– Да. Он всегда носил серую блузу. Справа, посмотрите, вон в том углу, находился застекленный кабинет месье Макса. После того как Каплан-отец пережил первый сердечный приступ, он почти не появлялся на складе. У месье Макса была машинистка, мадемуазель Леона, а вон там, в комнатушке на втором этаже, корпел над бумагами старый бухгалтер. Никто и подумать не мог, какой сюрприз готовит им судьба. Однажды средь бела дня – то ли в октябре, то ли в ноябре, но помню, что уже было холодно, – месье Макс Каплан собрал весь персонал и сообщил, что торговый дом закрывается и что он нашел нового арендатора склада. Тогда все были уверены, что уже на следующий год здание снесут, чтобы освободить место, как я вам уже говорила, для кинотеатра.
Мегрэ терпеливо слушал, оглядываясь вокруг и пытаясь представить, как выглядело помещение во времена расцвета фирмы.
– Дом, выходящий на улицу, тоже собирались разрушить. Все жильцы получили уведомления. Некоторые уехали. Другие до последнего цеплялись за свои квартиры, и в конечном итоге оказались правы, потому что и сейчас здесь живут. Здание-то продали, только вот новые владельцы отказываются делать ремонт. Я уж и не знаю, сколько все это продлится. Судебный исполнитель приходит почти каждый месяц. Два раза я уже паковала вещи.
– А вы знакомы с мадам Турэ?
– Никогда ее не видела. Она жила в пригороде, в Жювизи…
– Она и по сей день там живет.
– Вы с ней встречались? И как она вам?
Мегрэ ничего не ответил, лишь слегка скривился, но консьержка поняла:
– Так я и думала. Сразу можно было догадаться, что в личной жизни он не слишком-то счастлив. Смысл его существования составляла работа. Я часто повторяю себе, что для месье Луи это был сокрушительный удар. Да и возраст… В его годы трудно менять образ жизни.
– А сколько лет ему было?
– Сорок пять или сорок шесть.
– Вы не знаете, чем он занимался потом?
– Он мне об этом никогда не рассказывал. Но думаю, что ему приходилось нелегко. Сначала он долго не появлялся. А однажды, когда я, как обычно, отправилась за покупками, заметила месье Луи, сидящего на скамейке. Я была потрясена. Средь бела дня – на скамейке! Это не место для приличного мужчины, вы понимаете, что я хочу сказать? Я чуть было не подошла к бедняге, чтобы поговорить с ним. А затем решила, что поставлю его в неловкое положение, и передумала.
– Когда это случилось, сколько месяцев прошло после закрытия склада?
В здании со стеклянной крышей было холоднее, чем во дворе, и пожилая женщина предложила:
– Не хотите погреться в моей комнатке?.. Когда это было, мне сейчас трудно сказать. Точно не весной, на деревьях еще не появилась листва. Вероятно, в конце зимы.
– А когда вы увидели его в следующий раз?
– Много позже, в самый разгар лета. Больше всего меня поразил тот факт, что на нем были ботинки такого цвета… "цвета детской неожиданности". Почему вы так странно на меня смотрите?
– Не обращайте внимания. Продолжайте.
– Это было совершенно не похоже на него. Я привыкла видеть на нем только черную обувь. Он вошел ко мне в комнатку и положил на стол маленький белый пакетик, перевязанный позолоченной лентой. В нем была плитка шоколада. Он сел вот на этот стул. Я приготовила месье Луи чашку кофе и побежала в магазин на углу, чтобы купить немного кальвадоса. А он в это время присматривал за всем.
– И что он вам рассказал?
– Ничего особенного. Он выглядел счастливым оттого, что может вдохнуть воздух столь любимого им места. Это было заметно.
– Он хотя бы намекал, как сложилась его новая жизнь?
