Альбина рассказала то, что он уже слышал прежде. Павлату нашли у порога в луже крови, с простреленной грудью.
- В него попала какая-то шальная пуля.
- Но каким образом? - спросил Красл, волнуясь. - Как это могло быть? Может быть, у вас есть другая комната?
- Нет, только лавка и эта комната.
- А он не был в лавке?
- Нет, где уж! Ведь мимо шли рабочие, то и дело стучали в окно и звали его на демонстрацию. Отец раньше часто выступал на патриотических собраниях в округе. Он знал наизусть несколько стихотворений Гавличека, сам написал несколько эпиграмм, рабочие его любили. Но на этот раз он не захотел участвовать. Говорил, что не желает якшаться с танвальдскими немцами. Во время демонстрации он сидел вон там. - Она показала на стол в углу.
- Однако нашли его у дверей? А где были вы, барышня?
- Я выбежала на минутку во двор, потому что наш пес очень сильно лаял. Он метался у будки как бешеный, я отвязала его и хотела впустить в дом, а он вырвался, и больше его никто не видел. Когда я зашла в дом, папа уже и не дышал. Как раз в это время начали стрелять на фабрике, я услышала выстрелы и стоны, люди побежали мимо наших окон. Некоторые девчата кричали и плакали: "Стреляйте в нас! Стреляйте, чешские солдаты! За то, что мы правды хотим! Эх вы, герои!.." Девушка снова закрыла лицо руками. Но сейчас она не плакала. Сидела совсем тихо, как будто перед ее глазами снова встали те страшные картины.
- Значит, ваш отец лежал у порога? - Красл взглянул на окно. - А откуда, собственно, в него стреляли?
- Как это откуда?
- Разве вас никто не спрашивал об этом? Ведь чтобы попасть в него, стоящего у двери, пришлось бы влезть на крышу дома напротив? Но тогда стрелявшего видно было бы всему поселку! Из толпы тоже никто стрелять не мог: у рабочих не было оружия, к тому же ваши окна довольно высоко от мостовой.
- Говорят, это была шальная пуля. Доктор пришел сразу же. Риссиг выслал к людям своего личного врача. Сначала велел их расстрелять, а потом послал лечить. Врач сразу сказал, что папа уже мертвый. Убит шальной пулей.
- Все равно странно, барышня. Откуда же она срикошетила? Ведь это уже мяч нужен, а не пуля, чтобы от ворот фабрики попасть в стену дома напротив, а от нее под прямым углом залететь сюда. Я был в армии, моя милая, можете мне поверить, что таких пуль не существует. - Красл внимательно осмотрел дверной косяк. - Может быть, хоть какие-нибудь следы остались? Простите, что я так подробно расспрашиваю. Я понимаю, как вам тяжело, но смерть вашего отца производит такое странное впечатление…
- Какая-то пуля попала вон в ту раму, - Альбина нерешительно показала на окно.
- Что? В раму окна? Выходит, она срикошетила в третий раз? Да еще от деревянной двери? - Красл подошел к окну, вынул из кармана перламутровый перочинный ножик и через минуту держал в руке сплющенный заряд.
- Вы из полиции? - ахнула Альбина, на которую он явно произвел впечатление.
- Нет, я приехал по поручению друзей вашего отца. Я хочу вам помочь, вы должны верить мне… - Встав у двери, Красл задумался. - А не мог кто-нибудь проникнуть сюда, пока вы возились во дворе с собакой?
- Нет, не знаю… - Альбина вдруг покраснела. - Конечно, нет, ведь папа на сто замков запирался! А в тот день он придвинул к дверям еще две бочки с кислой капустой. Не было здесь никого!
- Скажите просто, что не знаете. Зато я точно знаю, что пуля, убившая вашего отца, летела со стороны двери…
Девушка испуганно смотрела на Красла.
- Нет! - вскрикнула она.
- Стреляли вот откуда, и притом из пистолета, - сказал учитель уверенно. - Я не один год служил. Этот заряд не из солдатского ружья. Он гораздо меньше. Пистолетный, в этом я уверен. - Он погладил девушку по плечу.
- А теперь скажите мне, что выяснили жандармы?
- Жандармы? Они здесь и не были. Они ловили в горах главарей и подстрекателей стачки. Несколько дней все выслеживали. Написали мне справку о смерти отца без всяких объяснений. Говорят, тогда больше пятидесяти человек схватили. Потом они готовили процесс в Болеславе. О моем отце никто и не вспомнил!
