- Адрес!
- Да нету у нее постоянного адреса. Ты оставь свой телефон, я тебе сообщу. И ей передам… что ей передать?
- Твой адрес.
Жека поскучнел.
- У меня тоже нет постоянного адреса. Не лезь в мои дела, тебе же лучше будет.
- Гражданин, - пророкотал я, - предъявите документики.
Жека тоскливо посмотрел на небо и сообщил в сторону:
- При себе теудат зеут не ношу-с! Дозвольте, гражданин начальник, за ним домой съездить.
- А катись! - в сердцах сказал я.
Подозрительно озираясь, зашагал Жека к еще не старому "Вольво", чтобы выполнить мое пожелание. А я завернул за угол, открыл дверцу новенькой "Субару", плюхнулся рядом, отодрал у водителя усы и распорядился:
- Кадима, Мики! Вон за тем "Вольво". Хорошая машина у твоей хаверы!
Усы я переклеил себе.
"Я ПОВЕРНУЛ ГЛАЗА ЗРАЧКАМИ В ДУШУ…"
Чем больше я мерз под Жекиными окнами, тем более идиотскими казались мне все его восточные сказки. Ясно было, что "щелкнувшись", он может заплетать сюжет не хуже Шахерезады, и к одной такой ночи вполне могла добавиться еще тысяча.
Но единственный шанс найти убийцу не в собственной семье был в исколотых руках этого подонка, достаточно опытного, чтобы отсиживаться сейчас не в собственной берлоге. А терять его я не мог себе позволить. Кроме того, как ни крути, наркотики проходят через ливанскую границу куда успешнее террористов. А ее стерегут уж куда лучше иорданской. Пожалуй, верблюда с Кирой Бойко легче пропихнуть через иорданскую границу, чем ампулу через ливанскую…
…Сильно после полуночи началась цепная реакция зажигания окон. Из них, усиливаясь с каждым новым окном, неслись тревожные телевизионные голоса. И когда они, накопившись, переступили порог моего восприятия, я понял: в Ираке началось.
* * *
На работу я проспал. Что по законам военного времени делают здесь с опоздавшими на ответственную работу, я не знал и был готов к худшему. Но всем было совершенно не до меня. Казалось, миштару переключили с 33-х на 78 оборотов. Смысл инструкций-скороговорок ускользал. На иврит-"каля" никто почему-то больше со мной не разговаривал, зато и ни одним "савланутом" или "ихье-бесэдором" не попотчевали. А вместо привычного "леат-леат" то и дело слышалось "маэр-маэр".
Наконец в сортире я узрел свое подлинное лицо. Бедные коллеги! Весь день перед ними маячила небритая харя с выпученными от непонимания и красными от недосыпания глазами. Поэтому, когда меня отправили то ли под домашний арест, то ли на домашнее дежурство, короче "домой и безвылазно до утра", я их понял.
Дома я наконец-то реализовал свои амбиции - лишил тещу персональной комнаты, превратив ее в "хэдэр-атум". После чего проявил о Софье Моисеевне сыновнюю заботу - препроводил ее сердечные, дыхательные и прочие недостаточности в полкомнаты за занавесочку, к кислороду. Затем я мужественно поборол желание заклеиться от семьи изнутри и настроился на полнометражный домашний вечер.
Вечер получился отвратительным. Сын хамил, теща заискивала, жена загадочно ухмылялась. Прямо конкурс устроили: "Кто у нас самый подозрительный?" А почему кто-то один? Их трое - и трупов трое. Каждой сестре по серьге.
Легли рано. Ленка, было, затеяла выяснение отношений, но я ее не поддержал - выяснения семейных отношений всегда чем-нибудь кончаются, а определить свои отношения с подозреваемой я не мог до окончания следствия.
И снилась мне пустыня. Думал, Каракумы, но несколько раз вляпался в верблюжье дерьмо и понял, что все-таки Негев.
Из-за сабры вышел верблюд.
Он был в черном сомбреро, из-под которого вились рыжие стружки пейсов.