– Я спросила у него, всем ли он доволен, и он ответил "да". В любом случае у него больше не было строгого рабочего расписания, потому что он пришел ко мне утром, часов в десять или в одиннадцать. В другой раз он появился во второй половине дня, и я заметила, что на нем светлый галстук. Я тогда еще пошутила, сказав, что он начал молодиться. Но месье Луи никогда не был человеком, который может рассердиться или обидеться. Затем я спросила его о дочери, с которой никогда не встречалась, но чью фотографию он мне впервые показал буквально через несколько месяцев после ее рождения. Очень редко мужчина так гордится своим отцовством. А месье Луи всем рассказывал о своей дочери и вечно носил в кармане ее фотографии.
Полиция обнаружила в бумажнике покойного только один снимок Моники, на котором она была запечатлена еще ребенком. Никаких новых фотографий.
– Это все, что вы знаете?
– А что еще я могу знать, с утра до вечера сидя взаперти? С тех пор как торговый дом Каплана ликвидирован, да еще и парикмахер со второго этажа переехал, в здании стало совсем безлюдно.
– Вы ему говорили об этом?
– Да. Мы болтали обо всем: о жильцах, которые покидали дом один за другим, о судебных процессах, об архитекторах, которые время от времени появляются здесь и трудятся над планами пресловутого кинотеатра, пока стены дома потихоньку разрушаются.
В ее словах не было горечи. Но комиссар тем не менее понял, что консьержка покинет это здание последней.
– Как это произошло? – в свою очередь спросила женщина. – Он очень страдал?
Ни мадам Турэ, ни Моника не задали этот вопрос.
– Нет, доктор утверждает, что месье Турэ умер мгновенно.
– А где это случилось?
– В двух шагах отсюда, в тупике у бульвара Сен-Мартен.
– Около ювелирного магазина?
– Да. Кто-то следовал за ним по пятам, а когда стемнело, всадил ему нож в спину.
Еще накануне вечером Мегрэ позвонил из дома в лабораторию криминалистической службы; звонил он туда и этим утром. Нож оказался самым обычным, какой можно найти в любом магазине скобяных изделий. Он был совершенно новым, отпечатки пальцев снять не удалось.
– Бедный месье Луи! Он так любил жизнь!
– Он был веселым человеком?
– По крайней мере не из тех, кто привык грустить. Я не знаю, как вам это объяснить. Он со всеми был очень любезен, всегда старался уделить внимание, сказать пару милых пустяков. Но он не пытался понравиться, не требовал, чтобы его ценили.
– Он интересовался женщинами?
– Никогда в жизни! Однако если бы захотел, то мог бы заиметь не одну подружку – уж больно удачным в этом смысле было его место работы. Кроме месье Макса и старого бухгалтера, месье Луи был единственным мужчиной на складе, а женщины-упаковщицы не отличались особой строгостью нравов.
– Он пил?
– Бокал вина, как и все. Время от времени рюмочку ликера после кофе.
– Где он обычно обедал?
– Он не уходил со склада даже в полдень; еду он приносил с собой, завернув ее в вощеную бумагу, я это как сейчас вижу. Он всегда ел стоя, разложив свой нехитрый обед на краешке стола, затем выходил на улицу выкурить трубочку табака, после чего снова брался за работу. Лишь время от времени он покидал здание, и тогда сообщал мне, что у него назначена встреча с дочерью. Но это случалось только в последние годы его службы, когда она стала взрослой девушкой и получила место в конторе на улице Риволи. "Почему вы никогда не приводите ее на склад, месье Луи? – спрашивала я. – Мне так хотелось бы взглянуть на вашу дочь". "Как-нибудь на днях", – обещал он. Но так никогда и не привел ее. Я вот все спрашиваю себя: почему?
– Вы потеряли из виду мадемуазель Леону?
– Нет, у меня есть и ее адрес. Она живет вместе с матерью. Леона больше не работает машинисткой; она открыла маленькую лавочку на улице Клинянкур, на Монмартре. Возможно, расскажет вам больше моего. Месье Луи ее тоже навещал. Однажды, когда я заговорила о Леоне, он сообщил мне, что она торгует товарами для новорожденных и всевозможными детскими вещами. Это странно.
