Дестини удивленно посмотрела на множество косичек.
– Можно она побудет у вас здесь немного? – спросила Анника, расценила молчание девочек как утвердительный ответ и пошла назад в столовую.
Биргитта стояла у окна и смотрела на улицу.
– У них в Норвегии такая же плохая погода, – сказала она. – Там тоже постоянно льет дождь.
Анника села к столу. Биргитта выглядела грустной и нервной, чего Анника не замечала за ней раньше, она явно изменилась не в лучшую сторону за последние годы. Следовало бы спросить ее о самочувствии. И как дела у мамы. Расспросить о Стивене и об их старых друзьях в Хеллефорснесе, но, когда она уже готова была сформулировать свой вопрос, у нее перехватило дыхание.
Биргитта окинула взглядом висевшие на стенах современные и абстрактные картины (если верить Джимми, купленные на благотворительных аукционах в рабочих коммунах), хрустальную люстру над обеденным столом, ковер ручной работы на полу (изделие женского кооператива в Турции, отличная инициатива из тех, какие надо поддерживать).
– Как красиво вы живете.
В ее голосе слышались ядовитые нотки.
– Мы, наверное, скоро переедем, – сказала Анника.
Она укусила себя за щеку с внутренней стороны: зачем, зачем, зачем этот надменный небрежный тон?
Биргитта вопросительно приподняла брови в той же манере, которая, насколько Анника знала, была присуща и ей самой. Она улыбнулась в попытке сгладить эффект от того, каким образом преподнесла новость.
– Джимми предложили новую работу, – сообщила она. – Если он согласится, мы переедем в Норчёпинг.
– Норчёпинг? – удивилась Биргитта. – Как можно жить там?
И это говорит она, живущая в съемной трехкомнатной квартире в Хеллефорснесе…
– Джимми вырос на Химмельсталундвеген. Получилось бы, словно мы приехали к нему домой.
– Но как же твоя работа? Будешь мотаться туда-сюда?
Анника бросила взгляд в окно. За залитым дождем стеклом виднелись каменный фасад по другую сторону улицы и серое небо сверху.
– Я провела в "Квельспрессен" всю свою жизнь. Писала статьи так много раз, что мне вряд ли надо брать у кого-то еще интервью, чтобы делать их.
– Я думала, ты живешь и дышишь ради своей газеты.
Определенно в тоне Биргитты прятались зависть и небольшая доза неприязни, но Анника не почувствовала никакой негативной реакции со своей стороны.
– Это, конечно, неплохая работа, но в ней для меня больше нет ничего магического. Я перегорела, как и Берит, моя коллега. Она приходит в редакцию и делает то, что должна, а потом спешит домой к семье, и все нормально.
Биргитта отреагировала на ее слова хитрой и злой улыбкой:
– Умненькая Анника имеет хорошую работу, а сейчас преуспела и в личной жизни тоже.
Злость нахлынула на Аннику с такой силой, что она на мгновение лишилась способности дышать. Она встала и собрала тарелки, стоявшие на столе.
– С чем ты хотела, чтобы я тебе помогла? – спросила она, взяв себя в руки.
Биргитта дружелюбно улыбнулась:
– Стивен в Осло и ищет работу.
– Ну, ты говорила это.
– Мы подумываем перебраться туда. Он хочет, чтобы я тоже приехала, нам надо вместе подыскать жилье.
Анника подняла на нее глаза:
– И тебя интересует, не могу ли я позаботиться о девочке? Когда тебе надо ехать?
Улыбка исчезла с лица Биргитты. Она опустилась на стул, словно силы внезапно покинули ее.
– В пятницу после обеда.
– Значит, вы будете искать квартиру и работу 17 мая и в выходные? – спросила Анника и сама услышала, как резко прозвучали ее слова.
Биргитта торопливо поднялась:
– Не хочешь – не надо.
Анника посмотрела на нее:
– А почему мама не может? Опять старая история?