На "корабле пустыни" плыли три женских фигуры. Именно фигуры, а не лица жеского пола, потому что все трое были в мини-паранджах отечественной фирмы "Готтекс". Кормчей была Мариша.
Как я обрадовался, когда догадался! Я простер к ней руки и рявкнул:
- Гражданка, почему на верблюде?!
Конечно, мне хотелось орать совсем другое. Но что-то меня во всем этом смущало - то ли раскачивающийся, как при молитве верблюд, то ли Маришины дуэньи, которых я никак не мог окончательно опознать. То есть одна из них была Анат, но вот какая именно…
Мариша нехотя закрыла косметичку и ответила, как убогому:
- Потому что на собаках я больше ездить не могу, начальник. У меня аллергия на собачью шерсть… А ты все убийц ищешь?
- Да вот, все ищу… - стыдливо признался я. - Надо же отомстить.
- Ну, ищи, ищи, - поощрила она. - А кстати, если найдешь - сам убивать будешь, или под суд отдашь?
Я задумался над этим "гамлетовским" вопросом, а Мариша ткнула пальчиком в магнитофон, который держала явно знакомая мне соседка. Магнитофон стал вещать:
"Ты прибыл с севера и ничего не знаешь!"
Я был не Гамлет, это было очевидно, но обидно. И я в очередной раз в своей жизни пошел на компромисс, заявив:
- "Меня зовут Горацио. Я прибыл сюда из Эльсинора."
Магнитофон хрипло рассмеялся:
"Полно врать! Горацио здесь был.
Шикарный тип!
Все пальцы в перстнях - истый царедворец.
Он, кстати, первый, кто разоблачил
Делишки принца. Этот самый Гамлет
Завел себе щебечащую курву
По имени Оливия. И с ней играл в очко.
Подробностей не знаешь?"
Подробностей я, как всегда, не знал.
- Дерьмовая у вас алия! - сообщила с верхушки верблюжьего горба Анат. Всю страну загадили - понавезли верблюдов на продажу.
- Это не верблюды, - буркнул верблюд и сплюнул. - Верблюжьего в них только горбы и что плюют на все. Пусть каждый докажет, что он верблюд… Все, хватит трепаться! Нам до субботы успеть надо.
С ближайшего бархана скатился на ранце Вова Вувос и заорал:
- Я в школу опаздываю! Подвезите меня!
- А домашнее задание дашь списать? - игриво спросила Мариша.
Мне стало его жалко.
- Ты чего, старик? - спросил я. - Какая школа? Может, учебка?
- Мальчик, мы в караван-бордель едем, - хрипло рассмеялась третья женщина, до этого казавшаяся мне Ленкой. - Вон, видишь?
- Так это же Кремль! - обрадовался Вова.
На "корабле" похабно заржали:
- Какой прелестный мальчик! Сразу видно - ни разу не был в массажном кабинете. Просто - это красный фонарь в форме Красной Звезды…
- Ладно, - сказала Мариша Вове. - Держись за хвост… А мента с собой берем?
Мент (в смысле я) ополоумел от обиды и прошептал:
- Я не мент… Я - герой-любовник… У меня дедушка - профессор.
Мариша врубила маг, который ехидно сообщил:
"Вот вам розмарин - для памятливости.
А вам - анютины глазки - чтобы видеть.
А это - несколько стебельков для меня
Ее называют богородициной травою…
Богородица-дева, радуйся,
Благодатная Мария, Господь с тобой,
Благословенна ты, жена,
И благословенно чрево твое…"
Вова выматерился и дернул верблюжий хвост, как девчачью косичку.
- Отойди, - посоветовал я.
Хвост сработал, как ручка унитаза.
- Каждый оле должен съесть свой горшочек дерьма, - наставительно сказал Вова. - Савланут, - он поднял на меня глаза без зрачков. На сплошном белом фоне плавали красные прожилки. - "Я повернул глаза зрачками в душу, скромно пояснил он, - а там повсюду пятна черноты. И их ничем не смыть…"
Мариша снова врубила маг:
"Все это плод его больной души!"