– Что именно странно?
– То, что она продает детские вещи.
В комнатку консьержки за корреспонденцией потянулись первые жильцы. Они окидывали Мегрэ подозрительными взглядами, наверняка принимая его за очередного чиновника, который появился с намерением их выселить.
– Благодарю вас за информацию. Вероятнее всего, я еще вернусь.
– У вас нет предположения, кто мог сотворить подобное?
– Ни единого, – искренне ответил комиссар.
– У него украли бумажник?
– Нет. И часы тоже оставили.
– В таком случае его приняли за кого-то другого.
Чтобы добраться до улицы Клинянкур, Мегрэ надо было пересечь весь город. Он вошел в маленький бар и направился к телефонной кабине.
– Кто у аппарата?
– Жанвье, патрон.
– Ничего нового?
– Все разъехались, выполняя ваши инструкции.
Это означало, что пять инспекторов, поделив между собой районы Парижа, принялись прочесывать магазины скобяных изделий. Что касается Сантони, то ему Мегрэ поручил на всякий случай собрать данные о Монике Турэ. Он должен был быть на улице Риволи, бродя в окрестностях адвокатской конторы "Жебер и Башелье".
Если бы у мадам Турэ имелся телефон в Жювизи, то комиссар позвонил бы ей, чтобы узнать, брал ли ее супруг с собой на работу еду, завернутую в черную вощеную бумагу, в течение последних трех лет.
– Ты можешь прислать мне машину?
– Где вы находитесь?
– Улица Бонди. Шофер может подхватить меня напротив театра Ренессанс.
Следовало бы поручить Жанвье, который сегодня был свободен, опросить торговцев на бульваре Сен-Мартен. Этим уже занимался инспектор Нёвё, но в таком деле, когда положиться можно только на везение, ни один человек не будет лишним.
И если Мегрэ не сделал этого, то лишь потому, что намеревался пройтись по кварталу сам.
– У вас будут еще инструкции?
– Отправь фотографию в газеты. Пусть они продолжают представлять это дело как банальное преступление.
– Все понял. Высылаю машину.
Так как на улице было очень холодно, комиссар вспомнил об упомянутом консьержкой кальвадосе и решил выпить рюмочку. Затем, засунув руки поглубже в карманы, он пересек бульвар и отправился взглянуть на переулок, в котором был убит месье Луи.
Газетные сообщения об этом преступлении и в самом деле не привлекли внимания публики, поэтому никто из прохожих не останавливался, чтобы взглянуть на следы крови на мостовой.
Некоторое время Мегрэ постоял перед одной из витрин ювелирного магазина, внутри которого он заметил пять или шесть продавцов. Тут не торговали роскошными или уникальными изделиями. На большей части украшений, выставленных в витрине, можно было увидеть пометку: "Цена снижена". Здесь было полно всевозможных товаров: обручальные кольца, фальшивые бриллианты (хотя возможно, что и настоящие тоже), будильники, наручные и настенные часы, весьма безвкусные.
Низенький старичок, пристально наблюдавший за Мегрэ из магазина, должно быть, принял его за потенциального покупателя, потому что приблизился к двери с улыбкой на губах, явно намереваясь пригласить его войти. Комиссар предпочел удалиться. Несколькими минутами позже он уже садился в машину криминальной полиции.
– На улицу Клинянкур.
Здесь было не так шумно, как на Бульварах, но и в этом районе обитал простой люд. Лавка с вывеской "Розовый младенец", в которой трудилась мадемуазель Леона, затерялась между мясным магазином, торговавшим кониной, и ресторанчиком для шоферов. Чтобы ее заметить, следовало знать, что ищешь.
Войдя внутрь, Мегрэ был потрясен: особа, вышедшая ему навстречу из подсобного помещения, в котором осталась старуха, сидящая в кресле с кошкой на коленях, нисколько не походила на тот образ, который создал в своем воображении комиссар, представляя себе машинистку Каплана. Почему? Мегрэ не знал. Вероятно, Леона надела фетровые тапочки, потому что двигалась совершенно бесшумно, словно монахиня, и так же прямо держала спину.
