- Вам, наверное, уже рассказывали, как Ложко расшвырял хулиганов, - сказала она наконец. - Это почти легенда… Но я - то знаю, как было на самом деле. Ложко провожал нас с Машуткой из Клуба моряков. Привязались два подвыпивших рейсовика. Механик, не раздумывая, одного…
- Как он ударил?
Это действительно было важно. По приемам, которые применяет человек в схватке, можно судить о многом. Уголовные навыки, например, тотчас же скажутся.
- Как–то очень ловко. Неожиданно. Не глядя ударил, по–моему, ребром ладони. Тот упал задыхаясь.
"Тупое лезвие", - отметил я. Так называл этот прием Комолов. Майор освоил его во время войны, когда был в диверсионной группе. Тут вся штука в том, что резкий удар смещает хрящи в гортани и противник теряет сознание от удушья. Прием неплох, но применить его может только человек, который хорошо освоил его на практике. Где же прошел выучку "добродушный" Ложко?
- Но механику этого было мало, - продолжала Карен. - Он ударил лежащего каблуком… по пальцам. Если бы мы не удержали, он искалечил бы… Я посмотрела на его лицо!.. Потом он опомнился и снова стал волжским пареньком. Но я с тех пор вижу в нем другого человека.
- И вы заметили все это? Женщины обычно боятся драк…
- А драки и не было. Я не успела испугаться. Один удар, и матрос упал. Второй оторопел, замер, как статуя… Я не люблю хулиганье. Но отвесить наглецу по физиономии или искалечить лежащего… Нет, механик злобное существо. Злобное, скрытное.
- Что же Машутка?
- В ее возрасте любовь - чувство слепое. Все, что сделал Ложко, для нее героизм.
- Это не все, что вы знаете о механике.
- Не все… Я была свидетельницей еще одной вспышки злобы. Он избил Боцмана.
- Стасика? Тихоню, добряка? Как это было?
- Я пришла как–то на "Онегу". На теплоходе были механик и Боцман. Стасик ушел на камбуз, а механик решил выкупаться. Никто не заметил, как я подошла к борту. Когда Ложко вылез из воды, Боцман уже стоял со спасательным кругом, он кричал, что механик целых пять минут под водой. Простая душа Боцман. Ну, Ложко, как только вылез, побил его. Если бы я не вмешалась…
- За что?
- Так, рассердился. Сказал, чтобы Боцман помалкивал со своими нелепыми выдумками насчет пяти минут. Тот и замолчал. У механика, видать, крепкие кулаки.
- Где это было?
- У второго причала.
- Возле форта, значит…
- Какая разница? Возле форта побили Боцмана или нет?
Разумеется, я не стал объяснять Карен, что означал мой вопрос… Но если Боцман не ошибся и механик действительно пробыл под водой пять минут, значит, ему известен тайный ход под пирсом! Иного объяснения не может быть.
- Вы рассказали кому–нибудь об этом эпизоде?
- Потолковала с Ложко. Стал извиняться - мол, дурное настроение, вспышка. Просил никому не говорить: взгреют за рукоприкладство.
Так… Нет, ни с того ни с сего Ложко не вышел бы из себя. Он избил Боцмана, чтобы заставить его замолчать. Боялся, что тот своим рассказом наведет на след.
- А что, механик действительно пробыл под водой пять минут? - спросил я.
- Я же не стояла у пирса с хронометром. Но, думаю, уж три минуты наверняка. Не меньше.
- И вас это не удивляет?
- Почему это должно удивлять? Три минуты так три минуты.
- Вы никогда не увлекались подводным плаванием?
- Я и "надводным" не занимаюсь. А что, три минуты - очень долго? Рекорд? Что вы улыбаетесь?
Меня всегда удивляло, что взрослые образованные женщины обнаруживают вдруг незнание простейших вещей, которые постигаются в десятилетнем возрасте. Ну да, ведь они никогда не были мальчишками…
- Может быть, все это пустяки? - спросила она с некоторой надеждой, заметив, что я насупился. - И зря я плохо думаю об этом Ложко? Женская психология - странная вещь - Она рассмеялась. - Недавно сшила костюм по собственным выкройкам. Вчера приснилось, что у подруги точно такой же. Представьте себе, целый день ходила подавленная: а вдруг правда? Ну, не смешно ли?
