Никакой муж, никакая жена, никакой двадцатичетырехлетний бармен не переплюнут человека, с которым ты стараешься не переспать. У грезы всегда свежее дыхание, она не забывает важные даты. Вкупе с маленькими жертвами Дюпри, о которых Каролина знала, и одной большой, которой он ее огорошил, все их перегляды, улыбки, комы в горле и мечты друг о друге выглядели прозрачной фальшью. И однако сейчас она себя так чувствовала, словно ее застукали в постели с Дюпри.
– Я хотел вам помочь, – сказал он.
– Я должна вас поблагодарить? – холодно спросила Каролина.
– Нет, конечно.
– Вы не смели решать за меня, Алан. Если я облажалась…
– Вы не облажались. Все сделали правильно. Вы же не знали, что он бросил нож. А если б он выхватил у вас пистолет?
– Он был в дымину пьяный!
– Нет. Это был правильный выстрел.
Каролина уже была готова понять и простить Дюпри, но его снисходительность ее взбеленила:
– Вы себя-то послушайте! Зачем подбрасывать нож, если выстрел правильный ?
– Вы были в шоке. – Дюпри вскинул руки. – Я хотел снять с вас груз.
– А теперь хотите шокировать. Теперь хотите придавить.
Дюпри потер виски:
– Нет. Я сказал, чтобы…
– Вам лучше уйти, – перебила Каролина.
– Я сказал, чтобы вы поняли, как сильно я…
Каролина вскочила, ее всю колотило:
– Как сильно, как сильно! – Она глотнула воздух. – Идите вы к черту, Алан! По-вашему, я не знаю? Последние шесть лет я тоже была здесь. В основном одна! – Голос ее дрогнул, она стиснула зубы. – Я прошу вас уйти, быстрее. – Каролина раскрыла папку и притворилась, будто читает, хотя буквы плыли перед глазами.
Дюпри развел руками – словно сдавался или просил понять. Но сейчас Каролина не принимала капитуляции и понимать не желала. Дюпри уронил руки и кивнул:
– Хорошо.
Он шагнул к двери, потом обернулся, но так ничего и не сказал. Просто вышел из комнаты, дверь тихо закрылась. Каролина затаила дыхание, ожидая, когда щелкнет замок. Выждав еще минуту, прошла к своему столу и шваркнула на него папку с делами Паленого. Потом вяло отшвырнула свой мобильник. Телефон шмякнулся на чей-то стол и свалился на пол.
Той ночью Дюпри держал ее в объятиях, гладил по волосам и повторял, что она поступила правильно, вместе с ней прекрасно понимая, что она просто запаниковала. Потом ее старалась утешить мать, насмотревшаяся полицейских телесериалов: "Ты кого-то застрелила – ну и что? Для того тебе и даден пистолет". Каролина знала только одного копа, который убил человека, и все же отчасти мать была права. Она всегда была отчасти права. Пистолет выдали именно для таких случаев. Но она постаралась об этом забыть. Дело не в том, что она выстрелила. А в том, что притворялась, будто не напортачила. Тогда она еще не знала, что Дюпри подбросил нож, но погрязла в самообмане, не слушая внутренний голос, говоривший, что она оплошала. Она промолчала и позволила официальному вранью заглушить ее собственную интуицию.
В тот вечер у нее была секунда-другая, чтобы решить, нужно ли вообще открывать огонь. Все копы были на ее стороне. Она застрелила разъяренного пьяницу, который пересек смертельную зону, а перед тем чуть не убил жену. Каролина очухалась, когда Дюпри уже обработал место происшествия. Заметив нож возле трупа, она облегченно вздохнула, но, если честно, впервые его увидела лишь тогда. Каролина себя чувствовала обманщицей: все говорили, она поступила правильно и смело ( смело! ), но она-то знала, что просто испугалась.
