Все оцепенели. Признаюсь, и мне стало жутко от собственной выдумки. Но нужно было расшевелить ребят, вызвать поток воспоминаний обо всем, что происходило в последние дни и могло показаться необычным, странным. Преступник не оставил следов, совершая убийство. Ну, а если он оставил их до? Ведь был же период подготовки!
Первым прервал тяжелое молчание Кэп.
- Бабьи выдумки. Лишь бы поболтать…
Боцман, однако, поддержал меня:
- Нет, почему же? У нас в деревне бывало - в день, когда помереть человеку, вдруг кто–то приходит и зовет. У нас говорили - это Мажанкис.
- Какой еще Мажанкис? - грозно спросил Кэп.
Боцман развел руками.
- Не знаю. Никто его не видел. Мажанкис, и все. Приходит!
Неожиданно Леша Крученых, который не верил ни в домовых, ни в бога, ни в черта, пришел на помощь Боцману.
- А что! - сказал он, поправляя галстук. - В этом что–то есть. Рассказать?
Он посмотрел на Васю Ложно. Механик пожал плечами: мол, ерунда, но любопытная. Валяй.
- Ты же сам, Вася, рассказывал, - продолжал поммех. - Ночью по машинному отделению кто–то ходил. И сжатый воздух вдруг зашипел, как будто давление стравливали.
- Пустое, чего там! - махнул рукой Вася, явно смущаясь.
- Да не пустое. Ведь было же? Было. Ты и сам обратил внимание.
Ивану Захаровичу, который смотрел на мир ясно и просто, не понравились мистические толки.
- Наверно, штуцер неплотно завинтили, - сказал он. - Вот и шипело. Следите за двигателем, механики!
- Дело в том, - мягко сказал Вася, - что все штуцера в трубопроводе были завинчены крепко, можете проверить. Но давление действительно стравили ночью.
- Хочешь сказать, у нас орудуют привидения? - спросил Кэп. - Кто стоял на вахте?
- Маврухин.
- Нда… Это когда бочка с "обтиркой" загорелась на берегу?
- Верно.
Я тотчас вспомнил волнения той ночи. Теплоход стоял на втором причале, под самым фортом, там, где докеры складывают всякий мусор. Ночью вспыхнула одна из бочек с "обтиркой" - промасленным тряпьем. Очевидно, произошло самовозгорание. Над бочкой возник двухметровый огненный столб. Маврухин, напуганный близостью огня, разбудил капитана, и тот отвел теплоход подальше, на восьмой причал, где мы и остались. Тем временем Валера, Ложко и я справились с пожаром, закрыв бочку брезентом.
- А ведь действительно давление в ресивере было стравлено, - сказал Кэп. - Пневмостартер у нас берет с первого оборота, а в тот раз дизелек еле завелся.
- Знаю, - хмуро сказал Ложко. - Я утром спустился в машинное. Около сорока атмосфер вместо пятидесяти. Проверил штуцер - свинчен на шесть витков.
- На свете есть много, друг Горацио… - начал было Валера, но Кэп раздраженно перебил его:
- Хватит. До чертей договоримся. Предчувствия, штуцера, голоса с мостика!
Ребята нехотя разошлись по каютам.
Этой ночью Леша нес вахту…
Он поднялся на мостик, поставил шезлонг. Лицо его от раскуриваемой трубки озарилось красным светом.
"Мальчик из коробки с тортом". Язвительная Карен, этот мальчик не такой уж приторно–сладкий. Не надо верить чистенькому личику, блеску бриллиантина и безукоризненно вежливому тону. Лешенька Крученых провел три года в колонии для несовершеннолетних. У него особые причины носить в будний день открахмаленную рубашку и аккуратно повязанный галстук.
Он старательно бережет в себе чистенького, отутюженного пай–мальчика, так не похожего на того "урку", который однажды ночью убежал от пьяного отчима.
Я поднялся на мостик и присел на скамейку рядом с шезлонгом Леши.
- Ты выдумал насчет штуцера?
Это был первый пришедший в голову вопрос - завязка разговора.
- Нет, не выдумал.
- Странная история. Как ты ее объясняешь? Зачем кому–то понадобилось свинчивать штуцер?
