И женщина, та, что открывала дверь, тоже, как и зеркало, вся в чёрном.
– Зачем вы пришли?
– Рассказать о том, кто бросал в ваше окно камни почти четверть века тому назад.
– Что?! О чём вы это?
– Мария…, Владимировна, не пугайтесь. Я здесь пробуду ровно до тех пор, пока вы не скажете, что мне пора уходить.
– Какие камни? Вы что?
– Не камни, а так, маленькие камушки. Совсем мелкие, не тяжёлые.
– О чём это вы?! Говорите внятно. Или, наконец, вы толком всё объясните, или, действительно, уходите. Мне не до вас.
– Хорошо. Может, присядем?
По-прежнему хмурясь, Мария Владимировна указала Глебу рукой на ближнее кресло. Молча, не глядя на него, села напротив.
– Двадцать четыре года прошло с тех пор, как ваш отец очень сердился на то, что кто-то по вечерам бросает камешки в окна вашей квартиры. Помните?
– Допустим. Ну и что?
– Однажды он, сильно разгневавшись, даже выбежал на улицу, в темноту, в дождь, с криками, но хулигана так и не поймал.
– Что-то было такое, припоминаю…. Но поясните, ради Бога, что общего у тех событий и сегодняшним вашим визитом?!
– Я.
– Что – "я"?
– Это я тревожил тогда вашего батюшку, это я бросал камни в ваше окно. Больше не буду, честное слово. Извините.
– Постойте, постойте… Вы были курсантом? Вы – Глеб?!
– Он самый.
Что-что, а с женщинами капитан Глеб Никитин разговаривать умел.
Он всегда заранее знал, какие правильные слова употреблять в каждом конкретном случае, какая интонация будет уместна и приведёт к желаемому результату, что же такое можно сказать в начале беседы, а о чём – не стоит даже и упоминать.
Так было и в этот раз.
Он ехал к матери погибшей девочки, уверенный в том, что должен к ней ехать.
Но зачем?! Чем он может ей помочь?
Как сделать так, чтобы ей не стало ещё горше от его визита?
И что же сказать, чтобы не обидеть?
Поначалу – высокая, статная, красивая, в трауре.
Потом – смятая и незначительная, как комочек ненужной чёрной фотографической бумаги, Мария рыдала, скорчившись в кресле, ничуть не стесняясь.
Тогда, после слов Глеба, она охнула и, враз ослабев долго напряжённым телом, заревела.
Не от давних воспоминаний, не от того, что странно и неожиданно совсем рядом с ней оказался случайный внимательный человек, которого она толком-то и не знала, да и не был он важен для неё никогда.
Горе делает некоторых людей внезапно застывшими, но хрупкими.
Ничто привычное не способно их разбудить.
Так бывает с листом закалённого витринного стекла: можно долго бить в него молотом и не разобьёшь, а можно лишь точно, в какое-то определённое случаем место, один раз стукнуть уголком мобильного телефона и – рухнет прозрачная стена, и вырастет у твоих ног груда мелких блестящих осколков!
Человек, который пришёл сегодня к Марии, принялся говорить совсем не о том, о чём с ней пытались разговаривать все остальные люди в эти страшные два дня.
Не о смерти.
Не о дочери.
Не об утрате….
Поэтому-то и прорвало.
И не нужно было рядом с ним отвечать себе на свои же бесконечные ночные вопросы: "За что?!", "Как же так?", "Как жить-то теперь дальше…?"; не было необходимости упоминать в разговоре с собеседником нелепые и страшные слова: гроб, могилка, свидетельство о смерти…, исчезли, хотя бы и на время, обсуждения бытовых вопросов поминок, каких-то вскрытий, майоров, показаний…
Он пришёл и улыбнулся.
Спросил совсем не о том, к чему так напряжённо готовилась она.
И слушал.
А она плакала…
Поначалу громко, взахлёб, неровными выдохами выпуская из себя всё то, что долго и властно держала в себе, привыкшая за годы к жизненному одиночеству, почему-то не позволяя ничего из этого услышать никому из привычных, ежедневных людей.