Гленн Риттер. Так его звали. Про себя она редко называла его по имени, только "дебошир" и "мужик". После похорон собралась с духом и подошла к его жене. Опираясь на костыли, миссис Риттер, еще в синяках и бинтах, рассказала, что вначале муж напивался изредка и только угрожал, но вскоре угрозы сменились тумаками и багровыми фингалами, о которых возвещала нетвердая поступь в коридоре. Когда он стал напиваться каждые выходные, а затем и в будни, побои обрели шаблон со своей шкалой частоты и злобности. На полном серьезе миссис Риттер сказала, что при желании могла бы составить их график, наподобие приливов и отливов.
Но потом она смолкла, буднично поблагодарила за спасенную жизнь и отвернулась. Конечно, Каролина надеялась получить что-то вроде прощения, этакого отпуска вины, но, вероятно, слишком многого хотела от женщины, которая терпела приливные побои от любимого человека.
Каролине казалось, что коллеги сомневаются в ее квалификации, однако на деле сомнение исходило от нее. Она убила безоружного. И тут главное не законность поступка, и не то, заслужил ли это убитый, и даже не то, грозила ли ей опасность. Все это спорно, суть не в том. А вот что бесспорно: вправду ли она использовала все другие способы разрешить ситуацию? Нет. Шесть лет она пряталась за отговорку про смертельную зону, заглушая свою интуицию и подрывая веру в себя. Жить с мыслью о допущенной ошибке было легче, чем жить в многослойном вранье.
Согласиться, что выстрел в Гленна Риттера был необходим, означало согласиться с тем, что на свете все просто: есть хорошие люди и есть плохие, бессовестные. Эта парадигма служила защитой многим копам, но Каролина не желала ее принять. Вот потому-то она занималась и уголовным правом, и поэзией, была сыщиком и гуманитарием. Дело не только в сострадании – равно в честности и эффективности. Просто отловом злодеев ничего не добьешься. Но если ищешь истину, она откроется и сквозь крохотные щели покажет твою собственную низменную натуру.
Вспомнились слова Блантона: а этот про
сто сломленный. Копу так легче: они сломлены, а мы целехоньки. А что, если и те и другие смотрят сквозь щели с разных ракурсов, но в самообмане запутались все? Большинство полицейских не воспринимали преступление в таких категориях. Они чтили абсолюты: младенец в наркопритоне Тормоза Джея. И сама Каролина не считала, что убийство Гленна Риттера и убийство Паленого равнозначны.
И все же, наверное, в них было кое-что общее: миг страха, гадливость к себе и последующее раскаяние. Хотелось верить, что Ленни Райана тоже пронзил страх, и тогда его поступок будет хоть немного понятнее. Каролина не встречала преступника, который считал бы себя злодеем. Всегда кто-то был еще хуже. Даже детоубийцы и насильники могли назвать тех, чья бесчеловечная жестокость не имела оправдания. В конечном счете все мы надеемся, что наши грехи простятся. Каролина запамятовала, а Дюпри невольно напомнил: ложь миру – ничто по сравнению с ложью себе.
Каролина провела пальцами по ярлыку на папке: "Хэтч, Кевин С., род. 08.11.1981".
Блантон сказал, что преступник попадается на отклонении от шаблона. Но это не совсем так. Директор школы чуть прижал сторожа, и тот сознался в серийных убийствах. Но не признал убийства пятнадцатилетней девочки. Где-то глубоко под щелями истины он отчаянно цеплялся за ложь, говорил себе, что к этому не причастен. Возможно, этих людей ловишь на том же, на чем и себя. На лжи.
Какой бы ни была истинная причина поведения Райана на мосту, сам он цеплялся за иное объяснение. И пусть оно будет полной чушью, его надо найти. Такие как Блантон притворялись, будто хотят понять убийц, но в действительности хотели одного – отстраниться, отделить свои мрачные фантазии от этих монстров. В этом ложь Спайви, Макдэниэла и, наверное, Дюпри. И конечно, Блантона. А этот просто сломленный.