- "Мой пульс, как ваш, отсчитывает такт! -
упрямился Вова.
И так же бодр! Нет нарушенья смысла
В моих словах! Переспросите вновь,
Я повторю их, а больной не смог бы!..
Во имя Бога бросьте ваш бальзам!
Вам надо исповедаться! Покайтесь
В содеянном и берегитесь впредь!
Вам надо исповедаться!.."
Из-за очередного бархана послышалось улюлюканье, и троица в черных масках, завывая, бросилась к верблюду. На "борту" началась паника. Софья Моисеевна и Левик содрали маски и, приставив ко ртам мегафоны, самозабвенно выли в них, а я никак не мог врубиться - где же Ленка - на верблюде в парандже или рядом - в разбойничьей маске…
…Ленка была рядом и, действительно, уже в маске. Газовой. Под подушкой она ее держала, что ли? Сирена выла еще омерзительнее, чем во сне. Вбежал Левик и сразу влетел головой в подставленный ему Ленкой противогаз. Софья Моисеевна копошилась в углу, глядя на противогазные ремешки, как салага на парашют.
Я помог теще. Даже выдернул ей из фильтра затычку. Затем "обулся" сам и мне тут же захотелось куда-нибудь марш-броситься, километров, этак, на пять.
Сирена стала издыхать. Ленка доклеивала дверь, а за окнами ухало - то так, то сяк. Я откупорил колу, и мы слегка повампирствовали через специальные трубочки, торчащие из противогазов. Кроме Софьи Моисеевны - она опробовать резиновый хоботок не захотела, вернее, не смогла.
- Лена, я же говорила, что ты плохо заклеила комнату, - печально сказала теща и указала на потолочную паутинку, весело качающуюся в струйке воздуха. - Это будет стоить нам жизни.
Я попытался ее успокоить, объясняя, что рвануло далеко и, вероятно, не химия. А даже если и химия, то концентрация низкая. А даже если и не низкая, то противогазы нас защитят. Лучше бы я начал с тещей прощаться - мои слова, как всегда у нас с ней, произвели обратный эффект. Софья Моисеевна тут же объявила, что ей подсунули неисправный противогаз и начала задыхаться. При этом она чувствовала "явственный запах газа".
Пока Ленка вызывала "скорую", а я успокаивал Левика, теща вытащила из противогазной коробки атропин, втихаря вколола его себе и стала с нами прощаться. Выдав Ленке и Левику все приличествующие случаю банальности, она обратилась ко мне:
- Боря… я доставила тебе… много неприятностей… из-за собаки… Не считай меня убийцей… я бросила два куска… один съела Фрида… я так испугалась, что второй съела та женщина… Леночка знает, как я мучилась… Но, раз убитых трое - значит это не я… Леночка даже яд от меня спрятала… чтобы я сама не отравилась…
- Что?! - взвыл я.
Теща посмотрела на меня с осознанным ужасом, схватилась за сердце и потеряла сознание.
… Явились слуги Рока в черных масках и вместе с тещей унесли на носилках надежду, что убийца - она. До сих пор я не понимал своего счастья: убийца-теща по сравнению с убийцей-женой или убийцей-сыном, это как грипп в сравнении со СПИДом…
К утру все стало достаточно очевидным - Ленка начала следить за мной раньше, чем я это заметил. Гораздо раньше, чем позавчера. Я бы и позавчера ее не заметил, если бы не привык следить за следящим Мики… Кто же знал, что с Ленкой в Штаты надо было ехать. Вернее, в тот штат, где жена, убившая любовницу мужа, неподсудна… А если двух любовниц?
Пора было закрывать дело. Жека - это несерьезно, не надо себя обманывать.
Других альтернатив нет. Надо только убедиться, что мальчик, забегавший в подъезд к Анат - не Левик. Потом огорошить Ленку психологическим следственным экспериментом, а потом решить, как жить дальше… Самому интересно - убью, сдам или отпущу?