– Вы вспомнили меня?
– Того, в детстве, под окнами? Нет, конечно…. А вот грубияна, который кричал недавно…, в беседке, конечно же, узнала. Вы ещё там распоряжались потом…
– Да, правильно. Первый раз в жизни я командовал людьми в ботаническом саду.
– А зачем? Директор сказала, когда звонила сегодня, что вы там грандиозную панику организовали! Но ведь всё же просто….
– Это я от избытка энтузиазма. Показалась, что так может быть лучше.
– А как вы оказались в саду-то? Один, с семьёй? Гуляли?
– Договорился с сыном именно там встретиться, в пятницу.
– Почему так сложно? Живёте не вместе?
– Не вместе. Уже давно.
– Встретились?
– Да. И с ним, и с Иваном. Случайно.
– С каким Иваном…?
Блестящими от слёз глазами Мария внимательно посмотрела на Глеба.
– Так вы всё знаете?
– Иван рассказал мне многое в тот день. И о себе, и о вас двоих, троих…
– Ругался?
– Нет, что вы! Ванька – мечтатель. Он плакал.
Мария, отвернувшись к высокой спинке кресла, зарыдала ещё сильнее, а капитан Глеб, встав, подошёл к плотно зашторенному окну, внимательно посмотрел в щёлку на солнечную улицу.
– Ванька сейчас сам не свой, переживает. Разные вещи неправильные думает…
– А что он в саду-то делал? Нарочно, что ли? Узнал про свадьбу заранее?
– Нет, никакой публичной гадости, никаких скандалов и шума он и не предполагал. Просто недели за две до этого его устроили туда подсобным рабочим.
– Устроили? Чернорабочим – по протекции?!
– Да, милая Мария, именно так. Существуют ещё в нашей скучной жизни подобные животрепещущие парадоксы. Но исключительно при условии, что они кому-то очень нужны.
– Иван кому-то понадобился?! Кому?
– Вашим близким знакомым. Чумазый Ванька попал в сферу интересов мощных интеллектуалов и профессорско-преподавательского состава вашего родного, Мария Владимировна, университета. Не более и не менее.
– О чём это вы?
– Лупоглазый комендант вас восхищает?
– Не говорите глупостей. Мужлан, моральный урод, есть все предпосылки, что он и те, кто его протолкнул на эту должность, скоро погубят наш чудесный ботанический сад! Его поставили туда, чтобы выжить директора, лишить её привычных условий работы – и заставить уволиться. Но при чём здесь Иван?
– Он – инструмент. Его взяли с условием, что он будет по приказам этих круглоглазых ребят делать разные мелкие гадости для нашего директора, вредить в саду и всё такое прочее. Так они рассчитывали побыстрее уволить достойную женщину и без помех взяться за реализацию своих общестроительных и помывочных планов.
– Вы уверены, что всё так сложно?
– Информация получена из нескольких параллельных источников. Времени, чтобы её проанализировать, было достаточно.
– А Иван знает о схеме? Как он к этой дряни относится?
– Признался. И мне, и директору. Думает, что они уже мстят. И ему, и вам. Вы же тоже всячески им препятствуете, да?
– Чушь!
– Не знаю соусов всей вашей университетской кухни, но ставки, очевидно, высоки. Сегодня в деле был нож. Почему бы не представить, что совсем недавно у ваших интеллектуальных оппонентов возник соблазн попугать и вас? По-страшному, по-серьёзному, весомо так предупредить о последствиях упрямства?
– Вы хотите сказать…
– Как один вариантов. Я и шумел-то после всего произошедшего в саду именно поэтому. Хотел разобраться.
– Нет, нет, этого не может быть…
Всё ещё вытирая запястьем слёзы и всхлипывая, Мария поднялась с кресла, подошла к Глебу, к окну, потом, молча задумавшись, встала около большого письменного стола.