Каролина растворилась в криминальном досье Кевина Хэтча. Первая запись от 1986 года: решением суда мальчика передавали под опеку бабушки, поскольку мать попала в реабилитационную клинику для наркоманов. В 88-м она вышла и Кевин вернулся к ней. В 89-м в Сиэтле умер его отец, в судебном постановлении перечислялось наследство: ""Форд-эскорт" 1983 года выпуска, наручные часы, разнообразные личные вещи". В девятилетием возрасте – первая судимость за кражу. А затем пошли аресты: в тринадцать лет за хранение наркотиков, в четырнадцать – за разбойное нападение, в пятнадцать – за угон автомобиля. Рапорты оперативников и прокурорские справки сообщали, что Паленый состоял в банде, на дому торговал наркотиками и шлюхами. К семнадцати годам его девять раз задерживали и пять раз приговорили. Нехитрый подсчет показал, что с четырнадцати до семнадцати лет он больше времени провел в заключении, чем на свободе. В последние два года его задерживали еще трижды, но признали виновным только один раз за хранение наркотиков. Это не означало, что он реже нарушал закон, – просто научился не попадаться.
Разумеется, Каролина все это уже читала и сейчас пыталась за словами найти что-то, ранее не замеченное. К ее досаде, полицейские рапорты фокусировались на конкретном инциденте и не передавали его контекст: "11.09.98 Кевин Хэтч был допрошен по факту хранения метамфетамина"; "04.01.96 чернокожий мужчина, идентифицированный как Кевин Хэтч, покинул наблюдаемый объект".
Каролина достала из стола ручку и блокнот и, вдоль разделив лист, в левый столбец начала выписывать все адреса и даты, а в правый – все имена, встречавшиеся в досье: "Хэтч был замечен в продаже наркотиков Карлу М. Игере…" и так далее. В списке, занявшем четыре страницы, оказалось тридцать четыре фамилии родственников, подельников, адвокатов и свидетелей. Каролина взглянула на часы и опешила – три пополуночи.
Она включила компьютер. Открыв базу данных, стала поочередно проверять выписанные фамилии – не было ли их в следственных сводках, допросах шлюх и профилях жертв. Минул час, первые пятнадцать имен не дали никаких результатов, следующей значилась "Рэй-Линн Пирс". Каролина глянула в дело – это имя появилось при аресте Паленого за хранение наркотиков в 1998 году, но с уликами напортачили, и дело развалилось. Когда проводился арест, в машине Паленого сидела девушка без документов, назвавшаяся Рэй-Линн Пирс.
Каролина ввела имя в базу данных. Откликнулся реестр проституток:
Пирс, Рэй-Линн, род. 09.04.81 Обвинение – проституция, 1996 Обвинение – хран. нарк., 1999 Повестка от 13.10.00 Последнее задержание: 1999 Последний известный адрес: Запад. Первая ав., 2144, 01.07.00
Каролина посмотрела на дату рождения. Восемьдесят первый. Значит, Рэй-Линн Пирс двадцать лет. Двадцать. Каролина вскочила, опрокинув стул, кинулась в другой конец комнаты, задевая столы, и схватила со стеллажа адресный справочник. Последний адрес Рэй-Линн Пирс – приют наркоманов, прошедших курс лечения.
Каролина вернулась к компьютеру, подняла стул и задала новый поиск по Рэй-Линн Пирс. Оказалось, что та фигурировала в деле по убийству Шелли Нордлинг, бывшей подружки Ленин Райана. Снова опрокинув стул, Каролина ринулась к шкафу под схемой Спайви. Поскольку Шелли Нордлинг погибла от руки клиента или сутенера еще до того, как Ленин Райан начал свою серию убийств, она числилась в "Косвенных делах".
Каролина просмотрела все материалы, полные печальных деталей из жизни Шелли Нордлинг. Рэй-Линн Пирс в них упоминалась лишь один раз.
Идентификация убитой женщины стала возможной после того, как Рэй-Линн Пирс передала следствию коробку с вещами проститутки, известной под кличкой "Пилюля". В результате было установлено, что убита именно Шелли Нордлинг.