Замечательная пенковая трубочка гасла. Леша, отчаянно пыхтя, придавил большим пальцем табак.
- Кто его знает… Сейчас все мы не в себе, ищем чего–то. Нелепо вышло с Маврухиным, как нелепо! Случайность…
Рядом с "Онегой" прогудел мощным мотором катер. Нас качнуло, стукнуло о пирс, и теперь свет лампочки, горевшей в рубке, падал прямо на лицо Леши Крученых, я же оставался в тени.
- Просто я смолчал на камбузе, - сказал я. - Такое знаю, что все бы ахнули.
Я внимательно наблюдал за ним. Чуть–чуть излишне подчеркнутое безразличие, чуть–чуть убыстренная реакция - здесь все зависит от этого "чуть–чуть". Я взял его за руку - как бы по–дружески, желая полностью довериться. Мои пальцы ощущали и малейшее движение мышц и биение крови. Человек может научиться владеть мимикой, но мышцы руки и пульс всегда выдают волнение. Этот принцип использован и в "детекторе лжи".
Леша поднял бровь и спросил довольно иронически:
- Ты видел привидение, которое скрутило штуцер?
- Нет, я в самом деле знаю. В тот же вечер догадался обо всем.
Конечно, это был детский, наивный блеф. За такие штучки меня следовало бы дисквалифицировать с последующим недопущением к оперативной работе сроком на двадцать лет (за двадцать лет подрастет более толковое поколение). Но я делал ставку на атмосферу тревоги. Леша, как и все, был взбудоражен после разговора за ужином. Если бы мое предостережение попало на больное место, я сразу почувствовал бы это.
Но реакция поммеха выражалась в простом любопытстве. Никакого испуга, настороженности:
- Да ты рассказывай, не тяни!
Тогда я наклонился к нему и шепнул на ухо:
- Машутка влюблена в механика.
- Фу ты, черт! - сказал Леша Крученых. - Кто же не знает? Об этом сигнальщики флажками пишут. Старый анекдот рассказываешь!
Он хлопнул меня по плечу, по–дружески прощая туповатость.
"Ерунда, ерунда и еще раз ерунда! - сказал я себе, спустившись с мостика и стукнув кулаком о твердый обод спасательного круга. - Эти четверо ни при чем. Что ты суетишься и устраиваешь дурацкие экзамены, от которых душе тошно?"
Я прошел в душевую. На стоянках, когда дизель не работал, нам приходилось довольствоваться холодным душем. "Прочищает мозговые извилины", - говаривал Кэп.
Действительно, прочищало. Душ был жестким, как терка, и сразу снял усталость.
Я провел ладонью по изогнутой водопроводной трубе и нащупал плотное кольцо изоляционной ленты. Из–под нее били тоненькие струйки воды. Вездесущий работяга Прошкус в самом деле поработал в душевой.
К черту, сказал я. Верю тебе, Боцман. И тебе, лодырь Ленчик, и тебе, мудрый философ Марк Вале, рий Петровский. Верю всем четверым.
Очевидно, это решение и было вторым, моральным душем; исчезла никотинная горечь, оставшаяся после разговора с Лешей. Все стало просто и ясно. Я постучал в каюту Боцмана и вошел к нему не как "сыщик", нарядившийся в тельняшку и полный профессионального любопытства, а как человек, жаждущий дружеского разговора.
Боцман лежал на верхней койке и пришивал пуговицы к кителю механика.
Увидев меня, он заулыбался.
- Хорошо, что зашел. Одному плохо. Хочешь покушать? Может, холодного компота?
- Ты как нянька, - сказал я - Расскажи что–нибудь о своей деревне.
- Тебе в самом деле интересно про мою деревню? - обрадовавшись, спросил Боцман.
- Правда.
Я закрыл глаза, слушая монотонный голос Стасика У каждого из нас есть "своя деревня", о которой можно рассказывать бесконечно. Своя деревня - где все первое. Первый шаг по скрипучей половице, первое падение, первый шлепок… У меня тоже есть такая деревня - Колодин. Патриархальный и добрый. В нем живет Ленка. Красивая, озорная и… патриархальная в своей слепой преданности и самопожертвовании. Но если б не было слепой привязанности, готовности к отказу от себя, беззаветного служения другому, что стало бы со всеми сирыми, слабыми, споткнувшимися, ждущими милосердия и ласки?