Было очень поздно. На кухне из крана равномерно капала вода. Этот звук усыплял, как метроном. Почему Карен не прогоняет меня? Впервые за последние дни я ощутил, что такое тишина и спокойствие. Нервы как будто провисли, словно провода после бури. Загадка еще оставалась загадкой, но главное было сделано. Завтра утром пойду к Шиковцу.
- Мне пора домой, Карен. Спасибо вам за все…
У ворот особняка я услышал знакомый окающий говорок механика. Светила луна. Ложко и Машутка стояли под липой, ворота бросали на них узорчатую тень. Голова Машутки была закинута.
- Мы не увидимся целых десять дней, - сказала Машутка.
- Десять дней пролетят быстро.
- Нет–нет. Медленно. Теперь мне будет трудно ждать.
В ее голосе было столько любви и силы, что у меня сжалось сердце. Если бы я ошибался! Если бы она любила настоящего волгаря, славного парня!
- Ничего, десять дней ерунда, - повторил механик.
- Хочешь, я выйду в залив на яхте - провожать? К тому месту, где перевернулись? Где бакены… Там ожидай.
- Не надо. Не положено.
- Я близко подходить не буду. Только так… Ладно?
Потом я увидел, как он уходит. Уверенно, не спеша. Остановился закурить, и спичка на миг осветила лицо. Влюбленные не так уходят со свиданий.
…Долго слышалось цоканье кованых ботинок.
- Значит, Бах? - спросил Шиковец.
Он казался немного обескураженным. Новая версия внесла смятение, лишила контуры четкости. Непонятная и шаткая основа - музыка Иоганна Себастьяна Баха - делала бессмысленными всякие контрдоводы. Кто прав?..
Шиковец сделал героическое усилие, которое нельзя было не оценить. Он просто поверил мне.
- Ну ладно. Очевидно, этого Ложко следует пока отстранить от рейса и понаблюдать за ним? Навести все справки?
Но я думал не о преступнике - о жертве. "Ищите мальчика…"
- Если Юрский убит, то труп, вероятно, запрятан в форту, - сказал я. - Но, может быть, он жив. Трудно было бы протащить тело через лаз. Легче заманить парня и там оставить. Раз так, то Ложко надо брать немедленно. Иначе опоздаем.
- "Брать"! А основание?
- Надо отпустить "Онегу" в рейс. Ложко намерен удрать, иначе не было бы разговоров о скоропалительной свадьбе. Стало быть, икону он возьмет с собой и припрячет хитро. Теплоход надо задержать в заливе и произвести тщательный осмотр. Так мы возьмем его с поличным. И он раскроет все карты, укажет тайник.
- Полный осмотр судна! А знаешь ли ты, что это такое? Работа на сутки для целой бригады в доке.
- Но ведь другого пути нет.
Три вертикальные морщинки на лбу Шиковца почти сошлись, образуя один большой восклицательный знак.
- Хорошо. Возьму на свою голову. Но сделаем тонко, без шума. Скажем, что какие–нибудь сельхозвредители обнаружены в последнюю минуту - грибки или бактерии. Отведем "Онегу" на дезинфекцию. Команду тоже. Тем временем теплоход осмотрят, груз перелопатят. А ты посмотришь за механиком.
Впервые он мне по–настоящему нравился, начальник.
- Ну ладно. А ты будь…
Не договорив, он махнул рукой. Я так и не понял, что имел в виду капитан милиции. Может, хотел сказать, чтобы я был поосторожнее, но в последнюю минуту решил, что такое предупреждение отдает сентиментальностью. Строгий, требовательный Шиковец!..
15
В десять Боцман роздал команде "личный паек": курящим сигареты, некурящим шоколад, - а в десять тридцать пограничники и таможенники произвели обычный осмотр.
Мы отчалили. Кончилась портовая суматоха, судовая жизнь вошла в свою колею. Но я знал, что так продлится совсем недолго.