- Вот, значит, как! А скажите-ка, ваш отец не имел врагов? Был кто-нибудь, кто его терпеть не мог, хотел убить?
- Не знаю… Нелепо все это. Никто к нам не мог войти. Странные у вас мысли. Папу убила шальная пуля.
- Не ссорился ли он с кем-нибудь перед самой демонстрацией? Вы сами говорили, что ваш отец много бывал среди людей, произносил речи. Почему же на этот раз он остался дома? Ждал кого-то? Или боялся чего? Зачем он загородил дверь? Разве это не странно?
- Он боялся Шойе, я знаю.
- Шойе?
Девушка рассказала о некоем социал-демократе из Либерца, который задолго до стачки призывал чешских рабочих объединиться с немецкими.
- Они поспорили с отцом утром, перед демонстрацией. Шойе хотел, чтобы папа пошел с ним в Гаратицы уговорить тамошних рабочих тоже прекратить работу. Там работают и чехи, и немцы, это смешанная деревня. А папа отказался наотрез. Они спорили, кричали друг на друга, Шойе назвал отца предателем, я слышала, как он угрожал ему. - Альбина говорила теперь быстро и уверенно, как будто решилась открыть все. - "Ты предатель, и я с тобой расправлюсь как с предателем!" - кричал Шойе, он немного умеет по-чешски. А другие, которые ворвались вместе с ним в лавку, украли у папы целый ящик спичек. Папа испугался, что подожгут, закрыл ставни и загородил дверь.
- Почему же вы ему не помогали?
- Я помогала!
- Послушайте, барышня, - Красл присел на край постели и взял ее за руку. - Послушайте, Альбинка, давайте договоримся. Или я иду в полицию и сообщаю обо всем: об этой странной шальной пуле, о ссоре с Шойе. Или мы с вами поедем в Либерец. Как вы считаете?
Альбину пришлось долго уговаривать. Она не хотела, чтобы ее допрашивали, знала по рассказам, что в полиции занимаются рукоприкладством.
- Никто вас не тронет. Вы же не бунтовали, детка. Ведь не позволите же вы убийце вашего отца остаться на свободе? Убийце такого патриота! Прошли уже те времена, когда немцы могли издеваться над нами безнаказанно.
- Мне бы не хотелось… - снова всхлипнула Альбинка.
- Ну хорошо, тогда я один поеду в Либерец.
II. Это было убийство?
1
Только теперь он понял, зачем послан сюда. Дело не в памятнике. Ради этого его бы не вызывали телеграфом, не устраивали фиктивное лечение в больнице. У доктора Х. возникли, видимо, подозрения, что смерть Павлаты не случайность, а сознательное убийство. Что ж, придется все проверить. Правда, до сих пор Краслу не приходилось расследовать серьезных преступлений. В деревушке под Болеславом, случалось, пропадали куры да иной раз ревнивые мужья хватались за топоры, но все ограничивалось криком. А тут вдруг такое странное и таинственное преступление! Красл всего в жизни боялся. В сиротском доме он славился своим примерным поведением и уже там прочно усвоил, что человеку следует бояться всех вышестоящих. Вот немцев он, правда, не любил. Еще с детства запомнился переполненный чешский класс, а рядом в немецких классах детей буквально по нескольку пар. Он уже тогда не упускал случая с ними подраться. Позже, в Праге, попав в общество чехов-патриотов, юноша подкрепил свою неприязнь к немцам примерами из истории. От казни гуситов на Староместской площади до убийства лавочника Павлаты - все выстраивалось для него в единую линию притеснений и беззаконий, творимых немцами.
Вот и теперь, приехав в Либерец, он убедился, что здесь людям живется лучше, чем сваговским рабочим. Немцы на либерецкой фабрике работали по десять часов в день, имели свою столовую и даже детский сад, в котором Риссиг оплачивал воспитателей. Правда, здешние люди выглядели такими же голодными, как сваговские, но все же в отношении продуктов у них были кое-какие преимущества. И в Свагове, и в Либерце хлеб рабочие получали по талонам, выдаваемым за работу вместо денег. Но при этом в сваговской лавке Риссига хлеб был самый скверный и по более высокой цене. К том уже сваговские рабочие могли брать хлеб только в фабричной лавке, а в Либерце каждый мог купить хлеб, где хотел.
Краслу пришлось идти к Шойе в отдаленную деревушку под Ештедем. Дома он застал только старого отца Шойе.