Тень пробежала по лицу Биргитты. Она пригладила волосы худой рукой.
– О чем ты?
– Она пьет? И поэтому не может позаботиться о Дестини?
Биргитта не ответила. Она как бы приклеилась к паркету и тупо смотрела прямо перед собой. Анника слышала детские голоса и смех из комнаты Эллен. У нее на глаза сразу же навернулись слезы.
– Само собой, Дестини сможет остаться у нас, – сказала Анника тихо. – Приводи ее в пятницу после обеда, я постараюсь быть дома.
Биргитта вышла из столовой и поспешила к детской комнате.
В моих снах я танцую над лугом в тонком, как вуаль, платье. Оно белое и кружится вокруг меня на ветру, я такая легкая, как перышко, и прозрачная, как стекло.
На Силвервеген с ее тяжелой глинистой почвой я большая и неповоротливая. Двигаясь по комнатам, наталкиваюсь на все подряд. Люди вокруг меня худые и бесчувственные, у них тонкие губы и радостные голоса.
Лучшее место в их домах – ванная, я убегаю туда, когда воздух становится невыносимо спертым, и дышу, передыхаю там, где они для меня как на ладони со всеми их слабостями, словно предстают передо мной абсолютно нагими. Открывая их шкафчики, я вижу лекарства и зубную нить. А подняв крышку унитаза – желтые разводы мочи на белом фарфоре. Замечаю волос в сливном отверстии душа.
Однажды, когда не нашлось туалетной бумаги, я подтерлась полотенцем.
Анника сидела перед телевизором и дремала, когда Джимми пришел домой. Дети уже лежали в кроватях и либо спали, либо ползали в Интернете с помощью каких-то своих электронных устройств. Он тихо вошел к ней в гостиную, опустился на диван и заключил ее в объятия. Она обвила руками его плечи, уткнулась носом в шею и втянула ноздрями его запах: соли и дезодоранта.
– Привет, – шепнул он.
Анника поцеловала его в подбородок, его рука проскользнула ей под блузку. От него пахло пивом. Она подула ему в ямку у основания шеи. Джимми вздохнул.
– Жаль, что я так припозднился.
– Ничего страшного, – пробормотала она. – Биргитта была у нас, моя сестра… Спрашивала, не сможем ли мы выступить в роли нянек в выходные, ей надо в Норвегию и попьянствовать со своим мужем.
– Речь идет о тщедушной крошке с именем на "и"?
– То еще чудо.
– Как ее зовут, Денсити?..
– Дестини. Представляешь, вместо того чтобы прийти вовремя и поужинать с нами, как мы договорились, сестрица перекусила в "Макдоналдсе", Дестини получила жаренный в масле куриный фарш вместо филе цыпленка с манго и рисом…
Джимми вздохнул снова. Анника отклонилась назад и посмотрела на него:
– В чем дело?
Он почесал голову:
– Этот избитый, Лерберг… Действительно чертовски жуткая история. – Джимми отпустил Аннику и сел прямо. – Комиссар К. проинформировал нас сегодня утром. Я пил пиво с министром сегодня вечером, и мы обсудили это дело…
Анника молча ждала, заметила у него черные круги под глазами.
– Нам, вероятно, придется прокомментировать случившееся завтра, хотя говорить особенно не о чем. Полиция блуждает в потемках.
– Но чего-то они, наверное, все-таки добились? Неужели ничего нет, никаких угроз? А эксперты, они же явно что-то нашли?
– Ну, само собой, есть масса версий, однако ни одна из них никуда не привела. Пока, во всяком случае.
Анника прильнула к нему снова. Прислушалась к его дыханию.
– Я сегодня просмотрела бухгалтерию старых обанкротившихся фирм Лерберга, – сказала она. – Его репутация как успешного бизнесмена явно преувеличена, в чем он действительно был хорош, так это в умении спускать деньги.
