* * *
Вертухай, дежуривший в конце мрачного тюремного коридора, где располагалась прессхата, скучал и от нечего делать ковырял большим, истертым до блеска ключом стену. Из пресс-хаты, дверь которой специально была сделана толстой, чтобы заглушить крики истязуемых заключенных, время от времени доносились еле слышные голоса. О чем говорили, было непонятно, и только один раз послышался короткий вскрик, потом кто-то засмеялся и снова настала тишина.
Это было странно. Вертухай привык к тому, что обычно уже через несколько минут из прессхаты начинали доноситься крики о помощи, глухие удары и стоны, но сегодня этого почему-то не было. Наверное, подумал он, прессовальщики решили для начала нагнать на жертву страху, а уже потом перейти к физическим методам воздействия.
В общем-то так оно и было, но вертухай даже в кошмарном сне не мог представить, что началось потом. Примерно через полчаса он услышал, что в пресс-хате кто-то запел. Вертухай знал, что на обработку привели известного певца Романа Меньшикова. Песни Романа вертухаю не нравились. Ему вообще не нравились никакие песни, и лучшей музыкой для него были проклятия и стоны тех, кого отправляли в карцер, еще любил он тихий шелест денежных знаков.
Вертухай прислушался, но слова и мелодия песни были совершенно неразборчивы, и он подумал, что либо Меньшикова заставили петь на потеху палачам, либо он просто сошел с ума от страха и его придется отправить в санчасть. Такое иногда случалось.
Наконец пение прекратилось, и через несколько минут раздался требовательный стук в дверь. Никаких криков при этом не было. Стук повторился, и из пресс-хаты донесся глухой крик:
- Эй, начальник, отворяй калитку!
Ухмыльнувшись, вертухай встал с табуретки и, позвякивая ключами, неторопливо пошел на зов. Не иначе как певец спекся, решил он. Да, артисты хилые людишки, куда им тягаться с жестокими и безжалостными уголовниками…
Отперев дверь, вертухай заглянул в камеру и выронил ключи.
Роман стоял, прислонившись к железному косяку дверного проема, и спокойно курил сигарету. А в камере…
В камере было четыре трупа и огромная лужа крови.
Бригадир прессовальщиков Сухой сидел на полу у койки, его голова была откинута назад, а там, где раньше было горло, зияла огромная кровавая рана, похожая на разинутый в беззвучном крике рот. Рядом с его левой рукой валялся окровавленный нож с широким лезвием. Валуй лежал у стены лицом вниз, и то, как его голова была повернута набок, не давало никакой надежды на то, что он был жив. То же можно было сказать и о Мяснике - его правая рука все еще сжимала бритву, а вся внутренняя сторона левого предплечья была разлохмачена в кровавую лапшу, и такой способ вскрытия вен, судя по всему, привел к желаемому результату с трехсотпроцентной гарантией. А в дальнем углу камеры сидел Лолита, опираясь спиной на стену, и его внутренности сползали по коленям.
На лице Лолиты застыла томная улыбка, которая говорила о том, что харакири - его любимое удовольствие.
- Ну что, насмотрелся? - небрежно произнес Роман, выпустив струйку дыма в потолок. - Надо бы приборочку сделать, как думаешь?
Вертухай вздрогнул и, посмотрев на Романа бешеными глазами, быстро подобрал ключи и захлопнул дверь. Заперев камеру, он бросился к висевшему на стене телефону и, схватив трубку, воткнул дрожащий палец в дырку на черном эбонитовом диске.
Часть первая ПЕСНЯ О СМЕРТИ
Глава 1
СМЕРТЬ НА НАРАХ
- Я не понял, - сказал Лысый, подливая себе в кружку круто заваренный чай, - то есть, значит, они вот так просто взяли и начали сами себя чикать?
- Ну да, - кивнул Роман, - я уже попрощался с жизнью, решил, что мне кранты, а мне точно корячились кранты, потому что братки там были - не приведи господь присниться, а они вдруг начали наперегонки кромсать сами себя.
- Тут что-то не так, - нахмурился Лысый. - Кстати, ты не помнишь, может быть, они как-нибудь называли друг друга?
- Обязательно помню, - кивнул Роман. - Сухой, Валуй, Мясник и Лолита.
Лысый подумал и отрицательно покачал головой, потом почесал ухо, и Роман с удивлением увидел выколотый на его руке чертеж "пифагоровых штанов".
