мистику в постмодернистской манере". А я ему: "Это неважно, - говорю (аж брови у старика вздыбились). - Я заболел и, чтоб тонус восстановить, должен свою жизнь вспомнить". Ну, вкратце объяснил: убили, мол, разбили… чем жить?
- Святослав Михайлович, как я к вам в ученики попал, помните?
- Ну как же, дорогой! Ты учился по классу живописи. У тебя был обязательный зачет по скульптуре: выполнил голову Сократа и "Прелестную пастушку". Я сразу отметил врожденные способности. Ты ко мне и перешел.
- А не связан был этот переход с какой-то трагедией в моей жизни?
- Ни о чем таком не слыхал. Ты, Максим, всегда напоминал мне по темпераменту титанов ренессанса: гордость, широта натуры, полнота жизни, страстность, даже, извини, жестокость.
- Жестокость?
- Я неточно выразился… просто в свое время меня поразило, с каким хладнокровием ты сделал посмертную маску матери. Но это хладнокровие - видимость, конечно.
- Моей матери? Она умерла, когда мне было двадцать?
- По-моему позже… ну да, ты у меня уже два года учился.
- В моем доме нет масок, значит, их тоже уничтожили.
- Зависть ты возбуждал, да… но был так отъединен, с коллегами не водился, насколько мне известно. И из какой преисподней возник тот вандал, не представляю! Кстати, маски я помню - матери и отца - они висели в северном простенке между окнами.
- Вы бывали у меня в мастерской?
- Неоднократно. Кажется, ты был ко мне привязан, Максим… насколько вообще способен к кому-то привязаться.
- А что, я такой, значит, сверхчеловек был?
- Вольный ветер.
- А когда умер мой отец?
- Примерно пять лет назад. Ты удачлив. Официально не так чтобы признан, но это тебе не вредило, напротив. Полупризнан, так лучше сказать - казенные заказы были. Зато за границей… Словом, ты купил дом в Змеевке и совсем уединился.
- Пять лет назад… - пробормотал я. - Все не то, не то. Святослав Михайлович, я потерял память с двадцатилетнего возраста. Ну почему именно этот рубеж?
- Могу только повторить: в двадцать лет ты стал моим учеником. И очень скоро - мастером. Знаешь, Максим, Бог с ней, с памятью, я не помню, что со мной позавчера было. Главное: сохранил ли ты навык ремесла.
Мне вспомнилось существо с крыльями и рожками в моих руках.
- Сохранил… как память плоти, материи.
- Ну и слава Богу!
- Но я не могу! Я испытываю абсолютное отвращение к работе.
- Значит, удар настиг тебя в процессе творчества. Это последствия травмы, это пройдет, дай время.
- А страх?
- Максим, то, что ты рассказал, чудовищно. Я б тоже перепугался.
Так я ему еще не все рассказал, про гроб не рассказал.
- Неужто я такой трус?
- Ни в малейшей степени. Ты - настоящий мужчина.
- Если я снимал посмертные маски с самых близких, с родных… почему я теперь так боюсь смерти, разложения, зеленых пятен на трупе?
- Погоди! Ведь ты выжил.
- Женщина убита прямо на мне… то есть кровь ее на меня пролилась, когда я был оглушен, но не смешалась с моей кровью.
- Господи, помилуй! - старик вдруг перекрестился, вот диво дивное! - Понятно, чего ты так боишься. Ты был без сознания, но плоть твоя ощущала другую плоть, другую кровь.
- Да, да, это так!
- Может, ты плюнешь на все это, отстранишься и положишь все силы на новый замысел?
- Не могу, Святослав Михайлович, ни за что!
- Тогда у тебя один выход, Максим: найти убийцу.
- Вы правы.
- Найдешь! Чем ты всегда брал - редкостной, бьющей через край энергией.
- Этот фонтан иссяк.
- Забьет! Это от Бога, Максим.
- Если б я в этом мог быть уверен.
- Я, конечно, старая калоша, но на что-нибудь еще сгожусь. Всегда - запомни, Максим, всегда! - ты можешь прийти ко мне.
Я куда-то шел и шел, ничего вокруг не замечая, а пришел в свой детский двор. Четырехугольное, мрачноватое из-за высоких стен пространство, асфальт. Мальчики гоняли мяч, сейчас бабушка позовет: "Максимка, ужинать!" Никто не позвал. Я зачем-то поднялся на третий этаж, позвонил. Женщина открыла, немолодая, незнакомая.
- Вы к кому?
- Простите, я здесь родился и жил… Вот приехал и как-то потянуло…
- Так что вам надо?
- Видите ли, я болен…
Дверь тотчас захлопнулась. Действительно, глупо: что мне надо?
Отворилась.
- Ну?
- Я не бродяга, не бойтесь. Вот удостоверение.
Женщина взглянула на раскрытую корочку.
- А, так вы Любезновы! Мы после вас сюда въехали. На удостоверении вы похожи…
- Усы и бороду сбрил. Можно мне войти на минутку?
- Да, пожалуйста!
Она что-то продолжала говорить, я не слышал. Заглянул в комнату родителей, вошел в свою… Ну, обстановка другая, конечно, а окно то же: упирается в глухую красно-кирпичную стену соседнего дома. Бессолнечное окно, но детство и юность светились для меня сквозь многолетнюю плотную тьму, которая разорвалась на миг подземным толчком и грохотом… Нет, просто Камаз во двор въехал, нет, никаких отрицательных эмоций, даже печаль - бабушка, мама, отец - "моя светла".
Я прислушался.
- …он все помнит.
- Кто?
- Да сосед же, Тихон Матвеевич. Как вас по телевизору показывали, хвастался.
- И я его помню!
- Конечно, - женщина взглянула удивленно. - Столько лет бок о бок.