Джимми удивленно посмотрел на нее:
– Ты серьезно?
Анника кивнула:
– На его счету четыре банкротства за семь лет. Никаких махинаций, просто слишком высокие расходы и незначительные доходы. Его жену, Нору, недолюбливали в их квартале. Она держалась особняком. Не хотела участвовать в их кулинарных экспериментах, читать вместе и обсуждать книги.
– Они что, организовали там кризисную группу?
– В какой-то степени. Подруги встретились у Терезы Линденстолпхе, и мы получили свежеиспеченные булочки.
Джимми присвистнул.
– Лидера группы звали Сабина, мы смогли узнать все о ее детях и муже, о первых родах. Можешь не сомневаться, она неоднократно пыталась поучаствовать в престижных реалити-шоу. Не "Большой Брат", конечно, но "Экспедиция Робинзон", или "Наконец дома", или "Половина восьмого у меня"…
Джимми тихо рассмеялся и теснее прижал к себе Аннику.
– А еще Ингемар Лерберг знает Андерса Шюмана, – пробормотала она. – Они ужинали вместе в ресторане "Элдсбак Крог" за несколько недель до отставки Лерберга.
Анника расстегнула ему рубашку, обхватила за талию, согревала дыханием грудь. Тело Джимми было крепким и мускулистым, при виде его у нее по-прежнему кружилась голова.
Он вздохнул.
– Министр хочет получить мой ответ, – сказал он.
Ее руки замерли, она посмотрела ему в глаза.
– Что ты сказал?
Слухи о том, что Джимми предложили пост генерального директора Миграционного департамента, не соответствовали истине. Речь шла о равноценной, но, пожалуй, более трудной должности в Государственной службе исполнения наказаний, чей главный офис находился в Норчёпинге.
– Что мы еще не решили.
– Когда ему надо знать?
Джимми, вместо ответа, поцеловал ее.
Среда. 15 мая
В 4.46 Андерс Шюман сдался. Он лежал и таращился на красные цифры на дисплее радиочасов больше часа и понял, что уже не сможет заснуть. Осторожно повернув голову, посмотрел на спящую жену, ее приоткрытый рот, ритмично поднимавшуюся и опускавшуюся под одеялом грудь.
Естественно, она была права.
Чертов блогер, с его агрессивными и пространными обвинениями в чем-то, сделанном им восемнадцать лет назад, не стоил того, чтобы тратить на него нервы.
Шюман осторожно выбрался из влажного постельного белья и встал с кровати босыми ногами на холодный пол. Немного посомневавшись, махнул рукой на халат и натянул на себя вчерашнее белье, даже не посетив душ. И пусть с внутренней стороны трусов имелся явный коричневый след, он не увидел в этом ничего страшного. А потом надел рубашку, брюки и носки и, крадучись выбравшись из комнаты, как можно тише закрыл за собой дверь. Хотя в этом не было необходимости: его супруга могла спать даже под грохот канонады.
Внизу на кухне он приготовил себе полный кофейник крепкого кофе. Это могло не лучшим образом отразиться на его желудке, но здоровье сегодня меньше всего заботило Шюмана.
Он расположился за кухонным столом и смотрел на фасад соседнего дома. Вида на море у него из окна никогда не было, что бы там ни утверждал "Свет истины".
По полу тянуло холодом, у него по-прежнему мерзли ноги, он так никогда и не привык к этому. Больше тридцати лет просидел здесь за утренним кофе и, по крайней мере, девять месяцев каждый год тер ступнями по внутренней стороне ноги, чтобы немного согреть их. Конечно, все давно можно было бы исправить, но тогда пришлось бы сломать настланные еще в 1912 году сосновые доски и выбросить их, на что его жена не соглашалась, а дом ведь, вопреки всему, принадлежал прежде всего ей. Она выросла здесь, хотя несколько лет в начале 80-х жила в другом месте: в его двухкомнатной квартире с ванной на окраине Сёдермальма, но потом они купили хоромы ее родителей и обосновались в Сальтшёбадене навечно. Жена хотела, чтобы их дети выросли здесь и могли столь же гармонично развиваться, как и она сама, единственный ребенок двух возрастных родителей (им было сорок и сорок восемь, когда она родилась, что считалось слишком поздно в то время). Он окинул взглядом кухонную мебель. При ремонте они постарались по максимуму сохранить оригинальную обстановку.