Все повеселели. Кэп, в фуражке, молодой и подтянутый, бодро крутил штурвал. Мелькнули ветлы Крысиного острова. Кирпичный форт смотрелся теперь на фоне города как ржавое пятно. Мы миновали длинный ряд судов и вышли на простор.
В этой части залива фарватер был отмечен двумя рядами цветных буев. Нам предстояло свернуть налево и по мелководной части залива направиться к каналам европейской внутренней сети. Морская часть рейсов не была продолжительной - десять–двенадцать часов.
Я уселся на комингсе, наблюдая за механиком. Он стоял неподалеку от тамбура машинного отделения, подставив лицо ветру. Симпатичный такой, крепко сбитый парнишечка с вьющимся русым чубом.
- Что ж невеста не пришла? - крикнул я ему.
- Наверно, на яхте будет в заливе болтаться!
Ленчик вынес на палубу сверкающий аккордеон и запел частушки, которые он освоил после изнурительных репетиций.
Ходит чайка по песку,
Моряку сулит тоску,
И пока не сядет в воду,
Штормовую жди погоду!
В частушки были превращены матросские поговорки, которые перевел с английского известный всем моряк, легендарный Лухманов, капитан дальнего плавания и поэт.
"Онега" уже свернула в узкую протоку. Несколько черных лысух, хлопая крыльями, снялись впереди. Пахло рыбой, осокой, речной свежестью.
За кормой показался катер. Он догонял нас. Механик несколько раз оглянулся. Он встал так, чтобы видеть корму. Катер гнал перед собой белый бурун.
Я делал вид, что целиком захвачен выдающимся пением Ленчика.
Дождик раньше, ветер вслед,
Жди от шквала всяких бед…
А небо между тем хмурилось, предвещая то ли ветер, то ли дождь. Вдали серой полосой открылся залив, но мы не успели выйти на морской простор. Сзади сердито загудела сирена. Катер прыгал на крутой, взбитой волне. На носу его стоял человек и кричал в мегафон. Кэп дал малый ход.
Катер стукнулся кранцами о борт, и на палубу теплохода вскочил человек в темном кителе с тремя нашивками.
Механик продолжал машинально тереть ветошью руки, не сводя глаз с чужака, который поднялся в рубку, к Кэпу.
- Это все из–за тебя, - сказал Леша Крученых, толкая Боцмана в бок.
- Почему из–за меня? - испуганно спросил тот. - Я ни в чем не виноват, честное слово.
- Не виноват! Варениками с вишнями кормил? Кормил. А косточки из вишен не вынул. Теперь всех на рентген.
Боцмана ничего не стоило разыграть, он все принимал за чистую монету. Но шутка Леши погасла, как спичка, брошенная в воду. На мостик вышел Кэп.
- Поворачиваем оглобли, - сказал он. Механик сжал кусок ветоши.
- А в чем дело? - спросил Ленчик.
- На дезинфекцию. Всем по прибытии - в санпропускник. Выход переносится на утро.
Ложко, размахнувшись, выбросил ветошь за борт. На его лице промелькнула довольная усмешка. "Посмотрим на тебя через часок–другой", - подумал я.
С этой секунды я не оставлял механика. Вместе, рука об руку, мы сели в автобус, доехали до санпропускника, сдали вещи суровому служителю, который отправил их в накаленное железное чрево. Прошлепав по кафельному полу, мы мылились одним куском карболового мыла, а механик рассказывал о своих родственниках с берегов Волги.
Казалось, его забавляет это нечаянное приключение.
Шиковец был немногословен. Видимо, все, что он хотел произнести в мой адрес, было уже высказано мысленно.
- Знаешь, во сколько нам обошлась эта процедура? - спросил он, насупившись. - Примерно в три с половиной тысячи рублей. Об остальном не говорю.
- Ничего не нашли?
- Ничего! Но искали так, что и зубочистка не завалялась бы. Ладно, иди.
Он вел себя мужественно. Не пытался переложить тяжелый груз ошибки. Взял на себя все, что положено по должности и чину.
Я стиснул зубы. Ощущение было такое, будто кто–то взял за шиворот и возит физиономией по наждачной бумаге.