Женщина застенчиво улыбалась, и эта улыбка создавалась не только губами, но и всем лицом, поэтому получалась очень мягкой, почти незаметной.
Разве не странно, что ее звали Леона, особенно если обратить внимание на ее крупный закругленный нос, который поневоле заставлял вспомнить о старых львах, дремлющих в зверинцах?
– Что вы желаете, месье?
Она была одета во все черное. Ее лицо и руки выглядели бледными и какими-то безжизненными. От большой печи, находящейся во второй комнате, исходили волны приятного жара; повсюду, на прилавке и на полках, лежали детские вещи из нежной шерстяной ткани, мягкие туфельки, украшенные голубыми или розовыми бантиками, шапочки, платья для крещения.
– Комиссар Мегрэ, криминальная полиция.
– А?
– Один из ваших бывших коллег, Луи Турэ, вчера был убит…
Следует заметить, что именно реакция Леоны на трагическое известие оказалась самой сильной, хотя она не заплакала, не стала искать платок, не закусила губы. Складывалось впечатление, что страшный удар заставил бывшую машинистку застыть, как изваяние, и можно было поклясться, что одновременно с этим остановилось и сердце в ее груди. Мегрэ увидел, как бледные губы Леоны побелели еще больше, сравнявшись цветом с приданым для новорожденного, которое лежало рядом.
– Извините, что сообщил вам это в столь резкой форме.
Она покачала головой, давая понять, что не имеет к комиссару никаких претензий. Пожилая дама в соседней комнате пошевелилась.
– Чтобы обнаружить убийцу, мне необходимо собрать все возможные сведения, касающиеся…
Она кивнула, по-прежнему не произнося ни слова.
– Я думаю, вы хорошо его знали…
После этой фразы ее лицо на мгновение прояснилось.
– Как это произошло? – наконец спросила Леона, с трудом выговаривая слова.
Еще маленькой девочкой она наверняка уже была очень некрасивой и, без сомнения, всегда осознавала это. Леона посмотрела в соседнюю комнату и прошептала:
– Не хотите ли присесть?
– Я полагаю, что ваша мать…
– Мы можем говорить свободно. Мама совершенно глуха. Поэтому она любит смотреть на людей.
Мегрэ не осмелился признаться, что боится задохнуться в комнате, почти лишенной воздуха, в которой эти две женщины вели жизнь отшельниц. Казалось, время здесь остановилось. Леона выглядела дамой без возраста. Быть может, ей едва исполнилось пятьдесят, а быть может, это случилось уже давно. По всей видимости, ее матери было не меньше восьмидесяти, и она смотрела на комиссара живыми глазами любопытной маленькой птички. Свой большой нос Леона явно унаследовала не от нее, а от отца, увеличенная фотография которого висела на стене.
– Я только что от консьержки с улицы Бонди.
– Вероятно, она была потрясена.
– Да. Она любила покойного.
– Его все любили.
При этих словах щеки женщины чуть порозовели.
– Он был очень хорошим человеком, – поспешила добавить она.
– Вы часто с ним виделись, не правда ли?
– Он несколько раз навещал меня. Нельзя сказать, чтобы часто. Он был занятым человеком, а я живу вдали от центра города.
– Вы знаете, чем он занимался в последнее время?
– Я никогда его об этом не спрашивала. Но он выглядел вполне успешным. Я решила, что месье Луи открыл собственное дело, потому что у него не было четкого рабочего графика.
– Он никогда не рассказывал вам о людях, с которыми общался в последние годы?
– Мы беседовали в основном об улице Бонди, о торговом доме Каплана, о месье Максе, об учете товаров. А это было нелегкое дело: на складе ежегодно составляли каталог, содержащий более тысячи наименований.
Леона колебалась.
– Я полагаю, вы видели его жену?