Вот Боцман. Я посмотрел на его худое некрасивое лицо. Он из породы неудачников. Он полон доброты, участия и желания служить другим. Мне кажется, "Онега" смогла бы обойтись без Кэпа, но без Боцмана вряд ли. Без него она попросту стала бы другим кораблем. Боцман наделен талантом доброты и веры. Есть ли у меня хоть крупица этого дара? Нет ничего страшнее в нашей профессии, чем человек, полный недоверия и подозрительности.
- Знаешь, моя жизнь не очень хорошо сложилась, - рассказывал Боцман с заметным литовским акцентом. - Сначала немцы наш дом разорили. Потом бандиты - "зеленые". Меня били. Голова до сих пор болит. И мне сильно хотелось культурную жизнь иметь. Но учиться мало времени было. Работал. А сейчас хорошо. Ребята помогают учиться. Матери деньги высылаю. Хорошо…
Я вышел на палубу. Была теплая августовская ночь. Ветер очистил порт от испарений солярки и принес запах листвы. В такую ночь трудно заснуть, даже если не работаешь в угрозыске.
Три фигуры были едва различимы в полумраке. На берегу стояла Машутка в белом платье, тоненькая как свечка. Валера, наклонившийся к ней с борта, казался каменной глыбой. И над ними, на крыле мостика, парил, как Мефистофель, Леша Крученых, бросая время от времени иронические реплики. Поммех знал, что Валере очень нравится Машутка.
- Вы скоро уходите в рейс? - спросила Машутка.
- Через три дня, - ответил Валера. Он поглаживал леер от волнения.
- Скажи что–нибудь о погоде, - свистящим шепотом посоветовал поммех. - Или афоризм выдай.
Валера показал Леше кулак.
- Я знаю, чего ты пришла, - глухо сказал он. - Твой Вася дурак. Он ревнует, что ты в театре с мичманом была.
- Господи, - тихо ответила Машутка. - Так это ж наши подшефные с эсминца. И не один мичман, а трое.
- Понял? - торжествующе спросил поммех. - Всего лишь трое!
Валера молча вошел в каюту Васи Ложко. Я не мог не оценить его мужества. Жаль, что не этот парень нравился Машутке.
Разговор его с механиком длился недолго. Вася, перемахнув через леер, оказался рядом с девушкой. Они медленно пошли вдоль пирса, в сторону от "Онеги".
За что ж она наказана, скажи?..
Откуда явились эти строчки? Память у меня как фамильная шкатулка, в которой вместе с какими–то нужными, жизненно важными документами хранятся малозначительные, неизвестно когда и как попавшие бумаги… Разрозненные сведения, даты, параграфы давно устаревших инструкций, обрывки стихотворений, имена случайно встреченных людей, музыкальные фразы, вырванные из забытых пьес, - все это таится в подсознании, и вдруг какой–то всплеск, протуберанец нервной энергии выбрасывает из хаоса неожиданную деталь, и она овладевает мыслями.
Наверно, это результат бессистемных занятий по собственному "особому" методу - готовясь к работе в угрозыске, я усиленно тренировал память, заучивая бесчисленное множество стихов и мелодий.
За что ж она наказана, скажи?
Казнить любовью - нет страшнее муки…
Вспомнил! В Иркутске, на литературном концерте, заезжий декламатор читал это стихотворение, и называлось оно "Фауст и Гретхен".
За что ж она наказана, скажи?
Казнить любовью - нет страшнее муки…
Когда в мольбе протянутые руки,
Как лжи и правды робкие межи.
На нем вина! Ему готовь отмщенье,
Полет стрелы, звон тонкой тетивы,
Ему - презренье ближних, желчь молвы,
А ей - покой. Молчанье. И прощенье
"Почему вспомнились эти строки?" - думал я, глядя на тающее в сумраке белое платье. Наверно, это зависть. Та самая зависть, которая называется еще безотчетной ревностью.
Рядом тяжело вздохнул Марк Валерий Петровский, наш стоик.