Однако им так и не посчастливилось иметь собственных детей. Сегодня они, пожалуй, могли бы прибегнуть к экстракорпоральному оплодотворению, к суррогатному материнству или усыновлению, но, честно говоря, теперь это не представлялось безумно важным. Для него, во всяком случае. Им в общем-то хватало друг друга. Он всегда был крайне занят своей работой, а она пропадала у себя в районной поликлинике, плюс уделяла массу времени встречам с подругами, с которыми выросла, культурным и театральным клубам, чтению и своей йоге вечерами по вторникам.
Им хорошо, просто фантастически здорово жилось вместе.
Зарплата от семейства Веннергрен расставила все точки над "i". И в этом смысле ему фактически приходилось признать правоту "Света истины": он продал свою душу за возможность купить остров.
Или, пожалуй, что-то другое, поскольку душа осталась при нем (по крайней мере, частично). Он заложил ее с целью максимально улучшить ситуацию в "Квельспрессен", он верил в демократию и свободу слова, а как же иначе? Находившиеся под патронажем государства средства массовой информации четко знали свое место, он делал хорошие и разумные вещи, трудясь на "Телевидении Швеции", но без коммерческой конкуренции все государственные массмедиа изнемогали под тиранией власти.
Он оказал Швеции услугу, когда занял пост ответственного издателя у семейства Веннергрен.
Шюман осторожно допил последние капли кофе из чашки и почувствовал зловещее жжение в желудке. Ему требовалось что-то съесть.
Он скосился на альков за лестницей, его рабочий кабинет.
Стоило ли ему проверить сейчас или подождать, пока он доберется к себе в редакцию?
Он получил пару предложений относительно интервью за предыдущий день и проигнорировал их. Оставалось только надеяться, что коллеги не станут об этом писать. Хотя вряд ли стоило ожидать от них такой милости. Он сомневался еще мгновение, потом отодвинул в сторону стул и направился к своему компьютеру. Его руки дрожали, пока он вводил пароль, пульс частил. Кресло формой идеально подходило к его ягодицам. Он вошел на страницу "Света истины" и прочитал заголовки последних дополнений. Те же самые, что и вчера, ничего не случилось за ночь.
Шюман перевел дух. Почувствовал, как у него расслабились плечи.
Потом снова наклонился к компьютеру, полистал новости авторитетных средств массовой информации. "Конкурент" оказался в самом верху. Прочитав анонс, он, казалось, получил удар кулаком в солнечное сплетение.
"Новые обвинения:
ШЮМАН ОБМАНОМ ПОЛУЧИЛ ЖУРНАЛИСТСКИЙ ПРИЗ
Документальный фильм был сделан им за взятку".
У него перехватило дыхание. Он вскочил, вперился взглядом в экран. Линетт Петтерссон и Свена-Улофа Виттерфельда, деловых партнеров Виолы, цитировали как надежных и объективных экспертов, а не как соучастников по делу, кем они, по сути, являлись. То, что они сами находились в тюрьме за экономические преступления, описывалось как досадное упущение в работе.
Далее в результатах поиска стоял известный экономический журнал, где никто и не думал прятаться за неким алиби о "новых обвинениях", здесь данные "Света истины" целиком и полностью принимались на веру:
"Блогер разоблачает блеф Шюмана – сфальсифицированную историю об исчезнувшей женщине".
Петтерссон и Виттерфельд укоризненно взирали на него с экрана, по их словам, они в течение двадцати лет "ждали реабилитации", неясно почему.