Значит, девица, передавшая коробку, к тому же знала Паленого. Туман совпадений рассеивался. Ленин Райан был связан с Паленым. А Рэй-Линн Пирс знала и Паленого, и подругу Райана. Теперь Каролину накрыло огорчительной волной неуверенности в себе. Выходит, все это время Рэй-Линн Пирс маячила рядом и ждала, когда ее обнаружат, а Каролина не сумела свести концы с концами. Вот ее имя и дата рождения. Ей двадцать лет. Вот повестка в суд. Значит, у нее была веская причина скрывать свое имя.
Каролина бросилась к компьютеру, соединенному с Национальным центром криминальной информации и Вашингтонским государственным центром криминальной информации, забила в поисковую строку имя и дату рождения. Фотография еще не полностью загрузилась, а она уже узнала боязливую худышку, долго измышлявшую себе имя, ту, кого от всех мужиков брала жуть. Каролина так долго ее искала, что уже стала сомневаться, существовала ли она вообще. Два месяца отсматривала фотоснимки, опрашивала барменов и социальных работников, моталась по больницам и приютам – и никаких следов. Лицо на мониторе казалось чуть пухлее, но это несомненно была она. И если эта кроха еще жива, она свяжет Ленин Райана с Паленым и прольет свет во мраке. Фотография наконец загрузилась; Каролина уронила руки, ее одолела неимоверная усталость. Перед ней было непроницаемое лицо Рэй-Линн Пирс – той самой девушки, которая жадно лопала сэндвич, той самой, которая назвалась Жаклин.
41
Рецепт требовал золотистого грибного соуса, а у нее был только обыкновенный. Рэй-Линн разглядывала банку, гадая, что делает грибной соус золотистым. Позвонить в магазин и спросить, что ли? Может, надо добавить жженый сахар, или масло, или просто побольше грибов? Или можно обойтись обыкновенным грибным соусом и надеяться на удачу?
Так она и сделала: слоями уложила обжаренный картофель и рубленое мясо, пропитав их обыкновенным грибным соусом, установила температуру духовки и засекла время – шесть тридцать. Через полчаса Келли вернется с ночной смены. Он служил простым санитаром, но ей нравилось думать, что он возвращается с врачебного дежурства. Иногда Келли представлялся ординатором или интерном, а сам ей подмигивал – мол, это я потому, что собеседник уж больно заносчив. Но ей это было по барабану.
С работы Келли приходил голодный, и утра превратились в ее любимое время: встать до рассвета, принять душ и к семи часам приготовить что-нибудь вкусненькое. Они вместе ели, а Келли рассказывал, как спасает больных от докторской лени и тупости медсестер. Все это шибко походило на вранье, но слушать было интересно – чтобы сочинить такое, тоже мозги надо иметь. Потом они багрили коноплю, трахались, и Келли шел спать, а она на работу – варить кофе в маленькой придорожной палатке.
К семи часам все было готово; Рэй-Линн выключила духовку, но противень не вынула, чтобы запеканка не остыла. В половине восьмого она вновь включила духовку и позвонила в больницу. Оказалось, что Келли, как обычно, ушел в шесть тридцать.
В восемь она вытащила противень из духовки и уже всерьез занервничала. Стояла у окна и грызла ногти. Было почти девять, когда наконец входная дверь открылась и Келли появился в компании своего больничного дружка, низенького пожилого мужика по имени Скотт. Они тихо о чем-то говорили. Скотт сказал что-то про хороший свет, а Келли прошептал: "Тише, об этом я позабочусь".
"Я-то не сумасшедшая. Чего вы шепчетесь? Не утруждайтесь", – хотела сказать Рэй-Линн, но, увидев Келли, поняла: что-то не так.
– Привет, крошка. – Он чмокнул ее в щеку.
– Где ты был?
– Помнишь Скотта?
– Конечно. – Рэй-Линн кивнула лысеющему очкарику на полголовы ниже Келли. Тот улыбнулся, не разжимая губ, его глаза под набрякшими веками уставились на ее грудь.
– Как вкусно пахнет, – сказал Келли.