- Еще раз прошу прощения.
- Не за что. Приходите, когда вам надо.
- Я веду себя несколько эксцентрично, но…
- Но вы же художник! - подхватила милая дама. - Человек не от мира сего.
Это точно. Как кувалдой меня огрели, так я словно с луны свалился.
А дядю Тишу я с ходу узнал - человек из позапрошлой жизни. Мы расцеловались, и он упрекнул:
- Что ж ты, Макс, совсем потерялся!
- Потерялся, дядя Тиша, правда. Больше не буду.
Мы рассмеялись. Моя привычная детская скороговорка на все взрослые приставания: больше не буду.
Ну, он мигом стол собрал на кухне, поллитровку вынул из холодильника, в графинчик перелил (все помню - и графинчик помню!). А я объяснил - во второй раз уж сегодня: черепно-мозговая травма, память потерял, хочу, мол, здоровье восстановить. Дядя Тиша все это воспринял как самую обыкновенную вещь, за что я ему так благодарен был.
- Это контузия, у ребят на фронте случалось. Отойдешь, Бог даст. Будь здоров!
- Вы тоже, дядя Тиша.
- Полину в прошлом году похоронили.
- Тетя Поля умерла?
- Умерла, царство ей небесное.
Помянули.
- А ты все один, Макс?
- Один.
- Неужто Любовь свою не можешь забыть?
- Какую любовь?
- Ты, правда, ничего не помнишь?
- После двадцати лет ничего. Какую любовь?
- Любу, вы пожениться собирались… Да что я буровлю! - перебил старик сам себя. - Этих Любовей у тебя перебывало…
- Когда это случилось?
- Давно. Ты как лепить начал… вот статую с нее лепил. Так и называлась "Любовь".
- Она умерла?
- Да ну. За другого вышла, тут недалеко живут. Я почему запомнил? Ты статую разбил, грохоту на весь дом было.
- Значит, она меня из-за другого бросила?
- Значит, так. Или ты ей изменил… дело молодое, темное.
Дело, правда, темное… а с виду такое банальное, простое. Девушка вышла за другого, я обиделся, никто не умер, кроме статуи. Каким же эхом отозвалось все это через десятилетия?
- Кто ж тебя травмировал-то?
- Не помню, дядя Тиша. Ничего не помню.
11
Смутное чувство подсказывало мне: ничего не предпринимать, сидеть тихо и ждать, пока само собой не вспомнится. Но ведь сказано: пятьдесят на пятьдесят. А если не вспомнится?.. И все подталкивают к действию, вон Надя боится: он придет тебя добить. Это хорошо, я был бы рад - лицом к лицу - и померяться силами. Я бы предпочел уничтожить убийцу, ничего не вспоминая, выговорилась странная вещь. Отсюда логический вывод: я его спровоцировал на убийство. Может быть.
Приподнялся взять сигареты, увидел свои отражения в нескольких зеркалах: губы красные-красные, а лицо больничное, бледное… и чего я их тут понавешал? Красота какая… пижон.
Итак, 2 июня она узнала, что не получит "рольку", но на следующий день все-таки поехала в Каширу…
Я "наизусть" набрал номер телефона. Однако и у меня была память!
- Сема, привет.
- Макс, ты вспомнил?
- Что?
- Голос у тебя… прежний, властный.
- Не волнуйся, не вспомнил. 3 июня, когда ты Веру на электричку сажал, у нее была с собой дорожная сумка?
- Не было.
- Точно?
- Точно! Дамская сумочка из парчи, под серебро, как рыбья чешуя.
- Во что она была одета?
- В белые шелковые брюки-юбка…
- Брюки или юбка?
- Ну, пышные такие штаны, как юбка, и белая блузка, вышитая бисером. В сочетании с загаром…
- Она была загорелой?
- Шоколадной.
- Спасибо, Сема. Прощай.
Шоколадный загар - и белое "гипсовое" лицо статуи в саду. Либо Надя не разглядела с испугу, либо… Повинуясь неясному ощущению, я себя пересилил и поднялся в мастерскую. Бьющий в глаза "голый" свет. В Северном простенке между окон, сказал Святослав Михайлович. Я ползал по полу под окнами, собирая осколки… Нашлось несколько деталей посмертных масок: нос, губы, подбородок… наверное, матери и отца. Ненависть пронзила судорогой. Кто посмел?.. Найду и уничтожу - на этой клятве слегка успокоился. Мое невольное "опрощение", смирение даже, кое-когда давало сбой, разбиваясь о чертов темперамент.
Итак, гипсовые личины остались на месте преступления, их никто не использовал для обмана в изощренной игре… Надо узнать - хоть у Нади, - не было ли у меня других посмертных масок. Ну не статуя же, в самом деле, качнула головой!
Я спустился вниз, свалился в кресло.
Итак, 3 июня Вера поехала в Каширу без вещей. Хорошо, дорожную сумку привезла позже, но где и с кем провела она неделю - "медовый месяц"? Письмо послано из Каширы, однако Иван Петрович отрицает. Надо провести с ним психоанализ… я расхохотался… на предмет причастности невропатолога к преступлению: как видоизменилось его либидо?
Тут в дверь позвонили. Я ринулся вниз, как бык на красненькое. Надя в ночи.
- Увидела свет в мастерской, - заговорила она, словно оправдываясь, - и подумала…
- Проходи, Надюш, садись.
- Тебя сегодня весь день не было.
- В Москву ездил в прошлое. Все меня вспомнили, я не самозванец. Искать мне убийцу или ждать пробуждения?
- Ты все время ищешь, Макс, как из больницы вернулся.
Господи, подумалось, ну сколько можно ныть и жаловаться, ведь все равно докопаюсь!
- Надя, расскажи про тот день, про 10-е.