– Может, вам чаю?
– Лучше кофе. И покрепче.
Возникновение душевного восторга, наступающего после трудной и мучительной, в ожидании, победы, лучше всего отмечать крепким кофе. И, желательно, молча. Капитан Глеб делал это неоднократно, и ему нравилась собственная привычка.
"Характер у неё имеется… Славная женщина".
Поднос с чашками Мария поставила у кресел.
Одним движением распахнула тяжёлые тёмные шторы, плавно подошла, опять села напротив Глеба.
– Так лучше.
И не кофе, не чай были главной причиной того, что она выходила из комнаты.
За короткое время отсутствия Мария успела умыться, что-то сделать с глазами.
Чёрные, блестящие, умные.
"Только бы не сломалась за эти дни!".
– Ладно, Глеб, не будем об этом продолжать, на всё воля Божия…. Вы не хотите выпить?
– Нет.
Или ответ прозвучал чрезвычайно резко, или что-то другое появилось в эти секунды на лице Глеба, но усталая женщина о чём-то догадалась.
– Вам не нравятся религиозные объяснения жизненных вещей?
– Весь набор религий мне неинтересен в принципе – на свете есть много других, более жизнерадостных тем. Но, тем не менее, в данном деле покупателей я уважаю больше, чем продавцов.
– Пока непонятно. Это о чём?
Капитан Глеб Никитин осторожно попробовал горячий кофе.
И тут же с восторгом сделал второй глоток.
– Оценивая иногда, в минуты собственного умственного безделья, роль религий в наших незначительных судьбах, я всегда пребывал в уверенности, что именно там, на этих рынках, продавцы чаще хотят обмануть, а покупатели – сами нуждаются в подобном обмане или очень сильно желают быть добровольно обманутыми.
– Это всего лишь мнение. Вы можете ошибаться.
– Могу. Но не ошибаюсь.
Кофе был хорош и Глеб молча торжествовал, зная, что дело свершилось.
– …Однажды я был свидетелем процесса внедрения православия на территории одной небольшой военно-морской базы. Лет двадцать назад коммунизм изнемог и подался в бега, требовалось его чем-то заменять, поэтому в этом приморском городке все замполиты срочно стали добропорядочными прихожанами, а начальник политотдела базы вовсе считал своей святой обязанностью регулярно появляться в новообразованном храме с пучком свечек в руке, при этом, истово крестясь по воскресеньям, он по привычке пристально наблюдал за моральным состоянием и дисциплиной своих подчинённых.
Назначенный в наш город молодой толстопузый поп отличался на редкость хитрой рожей и хамскими манерами.
Знакомый со многими из морского начальства, и общаясь с большинством горожан, я часто публично смеялся, почти издевался над этими херувимскими явлениями.
Но недолго.
Внезапно мне стало стыдно. Да…
Просто наступило время одной из кавказских войн и морскую пехоту из нашего городка погнали в далёкие горы, усмирять непокорных.
Ежедневно с грузовой станции уходили вагоны, на платформах раскреплялись танки, бронетранспортёры, пушки, уезжали под настоящий вражеский огонь сотни незнакомых мне матросов.
И всех их строем приводили в церковь на прощальные молебны.
Я имел возможность видеть такое.
Их пытались обмануть, а они и сами были готовы к этой возможной лжи! Непонятные и непривычные слова, что звучали в храме, и собственный шёпот молитв были нужнее тем, молодым, что в бушлатах, да в бескозырках, чем профессионально и добросовестно завывающим златоглавым попам…
Их глаза, мальчишеские, испуганные, в надежде, что, может быть, всё это не чушь, что вдруг Он, этот седой старик в балахоне, на облаке, существует, и что сейчас, в эти минуты, когда никак не спасёт от встречи с будущей шальной пулей ни добрая мамка, ни сильный отец, может Он что-то сделает, услышит и убережёт…? А вдруг?!
И они молились.
Как же эти мальчишки молились!