- Не, таких не знаю, - задумчиво произнес Лысый. - Про Мясника что-то краем уха когда-то слышал, а остальные - не наши. В смысле - не крестовские. Видать, их специально по твою душу с какой-нибудь зоны выдернули. Ты, значит, важная персона, раз местным тебя не отдали.
Он посмотрел на Романа, подумал еще и спросил:
- А может, ты просто скромничаешь? Может, ты их сам завалил? Такое бывало, знаешь ли…
- Ага! - Роман засмеялся. - Четырех быков завалил. Они знаешь, какие здоровые были? Руки - как у меня ноги. Даже толще. А шея у каждого - как железнодорожная шпала. И все в наколках. Живого места нет. Такой если мне раза даст, тут же мне кирдык и настанет.
- Ну, карате там всякое, ниндзя…
- Как же, ниндзя… - Роман с удовольствием глотнул крепкого чаю. - Ты на меня получше посмотри. А они…
Роман огляделся и ткнул пальцем в лежавшего на койке братка.
Браток весил килограммов сто и был весьма внушительной комплекции.
- Извини, не знаю, как зовут… Видишь - здоровый парень, крепкий, но те ребята пострашнее будут. Вернее - были…
- И все-таки странно это все… - Лысый снова покачал головой. - Чтобы пресс-команда сама себя порешила, это уже слишком.
- Ну, слишком, не слишком, - Роман пожал плечами, - сам видишь, я тут точно ни при чем.
- Значит, говоришь, сами…
- Ага, сами. Сначала пугали меня, рассказывали всякие ужасы: что они со мной сделают, да что они прежде с другими делали, да какие способы имеются, скулу мне, видишь, располосовали, - Роман потрогал подсохшую рану и поморщился, - а потом ни с того ни с сего… Главный их, этот, как его, Сухой, вдруг вынимает нож и себя по горлу - хвать! От правого уха и налево, сколько руки хватило… Кровища хлещет… А Валуй разбежался - и башкой в стену. Хряснуло так, что я чуть харч не кинул. Ну, упал и не шевелится. А башка - набок. Сразу видно, что не жилец. А эти двое - Лолита с Мясником - посмотрели на него и оба одновременно, будто наперегонки - Лолита себе харакири сделал, прямо как самурай какой-то, а Мясник бритву схватил и давай лезвием себя по левой руке хлестать. Сделал из собственной руки бефстроганов… В общем - фильм ужасов. А я еще испугался - вдруг это такое сумасшествие заразное, и я сейчас тоже что-нибудь с собой сотворю! Но вроде обошлось…
- Да уж, обошлось… - Лысый посмотрел на Романа. - Ну да ладно, давай спать.
Он повернулся к двери и позвал:
- Тарасыч!
За дверью послышалось неторопливое шарканье, и сиплый голос произнес:
- Ну, чего тебе?
- Гаси свет, - ответил Лысый, - пионерам спать пора.
- Таких пионеров в зоопарке выставлять, - отозвался из коридора Тарасыч и выключил свет. - Спокойной ночи.
- И тебе того же, добрый ты наш, - сказал Лысый и, откинувшись на койку, укрылся одеялом.
Роман последовал его примеру, и через несколько минут в камере настала тишина, нарушаемая только дыханием спящих людей.
* * *
Примерно через час Роман понял, что заснуть ему вряд ли удастся.
Поворочавшись, он осторожно встал и на ощупь пробрался к столу, где лежали сигареты. Закурив, посмотрел на кончики своих пальцев, освещенные красным сигаретным огоньком, и снова начал думать о том, что не давало ему покоя уже несколько дней.
Арбуз. Мишка Арбуз.
Вор в законе Михаил Арбузов, его самый древний и надежный друг…
Ведь он сидит сейчас в каком-то подвале, а может, и не в подвале, даже скорее всего не в подвале, потому что с таким человеком, как он, так обходиться нельзя, в общем, сидит в неволе, под охраной надежных и жестоких людей, и ждет того дня, когда воровское сообщество соберется для того, чтобы решить его судьбу.
А спасти его может только он, Роман, потому что никто, кроме него, не сможет внятно рассказать всю эту фантастическую историю про "Волю народа", про "поезд смерти" и прочие невероятные чудеса. А если он и расскажет, то может случиться и так, что ему не поверят. И тогда Арбузу конец. Наверняка.
