– Ни капельки, – сказал Стигсон. – Моя мамуля совсем худая на самом деле.
"Типично, – подумал Бекстрём. – Самый надежный признак из всех. Отрицание. Полное отрицание".
42
Отделение участковых полицейских в Тенсте и Ринкебю за все время существования использовало большую часть своих ресурсов для создания хороших отношений с людьми, проживающими на их территории. А это на девяносто процентов были иммигранты из самых суровых уголков мира. И в большинстве своем беженцы из стран, где им не разрешали думать или просто жить. Не самая простая задачка, а то обстоятельство, что в данных подразделениях на девяносто процентов трудились обычные шведы, нисколько не облегчало ее решение. Исконные аборигены или, возможно, иммигранты во втором или третьем поколении. Хорошо обосновавшиеся в шведском обществе и уже пустившие корни на шведской земле.
Борьба с преступностью в результате ушла на второй план. Обычная полицейская работа выполнялась спустя рукава. Речь скорее шла о построении мостов между людьми, создании отношений, доверия. Чтобы, по крайней мере, можно было разговаривать друг с другом.
– Мы все сделаем, – сказал шеф отделения, обсудив задачу с Анникой Карлссон. – Мы в состоянии вполне нормально общаться между собой.
Он и его коллеги потратили два дня на разговоры с соседями Акофели. Опросили всего сотню человек. Расклеили объявления с его фотографией на всем пути от дома убитого до ближайшей станции метро. Сделали это в подъездах, на стенах домов, столбах, досках объявлений по всей территории вокруг. Даже организовали мобильные полицейские посты на рынках и в Тенсте, и в Ринкебю с единственной задачей – собрать информацию об Акофели.
Безрезультатно. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Те немногие, с кем они разговаривали, главным образом качали головой. Большинство и вовсе не понимало, о чем идет речь.
Поквартирный обход на Хасселстиген, дом 1 прошел лучше. Петтерссон и Стигсон, под руководством Анники Карлссон и усиленные парой коллег из службы правопорядка Сольны, переговорили со всеми, кто жил в доме. Но, за исключением двух из них, никто не узнал Акофели. Никто ничего не видел и не слышал. Многие, наоборот, сами спрашивали, выглядели обеспокоенными. А не опасно ли дальше жить в доме?
Первое исключение звали Стиной Холмберг. Она была вдовой семидесяти восьми лет. И имела привычку рано вставать по утрам. Объясняя это возрастом. По ее глубокому убеждению, чем старше человек становился, тем меньше ему требовалось спать. Чем ближе к смерти, тем больше следовало бодрствовать. В течение последнего года она несколько раз видела, как Акофели приходил и уходил. Между полшестого и шестью по утрам. Если не случалось ничего особенного, конечно, вроде ужасного снегопада или остановки метро.
Однажды она даже разговаривала с ним. Через день после того, как убили ее соседа.
– Причиной стало то, что я не получила мою "Свенска дагбладет", – объяснила госпожа Холмберг.
Неделей ранее она поменяла "Дагенс нюхетер" на "Свенска дагбладет", и ей обещали доставлять новую газету со следующего понедельника. Четыре первых дня вопреки этому, однако, приносили "Дагенс нюхетер".
А в пятницу она встала рано с целью поймать разносчика газет и поговорить с ним напрямую. Она, конечно, пыталась звонить в отдел подписки обоих изданий, но, поскольку у нее не было стационарного телефона, ей не удавалось никуда дозвониться.
Акофели обещал ей помочь, пусть он и выглядел нервным. Сказал, что переговорит с ними. Потом дал ей "Свенска Дагбладет" из своего "запаса", не вдаваясь в причину, почему газета пролежала у него сутки.
– А сейчас все функционирует просто замечательно, – констатировала госпожа Холмберг.
В выходные она, конечно, не получила никакой газеты совсем, что-то явно пошло наперекосяк, поскольку ее соседям тоже ничего не принесли, но уже несколько дней, как газеты доставляли просто замечательно. Единственное, что, пожалуй, следовало отметить, новый разносчик обычно появлялся на полчаса позднее, чем тот, с кем она разговаривала.