Неумело, вразброд, поначалу всё ещё по-пацански кривясь усмешками в строю перед своими же, но потом обязательно затихая, меняясь голосом, лицом, взглядом….
Они смогли сказать своё. И свято верили, что кто-то важный, справедливый и всемогущий их обязательно услышал.
Кофе кончился.
Капитан Глеб Никитин ничуть не отвлёкся, когда удивлённая неожиданным красноречием Мария повторно наполнила чашку гостя.
– Но были и другие, постарше…. Вместе с массовыми отправками незнакомых мне матросов, уезжали на войну и офицеры, многие – мои ровесники. Лейтенанты, майоры. С некоторыми я жил по соседству, с кем-то мы дружили семьями, наши дети играли вместе на улице. Они были умнее ребят, призванных на срочную службу, скептичней, образованней. На тех публичных молебнах мало кто из них появлялся добровольно, были у офицеров заботы и поважнее: служба, ответственность за отправку батальонов, семья, прощание….
Эти всё понимали.
Я видел в церкви их жён, молодых офицерских жён.
До этих событий – ни разу, а тут – сразу десятками.
Я слышал их рыдания, стоны, проклятия.
Ни до и ни после в этой церкви не звучало столько проклятий!
Какие там ещё женщины! Просто девчонки, обычные, городские продавщицы, учительницы, врачихи, парикмахерши, они ругали и политиков, и войну, и командиров, и своих мужиков, что те не смогли придумать что-то другое, спасительное для каждой отдельной семьи….
И они молились.
Их глаза.
Богородицы, мадонны…. По двадцать-то пять лет.
Им было всё равно, обман эта дряхлая религия или не обман. Для каждой из них это был просто шанс. Крохотный, ненадёжный…. В надежде раздобыть его эти девчонки и хотели быть обманутыми. И молились. А вдруг?!
Вот так вот.
Капитан Глеб Никитин выдохнул, резко встал из глубокого мягкого кресла.
– Так я думаю.
Мария молчала.
– А что касается Ивана…. Вам бы встретиться с ним, поговорить. Не чужие же вы люди, тем более, что сейчас так всё произошло. Он такой же, не изменился…
Глеб улыбнулся, разведя руками.
– Ну как?
– Посмотрим.
Провожая Глеба к дверям, Мария остановилась в прихожей, включила свет.
– Действительно, Иван всегда был таким, ну…. Закружило тогда нас, при первом-то знакомстве, как с мест каких-то привычных сорвало…
Женщина устало улыбнулась.
– Прощайте, Глеб!
– До свидания.
– Да, Глеб…
Мария приложила ладонь ко лбу, наморщилась.
– А зачем вы приходили-то ко мне?
"Во-от!".
– За вашей улыбкой!
– Но…
А капитан Глеб Никитин уже и не слушал никаких её возражений, сбегая по широким ступенькам подъездной лестницы. Остановился только на первом этаже и крикнул вверх, в эхо незакрытой всё ещё двери печальной квартиры, громко и весело:
– …Теперь я уверен, Мария, – закончатся эти трудные дни, и вы обязательно будете счастливы! Бу-де-те! До свидания!
Точность – вежливость королей.
И штурманов дальнего плавания.
Его сын был ознакомлен с этим утверждением ещё в раннем детстве, сознательно согласился с ним в отрочестве, поэтому Глеб Никитин и спешил – на встречу с Сашкой и его друзьями опаздывать было нельзя.
Опять – такси, в очередной раз пришлось срочно пересекать весь город.
На свои часы они посмотрели одновременно – и Сашка, и Глеб.
Приветственно махнули руками друг другу тоже очень похоже.
Отец и сын…
В кафе было по-вчерашнему прохладно, лёгкие шторы на окнах всё так же мелко и уютно дробили послеобеденное солнце, смягчая уличный зной, а вот посетителей было гораздо больше, чем в прошлый раз. Впрочем, все они уместились за двумя составленными вместе столиками, были юны и смешливы.
"Сколько же у него друзей…!".