Общество не простит ему того, что он себе позволил. К тому же на Арбузе висело еще и несправедливое обвинение в убийстве тюменского авторитета Чукчи…
Черт знает что!
Роману удалось чудом вырваться из прессхаты, но что это меняет?
Все равно он сидит в "Крестах" и ничего не может поделать.
Боровику, даже если ему удастся попасть на толковище, никто не поверит - какая может быть вера бывшему менту, да и не знает Боровик всего, что нужно сказать, да и не пустят его туда.
Ну, а Лиза - она тоже могла бы попытаться, но…
Роман усмехнулся.
Да, только он сам может спасти Арбуза.
Но он сидит в следственном изоляторе, и что будет завтра - неизвестно.
Плохо дело.
Роман глубоко вздохнул, и тут с койки Лысого донеслось:
- Что, не спится? Все пресс-хату вспоминаешь?
- Да какая там пресс-хата! - Роман махнул рукой, и огонек сигареты описал в темноте яркую дугу. - Пресс-хата - это мелочь. Есть дела и посерьезнее.
Койка заскрипела, и Лысый, почесываясь, подсел к столу.
- Посерьезнее, говоришь? Интересно… А мне расскажешь, что за дела? Может, пособить смогу.
- Пособить тут будет трудно, - Роман снова вздохнул, - хотя… Ладно, слушай.
- Подожди, - сказал Лысый, - сейчас чайник поставлю.
Он нашарил в темноте розетку, и через несколько секунд из чайника послышался легкий шум вскипающих на нагревательном элементе пузырьков.
Лысый уселся на место, закурил и сказал:
- Ну давай, рассказывай.
- Значит, так, - Роман помолчал, - помнишь, я тебе говорил вчера, что Арбуз сидит под воровской стражей?
- Ну, это я и без тебя знаю.
- Хорошо. И еще я сказал, что, кроме меня, его вытащить некому.
- Сказал. Было дело, - Лысый потрогал чайник. - Холодный еще…
- Да. А главное здесь то, что Арбуз - мой лучший друг. С самой школы, с первого класса. Мне сейчас тридцать семь, и получается, что мы дружим уже тридцать лет.
- И что, ни разу не погрызлись? - иронически поинтересовался Лысый.
- Конечно, грызлись, и не раз. И до мордобоя дело доходило. Но если друзья и подерутся, то дружба от этого только крепче становится.
- Это точно, - подтвердил Лысый, - из бывших врагов всегда хорошие друзья получаются. Вот, например, враждовали мы с татарами триста лет, а кто теперь с нами дружит лучше всех - хохлы или беларусы эти долбаные, которые по всему вроде как братья нам? Хрена лысого!
Лысый усмехнулся.
- Татары - вот кто. Или взять Европу. Кто лучше всех к нам относится? Немцы! Бывшие фашисты, с которыми у нас уж такая ненависть была, что дальше ехать некуда - натуральная война. Враги! А теперь - лучшие друзья. Да-аа… Извини, что перебил. Так что там Арбуз?
Чайник закипел, и Лысый выдернул шнур из розетки.
- А что Арбуз… - Роман был несколько удивлен оригинальными рассуждениями Лысого. - Сидит Арбуз. Так вот, по тому, насчет чего на него катят, только я один могу дать полные объяснения. И тогда все обвинения с него снимут, и будет ему снова полное уважение и почет. А я тут сижу, как дурак, и фарш в пресс-хате наблюдаю…
- Точно говоришь? - Лысый достал откуда-то свечку и, накапав воском на стол, утвердил ее в стоячем положении. - Отвечаешь?
- Отвечаю, - Роман уверенно кивнул. - Уж так отвечаю, что и не знаю как. Жизнью отвечаю - этого хватит?
- Этого - точно хватит. - Лысый налил в кружки чаю. - Давай-ка чайку тресни. Горяченько го.
- Спасибо, - ответил Роман и взял со стола кружку. - Так что - сам видишь, какое тут дело…
- Вижу, - согласился Лысый, - вижу и понимаю. И верю тебе, между прочим. А моя вера тоже кое-чего стоит. В общем… Ты особо не дергайся, утро вечера мудренее. Кстати, когда там сходняк-то будет?
- В воскресенье, - ответил Роман. - А ты что - сам не знаешь?