ШЛА ШУША ПО ШОШШЕ…
Утром я прибыл к подъезду Анат и порадовался моральной и физической полноценности "тройки" старушек.
- Ну что, - поинтересовалась "коренная", - скоро Саддама арестуешь?
- Как обстрел пережили, бабули? - куртуазно спросил я, вытаскивая фото Левика.
- Разве это обстрел? - отмахнулась одна. - Вот при Сталине в Ленинграде это были обстрелы!
- А-а, нашел-таки! - порадовалась за меня другая, бросив цепкий взгляд на фотографию. - Молодец!
- Вы внимательно посмотрите, - униженно попросил я. - Может, не он? Вы же мельком видели…
- Он, он! Не волнуйся! - хором успокоили старушки. - Этот самый, что после тебя в наш подъезд зашел. Это что же, от горшка два вершка, и уже убийца? За что же он ее?.. Двойки ему ставила, что ли?
- Ты слушай, - воодушевилась "коренная", - я еще девчонкой была, у нас в школе одна в учителя прям так сильно влюбилась, что повесилась! А теперь они вот, значит, как…
Но я уже не слушал.
* * *
Я метался по вымершему от чрезвычайности своего положения городу, но отравляющие вещества на меня не снисходили.
Дома меня ждал Левик, не зная, как распорядиться подаренными Саддамом каникулами. Он раскручивал какой-то шахматный этюд, очень обрадовался мне, и от всего этого стало особенно больно. Ленка торчала у тещи в больнице, и лучшего момента для разговора невозможно было придумать - тянуть было некуда.
Томясь от безнадежности, я согласился сыграть партию. Мне достались черные. Я принял открытый дебют и спросил:
- Хорошо, когда не надо идти в школу?
- Скучновато…
- А я думал, ты привык в последнее время обходиться без школы.
Замер. Напрягся. Не поднимает глаз от доски… Уши - вареники. Мои. Делает глупый ход. При чем тут бабушка? Трогательная бесхитростность - так примитивно пытаться уйти от темы. И это с папашей-ментом… С папашей-скотом, который довел сына до убийства, а теперь изобличает. И с мамашей… Наводчицей? Богиней мести? Беззащитной жертвой? Совершенно не могу понять, как она могда его использовать? Все это против природы. Как мать могла вложить в руки сына яд? А так, заботливо оборачивая ему шею шарфиком… Какая здесь роль Ленки - вот что главное. А главное - потому что с Левиком "гамлетовского" вопроса не существует - он не виновен, даже если виновен. То есть его вина на мне. Или на мне и Ленке.
- Как ты думаешь, сынок, мама в последнее время сильно изменилась?
- А ты?
Думаю. И чем больше я думаю, тем меньше хочется это делать. И вот до чего я додумался, сынок. Если ты начал убивать, то у тебя есть один единственный шанс остаться человеком. Получить жестокий урок. На всю жизнь. Нельзя, мальчик, перешагивать через трупы… во всяком случае, допризывникам.
Человеческая жизнь - это слишком высокий порог, о который нормальным людям положено спотыкаться. И ты должен узнать, что смерть искупается только смертью. И раз вина на мне, то на мне и искупление… Но я ведь не могу оставить тебя с матерью, которая толкнула тебя на такое… Поэтому я должен знать: уйти мне одному или прихватить с собой ее. И никто мне не сможет рассказать об этом, кроме тебя…
- Хороший ход, сынок… Пока я буду думать, возьми ручку и напиши: "Ты шлюха, Анат! И поставляешь русских христианок в еврейские бордели! Оскверняешь святую землю и позоришь нравственность народа. Приговариваем тебя, как палестинского агента, к смертной казни. С Божьей помощью." И подпись… ну, ты сам знаешь какую, да?
- Какую?..
- Совет по Чистоте и Вере, естественно… Стоп, писать надо печатными буквами, ты же знаешь. Пойди, попей водички, чтобы рука так не дрожала и перепиши печатными.
- …З-з-зачем?..