- Сын в тюрьме сидит, - улыбнулся старик беззубыми деснами. - Уже в седьмой раз. На этот раз аж в Вене! В январе еще посадили.
- Не может быть! Ведь он был в Свагове, на стачке!
- К началу стачки он уже два месяца был за решеткой!
"Значит, Альбина солгала", - сказал себе учитель.
- Вы это можете доказать?
Старый Шойе, нахмурившись, нагнулся над столом, пошарил в бумагах и, с насмешкой произнеся: "Пожалуйте, ваше благородие", - подал Краслу приговор суда.
- Это за то, что он помог нам выиграть стачку здесь, в Либерце. Осужден как подстрекатель. А кого он подстрекал? Может, Риссига? Легальные общества нам разрешены конституцией. Значит, если мы хотим организовать рабочий союз, это не противозаконно. Ну а вам-то что нужно? Хотите что-нибудь выведать о социал-демократах?
- Нет, - сказал Красл, садясь и вытирая пот. - Я из пражской газеты. Я хотел бы только узнать, встречался ли ваш сын с нашим единомышленником. Винценцем Павлатой?
Старика вопрос не удивил.
- Павлата? Чехов к нам приходило немало. Ein Pawlata? - крикнул он жене, которая доила козу. Нет, оба не помнили. Сюда такой не являлся, хотя сын в последнее время часто встречался с чехами. - Это тоже мешало господам, - добавил старик. - Им не нравилось, что рабочие договариваются между собой. А разве мы друг к другу не ближе, чем к фабрикантам?
- В этом я не разбираюсь, - поднялся Красл. - Я не рабочий… - Он поправил белый воротничок. - Прощайте!
Итак, либо Альбина ошиблась, либо все специально выдумала. Шойе не мог поругаться с Павлатой перед стачкой, потому что вообще не был тогда в Свагове. То ли с ним ссорился другой немец, то ли все это вымысел, которым Альбина хочет от кого-то отвлечь внимание Красла. Но от кого и почему? И чего ради она целыми днями валяется в постели, как полумертвая? Почему никто из поселка ей не поможет? Красл с детства помнил, как соседи всегда помогали друг другу. Когда у него умерли родители, им по очереди занимались все в поселке, пока его не увезли в сиротский приют. Альбина тоже теперь осиротела. Осиротела, а к ней никто ни ногой. Странно…
Обратная дорога на Свагов показалась бесконечной. Красл решил прекратить розыски и отдать деньги на памятник Альбине. Или лучше они вместе закажут этот памятник - совсем скромный, каменный крест с именем. "Большего Павлата не достоин, - решил про себя Красл. - Потом вернусь в Прагу и доложу обо всем доктору. Дальше его забота, у него связей и прав побольше, чем у простого учителя. А мне тут и погореть недолго".
Увы, человек от рождения любопытное существо и не любит нераскрытых тайн! Вернувшись в Свагов, Красл пошел вовсе не на постоялый двор, чтобы отдохнуть перед отъездом, а оказался перед домом Павлаты. Наступила ночь. Но бабка напротив все торчала в своем окошке. Что же, она всегда там?
- Это уж точно. Ведь у меня нет обеих ног, ваша милость… - старуха показала на специальное сиденье, приделанное прямо к низу окна.
- Это машина виновата.
- Выходит, тут от вас и мышь не спрячется? - спросил Красл, волнуясь. - Вы сидели тут и когда шли демонстранты?
- Обязательно! Хоть покричала вместе со всеми, раз уж не могу идти. Ног-то я лишилась у Риссига на фабрике. И не заплатили мне ни гроша…
Снова несообразность. Эта бабка просидела тут у открытого окна всю пальбу, и ничего ей не сделалось. А Павлата убит сквозь закрытые ставни.
- Послушайте-ка, бабушка, - начал Красл доверительно. - Не видели вы, не выходил кто-нибудь из дома Павлаты, когда стреляли?
Старуха только засмеялась.
- Что вы! Да этот трус с утра загородил двери, как будто ждал конца света. Болтун несчастный, а ведь верили ему! Слушали, как священника в церкви, а он, как до дела дошло, отсидеться решил. Это был перст божий, не иначе, сам архангел Гавриил ниспослал эту шальную пулю!
- Значит, вы никого не видели? И двери и окна были заперты?