- Ну… Я знаю, просто решил проверить - а вдруг забыл? Всякое бывает…
Роман понял, что Лысый проверяет его, и усмехнулся.
- Это так ты мне веришь? - спросил он.
- Неважно, - туманно ответил Лысый, дуя на чай. - Сегодня четверг, значит, через два дня на третий. Я, Роман, тоже ведь человек не последний, так что когда увидишь своего Арбуза, передай ему привет от Лысого и напомни, что с него ящик коньяка, проспорил он мне. Правда, меня на следующий день повязали, так что он не успел выставить проигрыш, но я помню и ему тоже напоминаю. На всякий случай.
- А на чем проспорил?
Лысый улыбнулся:
- А ты его сам спроси. Он тебе расскажет.
- Спрошу. Да вот только если я его не вытащу, то, может, и спрашивать не у кого будет.
- Я же сказал тебе: не суетись! Вечно у вас, у артистов, все с разбегу да с наскоку… Для Арбуза я кое-что все-таки могу сделать. Завтра отправлю обществу маляву, чтобы повременили с Арбузом разбираться, потому что есть, мол, важный свидетель, а без него - без тебя, стало быть, - никак правды не найти будет. Ну а там уж как выйдет.
- Хорошо бы, - вздохнул Роман, - но ведь я еще не знаю, что будет со мной.
- Это точно, - кивнул Лысый. - Ну, да утро вечера мудренее.
- Да, ты говорил…
- И сейчас говорю.
Лысый вдруг изменился в лице, затем болезненно сморщился и схватился за сердце. Выронив кружку, он облился горячим чаем, но будто и не заметил этого.
- Эй, ты что? - шепотом воскликнул Роман.
- Ливер прихватило, - прохрипел Лысый.
Он откинулся на спинку стула и сильно побледнел.
Это было видно даже в неверном свете свечи.
Роман растерялся, но в следующую секунду сообразил, что нужно делать, и, вскочив, заколотил кулаком в дверь.
- Эй, Тарасыч, давай сюда! - закричал он.
Койки заскрипели, и в камере раздались голоса:
- Чего шумишь!
- Что такое?
В коридоре послышались шаги, затем недовольный голос Тарасыча произнес:
- Что там у вас?
- Включай свет, Лысому плохо! - ответил Роман.
- Вечно вам всем то плохо, то тесно, то на горшочек… - пробормотал Тарасыч, и в камере вспыхнул свет.
Лысый, держась обеими руками за грудь, медленно сползал со стула.
- Печет, ой, как печет… - просипел он, - будто кочергу в грудь всунули…
Его подхватили и осторожно уложили на койку.
Заскрежетал замок, и на пороге показался заспанный Тарасыч.
Взглянув на Лысого опытным взглядом, он уверенно сказал:
- Так. Значит, Лысый кони двигать собрался.
- Ты чо гонишь, мусор? - возмутился один из братков.
- Я тебе не мусор, - спокойно ответил Тарасыч. - Мусора за вами по городу бегают, а у меня другое дело - за вами следить да сопли подтирать. Вот будет на моем месте молодой да борзой, посмотрю, как ты запоешь тогда.
Он нагнулся к Лысому, который, прерывисто дыша, лежал на койке с закрытыми глазами, и укоризненно произнес:
- Говорил я тебе, дураку старому, - завязывай с чифирем, а тебе как об стенку горох. Это ведь у тебя уже четыре раза было, забыл, что ли?
- Укатали сивку крутые горки, - еле слышно прошептал Лысый. - Похоже, на этот раз мне…
Он не договорил, и Роман, почувствовав, что его сердце на секунду замерло, увидел, как у Лысого медленно отвалилась челюсть.
Тарасыч огорченно покрутил головой, затем снял помятую фуражку и сказал:
- Все, крякнул Лысый. Царство ему небесное.
Перекрестившись, он снова надел фуражку и, осмотревшись, скомандовал:
- Сидите тут тихо, а я пойду вызову кого надо.
Еще раз посмотрев на неподвижного Лысого, он вздохнул и вышел из камеры.
Лязгнул замок, и в наступившей тишине были слышны только удаляющиеся шаги старого надзирателя, который видел на своем веку столько смертей, что еще одна никак не могла испортить ему настроение.
- Ты ж мене пидманула… - донеслось из коридора.