Это было не просто поражение. Это был позор. Вся версия, которая казалась мне безукоризненной, летела в тартарары. С треском, с грохотом летела.
Шиковцу, наверно, было не легче. Он хорошо представлял, какой будет реакция в управлении на этот афронт и сколько шишек свалится на его голову. Ведь осмотр потребовал всяческих начальственных санкций, и уж мальчики из "отдела борьбы с хищением", зубастые, насмешливые юнцы, не упустят возможности как–нибудь расспросить Шиковца о творчестве Иоганна Себастьяна Баха.
Последнее, конечно, мелочи, но все–таки…
- Разрешите идти? - спросил я и, повернувшись, щелкнул каблуками.
Начальник молчал…
Вечером мы с Боцманом сидели в закусочной "Стадион". Стасик был прекрасным собеседником: он слушал не перебивая и аплодировал белесыми ресницами каждому слову. Закусочная покачивалась, словно за окнами свирепствовал шторм. Перед нами стояли пустые кружки, их ручки были похожи на оттопыренные уши Стасика.
- Ты славный парень, Боцман, - говорил я. - Ты меня поймешь. Я расскажу тебе о сказочной стране Офир. Это было в те времена, когда мореплаватели были похожи на пиратов, а пираты ничем не отличались от мореплавателей; их именами называли проливы и банки. Некто Альваро Менданья, капитан и вожак, шастал по морям в поисках легендарной, сказочно богатой страны Офир, откуда царь Соломон черпал золото для своего храма… Менданья был неудачником, но свои неудачи он компенсировал упрямством. Он искал, искал, искал и своей верой заражал других…
Потом мы шли по улице Крузенштерна, ноги легко, сами собой, несли нас вниз. Семь пролетов гранитной лестницы, фонтан с деловитыми амурчиками, памятник основателю города князю Мирославу, Вечный огонь у обелиска гвардейцев и, наконец, форт - огромный рыжий краб, вцепившийся в землю кирпичными отростками.
Чувство беспокойства вновь охватило меня.
Я подумал о Юрском, который, возможно, был погребен в одном на закоулков подземного лабиринта. Об обманутой Машутке. О Боцмане, которого бил механик. Они были главными лицами во всей этой истории. Они требовали, диктовали, спрашивали. А чиновное самолюбие лейтенанта Чернова или капитана Шиковца здесь ни при чем. Их обиды не имеют значения. Их жалобы бессмысленны.
Будем рассматривать поход в "Стадион" как краткую передышку. Минутный отпуск для нервов.
- Ты боишься механика? - спросил я у Боцмана.
Реакция его была непосредственная, как у ребенка.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю. За что все–таки он ударил тебя?
Фонари, установленные у форта, бросали отблеск на веснушчатое лицо Стасика.
- Ты видел, да?
- Видел или не видел… Знаю!
Он все же колебался.
- Механик сказал: если я расскажу, он добьется, чтобы меня списали. А я боюсь.
- Чепуха!
- Он грамотный, а у меня четыре класса. И потом механик!
- Просто запугивает. Команда будет за тебя.
- Он хороший человек, механик. Просто нервный.
- За что все–таки?
- Позавчера он на яхте плавал с Машуткой и вернулся мокрый. Он мне свой китель отдал и велел высушить…
Это уже было нечто новое. Оказывается, пока я летал в Ленинград, на "Онеге" произошла еще одна ссора. Рассказ Карен получил неожиданное дополнение.
- Я стал сушить на распялке, смотрю - в кармане матросская книжка. Совершенно сухая, даже чернила не расплылись. Я ему говорю: ты книжку где держал, когда тонул? Он опять рассердился и… В общем он очень вспыльчивый. Я пригрозился, что расскажу ребятам. Он говорит: тебе, дураку, веры не будет, а я доложу, как ты западный образ… это… пропагандируешь.
- То есть как это "западный образ"?
- А я жевательную резинку покупаю пачками, - сказал Боцман, потупившись. - Для ребятишек, в подарок. Они любят. Я и сам люблю.
Все же я не выдержал и рассмеялся. Глядя на меня, расхохотался и Стасик. По–моему, после такой "исповеди" ему стало легче.