- Они познакомились в яхт–клубе, - сказал Валера. - А потом выяснилось, что Карен свояченица Кэпа, и с тех пор Машутка здесь частый гость. Она работает в магазине грампластинок. А Вася хороший парень, правда? - спросил Валера, заглядывая мне в лицо. - Однажды он провожал Машутку и на них напали двое. Хулиганье. Вася их разметал знаешь как!
Он заглянул мне в лицо, как бы ища подтверждения. Выпуклые линзы очков светились, как лунные камни.
- Любовь зла, - произнес сверху Мефистофель–Лешенька.
5
Итог вечерних разговоров и событий я записал в блокнот:
"1. Маврухин, по словам механика, за день до гибели был на площади Марата. Читал газету в витрине. Говорят, знакомых в этом районе у него не было. Что он делал там?
2. Ночью, за трое суток до убийства, во время вахты Маврухина, кто–то якобы ходил по машинному отделению и свинтил штуцер в трубопроводе, ведущем к пневмостартеру.
3. В ту же ночь, немного позже, загорелась на причале бочка с ветошью и капитан из–за недостаточного давления в ресивере с трудом завел двигатель, чтобы отвести теплоход.
4. Вывод из разговора с Лешей Крученых: он не замешан. Вообще "четверка" здесь ни при чем.
5. Приходила Машутка. У нее зеленые глаза. Такие глаза в жизни встречаются гораздо реже, чем в книгах".
Здесь я поставил точку. Разумеется, последняя деталь не имела никакого отношения к расследованию. Мне захотелось вдруг написать об этих глазах: они действительно зеленые и красивые.
Я вырвал листок из блокнота - он уже больше не был нужен, карандаш помог привести мысли в порядок, - свернул трубочкой и сжег. Бумажка превратилась в пепел и рассыпалась.
Интересно, отчего загорелась бочка с ветошью? Вообще, как могло вспыхнуть тряпье? Окурок, самовозгорание? Но тогда ветошь долго тлела бы. А Маврухин увидел столб пламени. Значит, кто–то поджег бочку, плеснув туда бензина. Кому–то нужно было, чтобы "Онега" перешла к другому причалу. Кому? Возможно, самому Маврухину. Ведь он стоял в ту ночь на вахте.
Да, но без его ведома не стравили бы и давление в ресивере, что едва не помешало "Онеге" уйти от причала. Противоречие! И это противоречие сейчас не решить.
Прежде всего надо отправиться на площадь Марата и прикинуть, что могло понадобиться Маврухину в этом районе.
"Самое серьезное заблуждение любого преступника - надежда на то, что время смоет следы, подобно волне. Но время работает на угрозыск. И еще на прогресс". Так говаривал майор Комолов.
Меня разбудило топанье ног на палубе. Валера сунул под бок свой гиреобразный кулак:
- Вставай, авральчик объявлен. Готовимся к рейсу
Мы ринулись в умывальник.
- Я думаю о том, как странно устроена жизнь, - сказал Валера, отфыркиваясь Без очков лицо его казалось чужим и голым, - Да, странно и противоречиво. Недавно мы пережили трагедию. И вот, пожалуйста, Ложко женится. Уже объявил. Когда вернемся из рейса, будет свадьба.
Валера попытался улыбнуться. Надо сказать, обычно никто не радуется, когда любимая девушка выходит замуж за другого, даже если это хороший парень. Но в Валере не было ни песчинки эгоизма.
Все мы, как Диогены, ищем нового человека, высоко поднимая фонари в солнечный день. А потом оказывается, что новый человек всю жизнь прожил на нашем этаже, только он носил очки с толстыми линзами и казался чудаковатым.
На палубе Кэп произнес короткую речь. Он сказал, что главное для команды - образцово провести очередной рейс, тринадцатый по счету для экипажа. Число тринадцать - счастливое число, на всякий случай сообщил Кэп. А посему надлежит тщательно "вылизать" теплоход, прежде чем идти к элеватору под погрузку.
Через шесть часов у нас уже не разгибались спины. Ребята разошлись по кубрикам - отдохнуть, а я, проклиная жару, потащился через порт к трамвайной остановке.
Полчаса дребезжал расхлябанный вагон, прежде чем доползти до площади Марата.