– Он выглядел таким приятным, – сказала госпожа Холмберг и покачала головой. – Темнокожий парень то есть. Немного нервный, как я сказала, хотя ничего удивительного при такой-то работе, но милый и услужливый. Неужели он сделал что-то плохое Даниэльссону, я и представить себе такого не могла, – добавила она.
– Почему вы так думаете, госпожа Холмберг, что он нанес вред вашему соседу? – спросил Стигсон.
"Она же не знает, что Акофели убили", – подумал он.
– Но зачем вам иначе искать его? Подобное и ребенку понятно, – сказала госпожа Холмберг и дружески похлопала его по руке.
Вторым исключением стал Сеппо Лорен, двадцати девяти лет.
– Да он же разносит газеты. Еще болеет за Хаммарбю, – сказал Сеппо и вернул фотографию Акофели ассистенту Стигсону.
– Откуда ты это знаешь? – спросил Стигсон.
"Бедняга, – подумал он. – У него интеллект ребенка, хотя выглядит вполне нормальным".
– На мне был свитер АИКа, – ответил Сеппо.
– На тебе был свитер АИКа?
– Я сидел и играл на компьютере. В футбол. Поэтому в свитере.
– Как же ты тогда встретился с разносчиком газет? – спросил Стигсон.
– Мне понадобилось спуститься на заправку и купить чего-нибудь пожевать. Они же открыты по ночам.
– И ты столкнулся с ним?
– Да, хотя не выписываю никакой газеты. Я не читаю газет.
– Ты столкнулся с ним в доме?
– Да. – Сеппо кивнул. – Сосед получает газету.
– Откуда ты знаешь, что тот парень болеет за Хаммарбю? – спросил Стигсон.
– Он спросил, болею ли я за АИК. Увидел, наверное, мой свитер.
– И тогда ты сказал: все так и есть. Что ты болеешь за АИК?
– Я спросил, за кого он болеет.
– И что он ответил?
– За Хаммарбю, – сообщил Сеппо и удивленно посмотрел на Стигсона. – Я же говорил, что он так сказал. За Хаммарбю.
– Это единственный раз, когда ты разговаривал с ним?
– Да.
– Ты помнишь, когда это произошло?
– Нет, – сказал Сеппо и покачал головой. – Хотя снега не было в любом случае. Зимы, значит.
– Ты в этом уверен?
– Тогда я надел бы куртку. Нельзя же выходить на улицу зимой в одном свитере?
– Да, само собой, – согласился Стигсон. – Уж точно нельзя.
– Иначе можно простудиться, – констатировал Сеппо.
– Но точнее ты не помнишь? Я имею в виду время. Когда ты разговаривал с ним.
– Скорее всего, достаточно недавно, поскольку мама уже лежала в больнице. Когда она была дома, я не мог играть на компьютере слишком долго. Да и у нас всегда имелась еда.
– Я понимаю, – кивнул Стигсон. – Каким он показался тебе тогда? Разносчик газет, я имею в виду.
– Он был добрый, – ответил Сеппо.
Последней, с кем они разговаривали в доме, стала госпожа Андерссон. Анника Карлссон приставила к Стигсону надсмотрщицу, Фелиция Петтерссон основательно взялась за дело и объяснила ему еще до того, как они позвонили в дверь, что сейчас вопросы будет задавать она.
Госпожа Андерссон не узнала Акофели. Она никогда не видела его, в чем не было ничего странного, поскольку она обычно долго спала по утрам.
– Я встаю самое раннее в восемь, – сказала Бритт Мария Андерссон и улыбнулась. – Имею привычку пить кофе и читать газету в тишине и покое, а потом мы со Стариной Путте обычно отправляемся на утреннюю прогулку. Случившееся ведь просто ужасно, – добавила она. – Интересно, что происходит, опять же возникают опасения, можно ли жить здесь дальше.