…Да, он прост и бесхитростен, наш Боцман. И не случайно механик дважды допускает оплошность в его присутствии. Осмотрительный, расчетливый Ложко не принимает всерьез этого парня, надеется, что любую ошибку можно легко исправить кулаком и угрозой… А между тем Боцман отличается завидной наблюдательностью и сметкой.
- Ты хорошо сделал, что рассказал обо всем, Стасик. Больше Ложко не будет тебя обижать.
- Да я не жалуюсь. Это у него от нервов.
- Разумеется.
Форт лежал перед нами холодной глыбой.
- Пойдем, Стасик.
В самом деле, как удостоверение осталось сухим? Если бы механик завернул его в непромокаемую оболочку, то Боцман и нашел бы его в таком виде. Значит, Ложко заранее предусмотрел, что яхта перевернется… Причем перевернется у самых буйков, где должна проходить "Онега".
Я вспомнил вдруг, как Боцман жаловался по поводу пропажи больших полиэтиленовых мешков. А может быть…
Догадка пробивалась, как слабый росток на высушенной земле.
16
И снова - будто прерванный и вернувшийся сон - неспешное движение по узкой протоке, кланяющиеся камыши, гул дизеля. Только палуба на этот раз пуста: сеет мелкий дождичек. Команда собралась в рубке.
Ленчик чуть пошевеливает штурвальное колесо, небрежно так, двумя пальцами.
- Залив! - торжественно объявляет Валера.
Берега протоки начинают постепенно расступаться. Это уже прощание с родной землей. После десятичасового перехода, когда теплоход по диагонали пересечет залив, начнутся чужие края. Все смолкают на миг.
Дальше и дальше уходит от бортов земля, словно перед "Онегой" распахиваются зеленые ворота. Видны стога сена и целая колония аистов, белыми точками усеявших луг.
Механик как будто дремлет, прищурив веки. Короткопалые мозолистые руки лежат на подлокотнике дивана. Они спокойны.
- Снимай колпак с компаса! - командует Кэп.
Валера снимает тяжелый медный колпак, похожий на каску. "Онега" набирает ход Сзади стелется пенный след, над ним летают чайки, высматривая оглушенную рыбу.
Берега скрываются в пелене мелкого дождя. Ленивая волна бродит по заливу. Ветра нет, только дождь, затяжной, осенний. Если бы не могучий рев дизеля, мы бы слышали, как над заливом, а может быть, над всем морем стоит неумолчный, густой звон капель.
Кэпу предстоит вывести теплоход к цепи буйков, ограждающих опасные участки. На расстоянии тридцати–сорока километров от берега мели сжимают фарватер, а затем вновь расходятся. Коварен этот залив… Работники управления пути - "уповцы" - часто переставляют легкие буйки, снимая их с якорей и стремясь оградить границы передвигающихся мелей. После каждого шторма рельеф песчаного дна меняется.
Как же это все будет? Механик спокоен. Видать, уверен, что и второй раунд за ним.
Кэп берет в руки бинокль.
- Ленчик, передай штурвал Чернову, - командует он, - сам отправляйся на нос, впередсмотрящим. Как бы мимо буйков не проскочить.
Ленчик нахлобучивает зюйдвестку, на лице его явное неудовольствие.
- Лень - забор с острыми кольями: сидишь на нем и вертишься от боли, а спрыгнуть страшно, - вскользь замечает Валера.
- Кто сказал? - тут же радостно спрашивает Леша.
- Я сказал.
- О! - стонет Леша в восторге. - Собственный зуб мудрости прорезался!
Рукоятки штурвального колеса нагреты ладонями Ленчика.
- Оглянись! - говорит Кэп.
Белая полоса за кормой похожа на латинскую букву "S".
- Рыскаешь! Легче, легче, одерживай!.. Волна идет справа, чувствуешь?
Пенный след становится ровнее.
Ленчик, зашевелившись, как медведь, в своем неуклюжем дождевике, поднимает руку. Кэп передвигает рычаг дистанционного управления на малый ход. Справа по носу оранжевый буй.
- Хорошо. Так держи… Хорошо.