Следующую строчку занимал главный шведский интернет-сплетник, портал mediatime.se, чью первую страницу украшал большой портрет Шюмана с заголовком:
"Лживый взяточник – мошенник разоблачен".
Шюман споткнулся, попятившись к двери, миновал прихожую, ударился большим пальцем ноги о порог, а потом его долго рвало в гостевом туалете, пока желудок не избавился от всего выпитого им кофе.
Томас степенной походкой двигался к главному входу в Розенбад. Сумка с обедом небрежно болталась на крюке его протеза, правой рукой он размахивал в такт движению. Всем, лицезревшим его сейчас, сразу становилось ясно, что перед ними чиновник на пути к себе в правительственную канцелярию, один из немногих избранных, создающих наше общество, облеченных властью людей, творящих историю каждый день.
Хотя, к сожалению, мало кто видел его идущим туда в такое время. Уголком глаза он заметил лишь мужчину, подметавшего улицу на маленькой машинке, разносчика газет и нескольких бродяг в дождевиках, кативших перед собой магазинную тележку. Такую цену ему приходилось платить, если он хотел приходить на работу раньше других, но она его устраивала. Для него главным кошмаром сегодня было столкнуться с Джимми Халениусом, но он больше не мог сидеть в осточертевшей ему квартире, а таким образом ему удавалось избегать сочувственных взглядов статс-секретаря и прочих коллег, когда он проходил мимо их открытых в коридор дверей.
Сам он всегда закрывался в кабинете. Тогда коллеги, возможно, могли думать, что он занимается чем-то секретным. По крайней мере, он на это наделялся, хотя на самом деле прекрасно знал, что ему, конечно, не удастся никого обмануть. Его чертово исследование о международной экономической преступности с таким же успехом можно было засунуть в архив и никогда не вытаскивать на свет божий. С одной стороны, речь, естественно, шла о бездарном расходовании налоговых средств, но, с другой, правительство слишком дешево отделалось.
Томас подошел к начищенной до блеска двери правительственной канцелярии, выловил пропуск из правого кармана пальто, вставил в прорезь и набрал код. Замок с тихим щелчком открылся, он сделал шаг назад, сунул пропуск в карман и подождал, пока входная дверь распахнется перед ним.
Никто не мог видеть, что у него крюк вместо левой руки. Он надевал кожаную перчатку поверх него и натягивал ее родную сестру на правую руку. И все выглядело совершенно естественно. Хотя последняя операция стоила ему большого труда, крюк ведь плохо помогал, но он очень старался и в конечном итоге всегда добивался своего.
Томас миновал внутренние двери и, одолев несколько ступенек, поднялся в мраморное фойе, где в знак приветствия махнул охране правой рукой, а потом ему пришлось воспользоваться пропуском и кодом снова, чтобы добраться до лифтов.
Конечно, он работал на первом этаже, но всегда ненадолго останавливался перед лифтами. Тогда те, кто видел его стоявшим там, свято верили, что ему надо подняться выше, вплоть до пятого или шестого этажа, где располагался министр или, пожалуй, даже в канцелярию премьера, находившуюся на самом верху.
Потом Томас быстро проскользнул в свой собственный коридор.
Никто другой еще не успел прийти, точно как он и рассчитывал.
Его кабинет был тесным и меблирован на спартанский манер. Это касалось, конечно, и всех других, но подобное никак не могло служить оправданием.
Он отнес свою коробку с обедом в маленькое кухонное отделение, оборудованное для него в одном углу: холодильник, маленький морозильник, микроволновка и кофеварка. Это было действительно практично. Тем самым он избегал необходимости обедать и пить кофе в общем помещении, а о мытье посуды заботились уборщицы. Минуту поразмыслив, он решил приготовить себе чашечку кофе из "Ромы", одного из самых крепких видов кофейных капсул.