- Ну да, пока Альбинка не выбежала: кричит, отца убили! Но тогда много было убитых. И надо было похоронить их с честью… - Бабка посерьезнела, проглотила слезу, стала говорить с трудом.
- Спасибо вам! - Красл быстро попрощался и поспешил в трактир.
2
У стола его уже поджидал староста.
- Так вот, пан учитель, нашли мы ваши могилки… - Сегодня он был гораздо более расположен к Краслу. - Вы уж не обессудьте, я думал вчера, что вы из газеты или из полиции, тут у нас много шатается подозрительных. Видно, в пражской полиции решили, что у нас тут опять бунт готовят. А у нас ничего такого и в мыслях нет, это я вам верно говорю.
- Что мне до этого? - отмахнулся учитель, заказывая копченую свинину с горохом. За день он порядком проголодался.
- Да ведь вы тоже, наверное, боитесь. Наших людей нужда организует. Кабы мы хоть раз в день могли поесть, как вы сейчас, нечего бы и бунтов бояться. Вы скажите об этом господам в Праге, может, поймут, коли им образованный человек скажет…
- Для этого я слишком малая персона, - усмехнулся Красл. Еда стала вдруг невкусной, горох горчил, свинина была слишком жирной.
- Скажите-ка мне, пан староста, были здесь у Павлаты враги?
- У Павлаты? - удивился староста, потом вопросительно взглянул на трактирщика.
- Друзей у него было мало, это так, - задумчиво произнес трактирщик, вытирая кружки. - Он только о себе думал. В карты проигрывать не любил, пивом соседей никогда не угощал. Только все читал проповеди, что надо помогать друг другу. Люди потом поняли - это он хотел, чтобы ему помогали.
- Ни с кем он не ссорился? Может, кто хотел от него избавиться?
- Да нет, где там, - заверил его староста.
- У нас нет всяких там головорезов, пан учитель, - решительно поддержал трактирщик и так энергично поставил кружку на прилавок, что все соседние звякнули. Трактирщик был здоровым верзилой, а когда хмурился, сам походил на головореза.
- Здесь у нас люди приличные, а в Праге пусть пишут в своих газетах что хотят!
- Да ведь пан учитель - наш земляк, он из Свагова родом!
И староста снова заговорил о могиле родителей, предложил пойти туда прямо сейчас.
- Как, ночью? - поразился учитель.
- А вы что, боитесь? Мне в другое время некогда. Я на работе с утра до ночи. А одному вам не найти. Кладбище у нас переполненное. На нашей фабрике люди из самой Силезии спину гнут, не отсылать же покойников в такую даль?
Когда они вышли на улицу, староста заговорил снова:
- Знаете что, я не хотел говорить при трактирщике, он человек горячий, чуть что, ругается. Жена от него с сыном сбежала, дерется, говорят, до крови. У Павлаты, правда, был один недруг. Голан зовут, Ярек Голан.
- Не помню такого.
- Господи, да ведь он мальчишка, недавно из армии. Служил где-то в Тироле. Нездешний он, приехал с моравскими парнями, что поселились наверху, у Большого Холма. Едва огляделся, тут же стал бегать за Альбинкой. Ну, старик и рассвирепел: дочка-то одна, выйдет замуж, некому хозяйство вести. Два раза он из дому выгонял Голана, три раза на людях позорил. Говорят, поругались они не на жизнь, а на смерть. Люди много чего говорят… А сейчас свернемте-ка налево, кладбище у нас почти в лесу. Не помните небось?
- Где живет этот Голан? - спросил Красл.
- В тюрьме.
- Что-о?
- Да ведь он был из главарей стачки. Его взяли в первый же день. Четырнадцать месяцев дали, хотя ничего не доказали. Подкупили свидетелей, чтобы против на суде выступили. Говорят, одному мужику из красильни аж триста золотых заплатили, а он об этом на суде возьми да и брякни! И думаете, Риссигу было чего? Голана все равно засудили, а о лжесвидетельстве никто и не вспомнил! Такой был суд.
- Но он не шел в первых рядах…
- Почему вы так думаете?
- Раз живой остался и невредимый, значит, был где-то сзади.
- Может быть, и так, я сам, правда, тоже сзади шел, но его не видел.
- Наверное, ему удалось скрыться, когда начали стрелять. Послушайте, пан староста, очень вам благодарен, но завтра я отыщу могилу родителей сам. Сейчас у меня неотложное дело…
И Красл нырнул в темноту, оставив старосту в полном недоумении.