Относительно какой-либо "связи" ее соседа Карла Даниэльссона с разносчиком газет Акофели она выразилась категорично:
– Абсолютно исключено. Говорю это не потому, что я знала Даниэльссона особенно хорошо, но тех немногочисленных случаев, когда мы встречались, хватило за глаза, и то, что он мог иметь какие-то отношения с данным молодым человеком, которого сейчас, похоже, убили, на мой взгляд, просто невероятно.
– И почему вы так считаете, госпожа Андерссон? – спросила Фелиция Петтерссон.
– Так ведь Даниэльссон был расистом, – сказала свидетельница. – И чтобы понять это, даже не требовалось знать его особенно хорошо.
Ничего полезного они от нее не получили, и на сей раз все обошлось без объятий. Фелиция Петтерссон одарила Стигсона предостерегающим взглядом, когда госпожа Андерссон протянула ему руку и чуточку наклонилась вперед с широкой улыбкой и выпятив грудь.
– Мы действительно должны поблагодарить вас за помощь, – сказал Стигсон, пожимая ее руку. – Спасибо еще раз.
"Умница", – подумала Фелиция, когда они уходили.
43
В то время как большинство его коллег занимались поквартирным обходом, инспектор Альм сидел у себя в кабинете и размышлял обо всех седых пантерах, несмотря на свой возраст внезапно всплывших в расследовании убийства. Он погрузился в это занятие с головой и в виде исключения за закрытой дверью.
Изменив себе, даже достал бумагу и ручку и принялся рисовать самые разные варианты развития событий, имевшие один общий знаменатель. В роли преступника в них выступали старые товарищи Даниэльссона. Один, два или даже больше, и это несмотря на то, что он в душе глубоко ненавидел все новые затеи, вроде криминального профилирования, анализа преступления и тому подобного.
Результаты проведенных им допросов Седермана и Гримальди оказались крайне неудовлетворительными. Первый просто-напросто отказался отвечать на вопросы, а второй даже не смог вспомнить, чем занимался. Из-за заболевания, наличие которого практически нельзя было проверить. Во всяком случае, силами самого Альма.
Он переговорил со своим старым коллегой, знавшим Гримальди, и по большому счету получил ухмылки и подмигивания в ответ.
– Я видел его пару недель назад, когда мы с женой зашли перекусить в новую пиццерию в Фресунде, которая, как все говорят, принадлежит ему, пусть это не значится ни в каких бумагах. И он находился в полном здравии.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Альм.
– Он сидел там, держа за руку некую блондинку, и я бы сказал, что она была вдвое младше его, можешь мне поверить.
"Мы строили Швецию, – подумал Альм. – Так ведь вроде назывались старые пни, взрывами пытавшиеся шантажировать правительство в 1997 году? Если люди ухаживают за дамочками в таком возрасте, то они наверняка способны насмерть забить друга, независимо от данных статистики преступлений на сей счет".
Все уравнение усложнило убийство Акофели, отсюда происходила и потребность в бумаге и ручке.
Кто-то из старых корешей Даниэльссона убивает его. Забирает сумку со всеми деньгами. Нельзя даже исключить Ролле Столхаммера с его сомнительным алиби. Целиком и полностью зависящим от свидетеля, который ненавидел его и наверняка запел бы другую песню, стоило ему узнать, к чему его показания привели. Лишь бы избавиться от буйного соседа.
Нельзя было также исключать, что речь шла о двух или большем числе преступников, действовавших сообща. Например, Калле Даниэльссон мог играть роль "черного" банкира для Гримальди. И нарушил какие-то договоренности. И тогда Гримальди и его подельник Седерман навестили его дома, убили и забрали портфель со всеми деньгами.
А как же Акофели?
Предположим, Акофели находит Даниэльссона мертвым. Его старые товарищи, отправившие Калле на тот свет, забыли про портфель. Вспоминают о нем, возвращаются, обнаруживают, что Акофели присвоил его, едут к нему домой, убивают, выбрасывают тело в залив Ульвсундашен.
"Ты смеешься надо мной", – подумал Альм, обращаясь к самому себе. Потом он жирной черной чертой перечеркнул последнюю гипотезу преступления.