– Почему ты задержался? – Рэй-Линн сама подивилась своему тихому голосу
– Мы со Скоттом зашли выпить пивка и кое-чего перетереть. Помнишь, я говорил, что он в компьютерах сечет.
– Я маленькую запеканку сделала, – сказала Рэй-Линн.
– Не хлопочи, крошка. Пошли поговорим. – Келли повел ее в кухню.
– Я пока принесу аппаратуру, – сказал Скотт.
– Какую аппаратуру? – спросила Рэй-Линн.
Но Келли утянул ее в кухню. Там он повесил ключи от машины на крючок возле холодильника и ткнул пальцем в запеканку. Облизал его, покачал головой и подмигнул:
– Ей-богу, вкуснотища.
– Уже остыло.
– Ничего, и так хорошо.
– Только там обычный грибной соус.
– Класс, детка.
– Золотистого не было.
– Так даже лучше.
– А ты пробовал с золотистым?
– Ага. Это вкуснее.
– Честно?
Келли притянул ее к себе, она уткнулась ему в грудь, чувствуя запах табака и пива. Келли чмокнул ее в лоб, шлепнул по заднице и оттолкнул. Потом взял вилку со стола, любовно сервированного на двоих, и подцепил большой кусок запеканки.
– Вкусно без дураков, – с набитым ртом проговорил он.
Хлопнула дверь гостиной.
– Что он хотел принести? – спросила Рэй-Линн.
– М-м?
– Дружок твой. Что за аппаратура?
Келли закатил глаза – чепуха, дескать, – но продолжал жевать, хотя уже все проглотил.
– Я же рассказывал, помнишь? Он с моей работы.
Рэй-Линн развела руками:
– Чего-то не припомню.
– Ну, компьютеры и прочая фигня. Да рассказывал я, точно. – Келли подцепил очередной кусок, не обращая внимания, что стол накрыт на двоих. – Он создает сайты, денег как грязи. Скоро станет как Билл Гейтс. У него своя компьютерная компания. Есть возможность войти в долю.
Рэй-Линн ничего не поняла, но кивнула.
– Я же говорил, я не собираюсь всю жизнь торчать в больнице.
– А чем он занимается?
– В смысле, на компьютерах?
– Ну да.
– По-моему, я говорил, у него есть два сайта. – Келли отвернулся к раковине, налил воды из-под крана и уставился в стакан. – На одном в основном голые телки. Второй тоже такой смачный, но пожестче. – Он взял еще кусок из середины запеканки и стал жевать, не глядя на Рэй-Линн. – В компьютерах он дока.
– Келли, чего-то я не…
– Какой, говоришь, тут соус? – Келли помахал вилкой.
– Обычный грибной.
– Красота. – Дожевав, он отложил вилку и взял Рэй-Линн за обмякшую руку. – Напиши им, что твой способ ничуть не хуже.
– Келли, я не…
– Послушай, Рэй, для меня это очень важно. Мы же с тобой об этом говорили. Нечестно передумывать, когда он уже здесь.
В соседней комнате что-то распаковывали.
– Делов-то, – усмехнулся Келли. – Все будет, точно мы одни. Только Скотт нас заснимет. Никакой разницы, как будто мы с тобой утречком кувыркаемся.
Рэй-Линн смотрела в пол:
– А с ним как?
Келли пожал плечами и тоже уставился пол:
– Если захочешь, потом можешь с ним…
– Келли…
– Не, давать не обязательно. Ну так, отсосешь ему или подрочишь.
– Я не хочу быть с другим мужчиной.
– Я не против. Честно. И вовсе не ревную. Все нормально. А раз я не против, чего уж там…
Рэй-Линн посмотрела на запеканку, в которой Келли проел дыру, и привалилась к столу.
– Не переживай, сперва курнем. Расслабимся.
Она крепче ухватилась за стол.
– Тебе же не привыкать, верно? – сказал Келли. – В смысле, сделай для меня, ладно? Всего один раз.
Рэй-Линн молча смотрела на запеканку.
Келли снова чмокнул ее и шлепнул по заднице:
– Я знал, что ты согласишься. Будет круто, Рэй.