- Для графологической экспертизы. Странно, что ты спрашиваешь… Просто те детективы, в которых по печатным буквам почерки не идентифицируют, написаны еще в прошлом веке. До всеобщей компьютеризации, сынок.
Плачет. Плачет уже по-взрослому. Раньше раскрывал рот и выворачивал нижнюю губку… Он уверен, что я знаю все. Поэтому через минуту я действительно буду все знать… А ведь до последнего надеялся, что минует. Ладно. Пора поговорить о маме… Черт! Звонит. Легка на помине. Не открывать, что ли? У нее ключ…
Долго думал - Левик уже у двери…
- Шалом, Шуш! Тиканси, тиканси…
Кого черт принес?.. Красивая девчушка… Надо же, у нас с ним не только уши-вареники, но и общность вкусов… Ого, даже не одноклассники, даже из соседней школы? Ладно, замыкайся на своем мирпэсэте, шушукайся с Шушей.
Отсрочка приговора…
Сейчас очень пригодился бы хороший внутренний стержень. Как у Тараса Бульбы или у Петра I. Или у майора Деева… Но стержня у меня нет. И давно.
Вместо него был запущенный колодец… Из него еще удавалось порой вычерпнуть что-нибудь живительное. Но сейчас он пуст. Только сыплется со стен какая-то дрянь…
Я тупо курил в спальне, пока не вспомнил, что она теперь "газоубежище".
Пришлось разгерметизироваться и проветривать…
Свежий воздух наждачил мозги, счищая спасительное отупение. Жизнь заканчивалась и была прожита зря. И эта алия, совершенная, если отбросить пафос, ради Левика, обернулась падением. Уж лучше бы маразматики из Политбюро слали его убивать афганцев, чем собственная мать - евреек… Впрочем, с Ленкой - не факт. А факт то, что мне, в общем-то, уже безразлично - соучаствовала Ленка или нет. Это ее биография. Жена-убийца - это бывает, с этим можно жить. А с убийцей-сыном жить нельзя. Да и не очень хочется… Что я могу сказать? "Убивать нехорошо, сынок"? "За убитых теть ты получишь ремнем"? Клин вышибают клином - придется самоубиваться. Он должен понять, что смерть не то, чтобы искупается смертью, а что смерть - это всегда потеря. В данном случае это будет потеря отца…
А, может быть, у нас не только общие уши и вкусы, но и заниженный порог "допуска смерти"?.. Пристреливал же я в Афгане новый автомат по фигурке старика на ишаке. Вряд ли служит оправданием то, что уплощенная расстоянием, в аляповатом халате, она казалась жестянкой в тире. А потом бугристые потрескавшиеся руки из рукавов этого же халата - к вечеру, когда спустились в кишлак. И "рембрандтовские" глаза. И все. И я уже был плохой солдат, потому что начинал думать, прежде, чем стрелял. И терял те самые доли секунды, из-за которых теряют друзей… Какого черта я это все вспоминаю?.. А-а, это же я перед смертью, как подобает порядочному, жизнь начал вспоминать. "Вам надо исповедаться! Покайтесь в содеянном…"
Очевидно одно, до прихода Ленки Левик эту Шуш не отпустит. Шушукаются, шушукаются… а должно бы быть не до шуток и шашней… не до шашек и шахмат… При чем тут шашки и шахматы? А, это он в дневнике своем сегодня зашифрует: "После игры в шашки…а, мы же в шахматы играли, отец с шашкой наголо взял меня на пушку, но пришла Шуш - для шуток и шашней… шушукались, пока не пришла мамаша…"
Что за маразм - мне намедни помирать, пристало о душе думать, а не о всякой шушере. До старческого сексуального маразма я еще не дошел… и уже не дойду. Почему же мысли о Шуш в башке шуршат и копошатся?.. Может, неспроста? Может, интуиция что-то подшептывает? Скажем, Господь великодушно решил показать мне перед смертью мать моих внуков? Сколько же их будет? Хамеш, шеш, шева, шмонэ, тэша… Шиш!.. Мысли какие-то шепелявые, шуршат, словно пустая магнитофонная лента.