Приехав, я осмотрелся по сторонам. Площадь была довольно правильной эллиптической формы, центр ее образовывала клумба с пышными каннами. Белое пятнышко газетной витрины я увидел в дальнем краю эллипса.
Асфальт на площади был мягок, как тесто. Наконец я добрался до витрины и уткнулся в желтый, месячной давности номер "Советской торговли".
Вот здесь механик и заметил Маврухина. Разумеется, тот приехал на площадь не для того, чтобы ознакомиться с передовой в этой газете. И не на свиданке. Если бы Маврухин ожидал кого–нибудь, он выбрал бы место потише и потенистее, а не стал бы торчать на асфальтовой площадке для всеобщего обозрения.
Очевидно, Маврухин пересекал площадь, направляясь к какому–то дому, и, заметив механика, приостановился у витрины, чтобы избежать встречи и разговора. Куда же он держал путь?
Пивной ларек, сатуратор, тележки мороженщиц, все, что может представлять соблазн в жаркий день, было сосредоточено у трамвайной остановки. Та часть площади, где стояла витрина, отличалась деловой пустотой.
После бешеной работы на судне пешая прогулка не доставляла особого удовольствия. Потребовалось полтора часа, чтоб осмотреть кварталы, прилегающие к этому углу площади.
Итак, в районе находились следующие учреждения и "точки": ларек "Галантерея", "Гастроном", филиал комиссионного магазина, пункт оргнабора, родильный дом, библиотека имени Новикова–Прибоя, управление телефонной сети и прокуратура. Составив небольшой план, я начал обход. Допрашивать кого бы то ни было я не мог, поэтому пришлось пустить в ход самые различные тактические уловки.
Через некоторое время я знал, что ни в управление телефонной сети, ни в роддом, ни в пункт оргнабора, ни в "Гастроном", ни в комиссионный магазин Маврухин не наведывался. И знакомых у него там не было.
В ларьке "Галантерея" работал только один продавец - худощавый немолодой человек в пенсне, очень похожий на зубного врача, который однажды удалял мне два зуба с помощью деревянного молотка. Это были хорошие, крепкие зубы, но я застудил их, выслеживая "щипача", стащившего у старушки кошелек с мелочью. С тех пор прошло немало времени, но я все же подержался за щеку, входя в ларек.
"Вас обслуживает прод. Стршикошевский" - объявляла надпись. Чтобы безукоризненно выговорить такую фамилию, следовало потерять не два зуба, а гораздо больше. Я постоял немного в ларьке. Когда обладаешь некоторым опытом, довольно быстро можно определить, как торгуют - над прилавком или под ним. Вы спросите: почему же еще существуют жулики? Я отвечу - не знаю
Здесь торговали честно. Маврухину в таком ларьке нечего было бы делать. На всякий случай, выждав, когда ларек опустеет, я перегнулся через прилавок и сказал шепотом:
- Есть нейлоновые рубашки.
Продавец посмотрел на меня и поправил пенсне. У него были зоркие глаза под мохнатыми бровями.
- Есть пудра для загара, - ответил он так же заговорщически.
- Зачем мне пудра?
- А зачем мне рубашки? - спросил гражданин Стршикошевский. - Имею целых три!
- Вы меня не поняли. Есть нейлоновые рубашки!
- Так наденьте хотя бы одну, - сказал наглый продавец. - Вместо вашей ковбойки.
Из ларька я вышел раздосадованный и вместе с тем довольный. Иногда приятно получить по физиономии. Но через минуту вернулся к Стршикошевскому. Нужно было все–таки поставить точку над "и". Я показал фотографию Маврухина.
Дотошный продавец, изучив снимок, посмотрел и на обратную сторону. Обратная сторона была что надо: "Паша, друг, помни!" Это вывел сам Маврухин по моей просьбе. И подписался. И число поставил.
- Компаньон, - сказал я, показывая на снимок. - Сегодня не мог прийти.
- Я видел этого человека, - ответил продавец. - Он заходил и предлагал товар. Может, он ваш друг. Но на таких друзей надо спускать собак. У вас хорошее лицо. Вот почему я разговариваю вежливо.
- Наверно, он заходил давно, если без меня.