– Да, вчера вечером.
– И что она сказала?
– Что никак не может понять, каким образом на ее муже в момент смерти оказались желтые ботинки. Она утверждала, что это убийца надел их на ее супруга.
Леона, как и консьержка, также припомнила пресловутые башмаки.
– Нет. Он носил их весьма часто.
– Еще когда работал на улице Бонди?
– Позднее. Много позднее.
– Что вы подразумеваете под этим "много позднее"?
– Возможно, он стал носить их только в последний год.
– Вы удивились, когда увидели на месье Луи желтые ботинки?
– Да. Это совершенно не было похоже на его обычную манеру одеваться.
– О чем вы подумали?
– Что он изменился.
– А он действительно изменился?
– Да. Стал другим. Начал по-другому шутить. Он даже мог расхохотаться.
– А разве раньше он никогда не смеялся?
– Смеялся, но не так. Что-то изменилось в его жизни.
– Возможно, в ней появилась женщина?
Это было жестоко, но комиссар был обязан задать этот вопрос.
– Возможно.
– Он откровенничал с вами?
– Нет.
– Он когда-нибудь ухаживал за вами?
Леона горячо запротестовала:
– Никогда! Клянусь! Я уверена, что ему такое даже в голову не приходило.
Кошка покинула колени старухи, чтобы запрыгнуть на колени к Мегрэ.
– Оставьте, – сказал он, когда хозяйка попыталась прогнать животное.
Комиссар не осмеливался закурить трубку.
– Я предполагаю, известие о том, что месье Каплан сворачивает торговлю, стало для всех вас жестоким разочарованием?
– Да, это был тяжелый удар.
– В особенности для Луи Турэ?
– Месье Луи был очень привязан к своей работе. У него сложились определенные привычки. Подумайте сами: он поступил в этот торговый дом рассыльным, едва ему исполнилось четырнадцать лет.
– Откуда он родом?
– Из Бельвиля. Из рассказов месье Луи я узнала, что его мать была вдовой, и именно она однажды представила сына старому месье Каплану. Луи тогда еще ходил в коротких штанишках. Даже в школу не поступил.
– Его мать давно умерла?
– Давно.
Почему у Мегрэ создалось впечатление, что его собеседница что-то скрывает? Она выглядела очень искренней, смотрела прямо в глаза комиссару, однако он чувствовал некое внутреннее напряжение Леоны, как будто она постоянно сбивалась с ритма.
– Мне показалось, что у него возникли трудности с поисками нового места работы.
– Кто вам это сказал?
– Я сделал выводы из рассказа консьержки.
– Когда вам перевалило за сорок, всегда нелегко найти новую работу, особенно если вы не дипломированный специалист. Я и сама…
– А вы долго искали работу?
– Всего несколько недель.
– А месье Луи?
– Он – дольше.
– Вы это предполагаете или знаете точно?
– Знаю.
– Вы с ним встречались в то время?
– Да.
– Вы помогали ему деньгами?
В тот момент Мегрэ не сомневался в этом. Леона производила впечатление человека, обладающего определенными сбережениями.
– Почему вы заговорили об этом?
– Потому что до тех пор, пока я не соберу все сведения о месье Турэ, не пойму, каким человеком он был, чем занимался в последние годы, у меня не будет ни единого шанса разыскать его убийцу.
– Да, помогала, – сообщила бывшая машинистка после некоторого размышления. – Я вам все расскажу, но мне бы хотелось, чтобы это осталось между нами. Главное, чтобы не узнала его жена. Она слишком гордая женщина.
– Вы ее знаете?
– Он мне рассказывал. Мужья ее сестер занимают достойные должности, каждый из них построил по дому.
– Но месье Луи тоже построил дом.
– Он был просто вынужден, ведь этого хотела его жена. Именно она потребовала, чтобы они жили в Жювизи, как и обе ее сестры.
Голос Леоны изменился, в нем зазвучала затаенная обида, и даже злоба, зревшая, по всей видимости, уже давно.