Акофели забивает Даниэльссона до смерти и забирает портфель со всеми деньгами. Старые друзья Даниэльссона обнаруживают это, едут домой к Акофели, убивают его, возвращают "бабки" и выбрасывают тело.
"Зачем тогда? – подумал Альм. – Зачем Акофели понадобилось убивать Даниэльссона? И как, боже праведный, старые друзья погибшего узнали, что это сделал разносчик газет? А дело становится все более запутанным", – подумал он, вздохнул глубоко и провел еще одну жирную черную линию на своей бумаге.
Потом он отправился домой к дорогой супруге. Съел жареные бараньи котлеты с чесночным маслом, салатом и печеной картошкой. Поскольку приближались выходные, или, по крайней мере, был четверг, они устроили себе маленький праздник, распив бутылку вина.
44
Пока его примитивные помощники бегали по Хассестиген и в Ринкебю, как только что обезглавленные курицы, Бекстрём занялся более интеллектуальной деятельностью вместе со своей единственной достойной сотрудницей, доктором физико-математических наук Надей Хегберг. С таким же, как он сам, высококвалифицированным специалистом и выдающимся знатоком русской водки. Ценным напарником в мире, где его окружали исключительно идиоты.
"Пусть она и баба", – подумал Бекстрём.
Когда он вернулся в здание полиции после хорошо сбалансированной и вкусной трапезы, Надя постучала к нему в дверь и спросила, можно ли ей присесть и обсудить содержание карманного ежедневника Даниэльссона. Она принесла с собой оригинал в пластиковом пакете для улик, но в целях экономии времени взамен дала ему пару листов с компьютерными распечатками пометок из него, расставленных в хронологическом порядке.
– Все записи короткие и загадочные по своей сути, – подвела итог Надя. – За период с 1 января этого года вплоть до 14 мая, всего за девятнадцать с половиной недель, он в сумме сделал их сто тридцать одну. В среднем менее одной за день.
– Я слушаю, – сказал Бекстрём. Он отложил в стороны бумаги, которые Надя положила ему на письменный стол, сложил руки на животе и откинулся на спинку стула.
"Ну и башка у этой женщины", – подумал он.
– Первая сделана в первый день нового года во вторник 1 января и гласит, цитирую: "Ужин в мужской компании, Марио". Ранний ужин, судя по всему, поскольку, согласно ежедневнику, он, по-видимому, начался уже в два часа дня.
– Они, наверное, не хотели рисковать, – ухмыльнулся Бекстрём.
– Наверняка. Зачем дожидаться, пока замучит жажда, – согласилась Надя. – Предпоследняя запись датирована тем днем, когда его убили, средой 14 мая. "14:30, банк". Это вообще единственная запись за весь период, касающаяся его визита в банк.
– При мысли о том, какую сумму он забрал, ему не требовалось бегать туда каждый день, – сказал Бекстрём.
– Самая обычная запись, – продолжила Надя, – встречается тридцать семь раз. По большому счету каждую среду и воскресенье в период с января по май он помечал для себя "Солвалла", или "Валла", или "Бега". По моим догадкам это означает одно и то же, а именно – что он посещал ипподром Солвалла ради игры практически каждый раз, когда там проходили заезды. Последняя запись в ежедневнике также датирована днем его смерти. "17:00, Валла". Там также нет ничего, намеченного на следующие дни, недели или месяцы. Похоже, он не привык планировать свою жизнь надолго вперед.
– Никаких других ипподромов, кроме Солваллы?
"Весьма хорошо сходится с тем, что нам уже известно", – констатировал Бекстрём.
– Нет, судя по его пометкам, – покачала головой Надя.
– Ну да, на кой черт тащиться в Егерстру ради старых выигрышных купонов, – сказал Бекстрём.
– Шестьдесят четыре записи самого разного характера. Одно посещение банка, которое я уже упоминала, два визита к врачу, остальное почти исключительно имена его старых друзей. Ролле, Гурра, Йонте, Марио, Половина и так далее. Одно, два или несколько из них за раз. В нескольких случаях в неделю.