– Привет, коллеги!
Компания зашумела, приветствуя старшего, какой-то паренёк уступил Глебу свой стул, девчонки подвинулись, пропуская его ближе к столу.
– Задачи объяснил команде?
– Нет пока…
Извиняясь, Сашка развёл руками.
– Полномочий не было.
– Правильно, самоуправство в нашем деле ни к чему. Так вот, ребята…
Притихли.
До сих пор всё было для них преддверием интересного и лёгкого приключения, но с первыми же звуками голоса незнакомого взрослого человека они удивились.
Четверо юношей и три девушки, примерно одного возраста, одинаково свободно одетые, похожи умными спокойными лицами.
И напротив – человек, отец их друга, который говорит им такие неожиданно серьёзные слова.
Крепкий жизненной статью, слегка с сединой на висках, голубоглазый, упрямый и словами, и жестами.
– То, что случилось вчера в ботаническом саду с девочкой, которая была всем вам знакома, – дикость. Молодость не должна умирать по ошибке. Ещё большая мерзость – если молодых кто-то убивает. Я склонен думать, что Алия умерла в результате чьих-то сознательных действий…
– Врёте! Нет никаких…
Сашка вскочил, навалился на плечи готового рвануться из-за стола, покрасневшего от волнения Игоря.
– Тише, тише! Прошу тебя, дослушай!
Капитан Глеб Никитин махнул сыну.
– Ничего. Отпусти парня.
Кашлянул, посмотрел по сторонам, коротко улыбнулся рыженькой Насте, которая вместе с подружками во внимательном молчании застыла напротив.
– …Сознательные действия ещё не означают наличие умысла убийства. Кто-то мог просто нелепо пошутить, вполне вероятно, что этот человек не отдавал себе отчёта о последствиях своих действий. Уверен также, что именно в этом случае одна группа людей таким варварским способом могла угрожать другим людям, желая соблюсти свои корыстные интересы.
– А как же в этих версиях возможно разобраться?!
В смущении Настя подняла руку, спрашивая.
– Поначалу вариантов было много. Затем ситуация понемногу конкретизировалась. Поясню на простом примере. Вопрос к вам, уважаемый…. Да, да, именно к вам.
Глеб кивнул в сторону одного из ребят.
– Ко мне!? А я-то тут при чём? Я добрый, меня тут все знают, правда же?!
Круглолицый весёлый паренёк искренне удивился.
– Не сомневаюсь. Тем более, вас не затруднит ответить на мой вопрос.
Рассуждая, капитан Глеб поднялся, обошёл стол и встал за спиной разговорчивого парнишки. Наклонился к нему.
– Это вы были вчера в ботаническом саду в розовой рубашке?
– Да, я!
Весельчак с гордостью оглянулся по сторонам, ожидая восторженных похвал сверстников по поводу так ловко парированного коварного вопроса.
– Это вы принесли на свадьбу свою бутылку шампанского?
– Да, а что…?
– Это вы, лично, открывали данную бутылку и наливали из неё напиток другим гостям? Эта бутылка была только у вас в руках?
– Да, вроде…. Но что тут такого-то?!
На круглом, ещё минуту назад весёлом лице, появилась тревога. Парень побледнел и съёжился, уже не оборачиваясь на возвышающегося над ним Глеба Никитина.
– Это вы спрятали пустую бутылку шампанского "Брют" под скамью в беседке ботанического сада?! Отвечайте! Быстро!
Громко, отчётливо и строго капитан Глеб Никитин задал последний вопрос, подмигнул только Сашке и направился на своё место.
– У вас, коллега, десять секунд…
Смеясь глазами, понятливый сын украдкой показал жестокому отцу кулак.
– Я, я…
Прочие девчонки и мальчишки с одинаковым выражением недоумённого ужаса и брезгливости смотрели на обвиняемого.
– Ладно, расслабься. Налейте ему что-нибудь попить…
Бледный весельчак шумно, с жадностью, выглотал стакан минералки.