– Компания жила насыщенной жизнью, – ухмыльнулся Бекстрём. – У нас есть что-то интересное?
– По-моему, да, – сказала Надя. – Всего речь идет о тридцати записях.
"Да, русская чертовски умна", – подумал он.
– Я по-прежнему само внимание.
– Пять из них появляются с завидным постоянством в конце каждого месяца, день немного варьирует, но всегда в последнюю неделю, и постоянно один и тот же текст. "Большая Р, десять тысяч".
– И как ты это понимаешь?
– По-моему, кто-то с первой буквой Р в имени или фамилии ежемесячно получал от Даниэльссона десять тысяч.
– Любовница, – предположил Бекстрём, поскольку внезапно подумал о найденных в квартире убитого презервативах и таблетках виагры.
"Хотя сам я трахаюсь всегда на халяву", – подумал Бекстрём гордо, пусть это далеко не соответствовало истине.
– Я тоже так считаю, – сказала Надя и улыбнулась. – А в таком случае Р – первая буква ее имени.
– Но у тебя нет догадок о том, кто она? – спросил Бекстрём.
– Я работаю над этим, – сказала Надя и вновь улыбнулась.
– Ладно, – довольно произнес Бекстрём.
"Тогда я должен знать имя этой мадам самое позднее сегодня", – подумал он.
– Потом есть также запись от пятницы 4 апреля. "СЛ, двадцать тысяч".
– СЛ, – повторил Бекстрём и покачал головой. – Если он купил месячные проездные билеты "Стокгольмских линий" на двадцать тысяч, их ведь должно было хватить на всех его друзей и соседей.
– Кто-то с инициалами СЛ получил двадцать тысяч в пятницу 8 февраля. Я работаю над этим тоже, – проинформировала Надя.
"Приятно слышать, что кто-то трудится не покладая рук", – подумал Бекстрём. Сам он уже почти две недели изнемогал от тяжести навалившегося на него невероятного объема работы.
– А далее все начинает становиться по-настоящему интересным, – сказала Надя. – По-настоящему интересным, если ты спросишь меня, Бекстрём.
– По-настоящему интересным?
Примерно однократно в неделю, от четырех до шести раз каждый месяц, и всего в двадцати четырех случаях за весь период в ежедневнике появляются три аббревиатуры – XT, АФС и ФИ, что характерно, написанные большими буквами. Они возникали одинаково часто, и всегда за ними следовало число. Одинаковое для каждой из них: "XT 5", "АФС 20", "ФИ 50". Постоянно именно так с единственным исключением. Один раз за ФИ стояло число 100, а также У и восклицательный знак: "ФИ 100 У!"
– И как ты понимаешь это? – спросил Бекстрём. Сейчас он на всякий случай выпрямился на стуле и заглянул в полученные им бумаги, почесав круглую голову свободной правой рукой.
– XT, АФС и ФИ, по-моему, являются сокращениями имен, – сказала Надя. – Числа пять, двадцать, пятьдесят и сто, мне кажется, подразумевают деньги, которые выплачивались. Что-то вроде простого шифра.
– Он, похоже, обходился малым, старина Даниэльссон, – ухмыльнулся Бекстрём.
"С одной пятеркой, или двадцаткой, или полтинником даже я могу жить, – подумал он. – Даже с сотней фактически, если это не войдет в привычку, конечно.
Но, судя по всему, ни о чем подобном не шла речь. Один раз только".
– Я так не считаю, – сказала Надя и покачала головой. – По-моему, это кратные числа, – добавила она.
– Кратные числа, – повторил Бекстрём.
"За здоровье? Ньет? Да? – подумал он, вспоминая знакомые ему русские слова. – О чем, черт возьми, она говорит?"
– То есть аббревиатура ФИ, которая получает пятьдесят, имеет в десять раз больше, чем аббревиатура XT, получающая пять. За исключением одного раза, когда сей субъект хапнул сотню, а значит, в двадцать раз больше.